Зелёный Луг — страница 6 из 10

— Не знаете, что делать? Пошлите за ветеринаром! Кажется, не дети!

Однако надо было идти. В новой, еще не покрытой ко­нюшне возле молодой кобылы стояли мужчины. Обеспо­коенный конюх Селивон сидел на корточках и глядел на кобылу, которая, забросив голову, лежала на земле, по­темневшая от пота. Здесь был и Стефан, он давал советы:

— Надо поставить ее на ноги.

— Пошлите за ветеринаром! — сухо сказал председа­тель. — Такую кобылу недосмотрели! Даже малости самой не можете сделать. Кажется, распределили обязанности, все хозяева... Эх! Не военные люди, только и скажешь.

— Не надо звать ветеринара, — вдруг услышал он слова Шершня.

— Почему? — удивился он, останавливаясь.

Старик усмехался, как всегда.

— Пойдут толки, начнется следствие... Кобылка все равно не поднимется.

Но Чернушевич настоял на своем. Ветеринар опо­здал — кобыла издохла. Он потребовал, чтобы сделали дезинфекцию конюшни, помыли коней. Опять председа­телю прибавилось хлопот, и получалось, что Стефан сове­товал совсем не пустое. «Нет, — думал про себя Черну­шевич, — я еще плохой хозяин, надо прислушиваться к настоящим хозяевам». Ему неприятно было, что прихо­дится заниматься всем, чем попало, что люди ждут от него и приказа и совета. И повелось так, что все чаще и чаще Стефан начал вмешиваться в хозяйство, помогать ему, и все чаще и чаще целый ряд хозяйственных вопро­сов решался без него, и он наконец получил возможность заняться тем, чем хотелось: мельницей и электростанцией. На этой стройке он снова горел, всецело отдаваясь делу. Она стала для него главной заботой.

7

Хотя и обещал Харченко приехать к Ганне на ново­селье, но ни летом, ни осенью не выбрался в Зеленый Луг. В его жизни произошли изменения. Правда, эти из­менения не нарушили распорядка его жизни, однако принесли больше хлопот. Раньше он должен был заботиться о хорошем пополнении а Советскую Армию, о подготовке молодых солдат, о том, чтобы помочь вдовам и сиротам, а теперь эти обязанности не отпали, но сделались только частью большой работы, возложенной на него: Харченко избрали секретарем районного комитета партии. Первым в Зеленом Луге узнал об этом Федор Красуцкий: он был в местечке, заходил в военкомат. В райкоме же он и не надеялся увидеться о новым секретарем, — спросил одного из работников, можно ли оформить в Зе­леном Луге партийную организацию из трех человек: к тому времени приехал коммунист учитель, и теперь здесь уже было три коммуниста: Чернушевич, учитель и он. Райкомовец сказал, что такой вопрос надо согласовать не­посредственно с одним из секретарей. И не успел Федор осмотреться, как его позвали к Харченко. «Вот какой он!» — разглядывал Федор капитана Харченко, о котором столько хорошего слышал от матери. Молодой еще чело­век, со шрамом на подбородке, внимательные, теплые глаза.

— Садись!

И забросал вопросами про мать, про колхоз, про то, как идет строительство, пожалел, что мало пришлось зер­новых на трудодень. Вдруг оборвал беседу, на минуту задумался, глаза блеснули молодым огнем.

— Знаешь что! — сказал он как-то очень весело. — Посиди немного тут, я управлюсь с делами н поедем к вам.

Федор остался в кабинете секретаря. Приходили раз­ные люди. Один докладывал о том, что потребительская кооперации открыла новых одиннадцать лавок, в которые поступили такие-то и такие товары. А книжки? Не толь­ко учебники для школ, а политическая, сельскохозяй­ственная, художественная литература? Работник райсоюза замялся.— Мы же не имеем возможности организо­вать книжную лавку,— значит, продажу книг надо нала­дить через райсоюзовскую сетку. Секретарь ответил, что это дело посильное и будет сделано. Потом пришла жен­щина из какого-то села жаловаться на председателя — при распределении досок, которые привезли для новостроек, ее обошли, а у нее хата раскрыта. Харченко тут же позвонил в райисполком и сказал, что надо помочь женщине, которая придет. Потом беседа шла о том, что несколько школ не доукомплектованы преподавателями, центр не присылает, надо, чтобы нажали через обком. Секретарь записал об этом в настольный блокнот. В двери вдруг просунулся удивительно маленький дедок, под мышкой он нес какие-то прутья. «Видно, веник», — подумал Федор. Дедок шустро подбежал к столу секретаря и положил перед ним веник. Нет, это были молодые деревца.

— Вот, товарищ Харченко,экземпляры растений, ко­торые можно использовать для озеленения центрального сквера.

«С какой мелочью идут!» — подумал Федор, но в сле­дующую минуту эта мысль исчезла сама собой. Федор видел, что Харченко с симпатией относится к старику, расспрашивает, спорит.

— Великий знаток, — сказал он Федору, когда шуст­рый дедок выкатился из кабинета. — Когда-то присматри­вал за графским парком, за тем, который немцы вырубили. Отличный был парк! Ничего, мы новые сады и парки насадим.

И еще много приходило разных людей — по хозяй­ственным, партийным, личным делам. С большинством Харченко беседовал приветливо, только на одного повы­сил голос:

— Не знаю, чем вы восхищаетесь! Семенной фонд почему не засыпали? Все ваши мероприятия ломаного гроша не стоят, если колхоз останется без семян, а кол­хозники без хлеба. Пойдите к Иванченко, он с вами по­едет в колхоз.

Наконец Харченко вызвал секретаршу и сказал, что прием окончен и он едет в Зеленый Луг. Когда секретарь вышла, он с улыбкой сказал Федору:

— Вот сколько дел!

— И сколько мелочей, товарищ капитан!

— Мелочи... Вся наша жизнь из этих мелочей скла­дывается. .. — заметил Харченко.

Поехали втроем: Харченко, Федор и инструктор рай­кома, тоже бывший военный. Щедрое осеннее солнце окрасило землю в яркие тона. В обрамлении черно-синих елей возвышаются красные клены. Их листья — словно языки пламени, и удивительно, как это они не подожгли лес. В неподвижной тишине лежит желтое поле, над ним прозрачный воздух, ядреный и такой же спокойный. Про­ехали крест, а за ним увидели обломки тягача. Может, он и вызвал такие мысли у Харченко.

— Гитлеровцы, — сказал он, — оставили после себя не только следы варварского разрушения, они оставили кое-какой след и в сознании наших людей. Они старались вытравить у наших людей чувство коллективизма, сво­боды, социалистических принципов. Народ выстоял про­тив приманки, но в сознании некоторых фашистская за­раза произвела свое разрушительное действие. Вот по­чему мы особенно внимательно поддерживаем каждую новую партийную организацию на деревне. Через сель­ских коммунистов нам будет легче влиять на колхозные массы. Я уверен, что ваша тройка скоро обрастет новыми людьми, если только к ним относиться внимательно, про­верять их.

Он подробно рассказал о той идеологической работе, которую проводит партия в освобожденных районах, и в этой беседе незаметно пролетела дорога. В Зеленом Луге заметили машину, и многие вышли встречать Харченко. Вышли на дорогу мужчины и женщины, дети и подростки, и среди них стояла старая Ганна, прикрыв глаза ладонью, всматриваясь в даль. Автомобиль остановился.

— Доброго здоровья, мать! — еще из машины при­ветствовал Харченко старую. — Моя правда: дождалась сына! А то все беспокоилась, говорила, только о горе лю­дям сообщаю, что будут проклинать меня.

— Ну, за что же вас клясть, товарищ военком!

Инструктор вставил слово:

— Он уже не военком. Товарищ Харченко теперь се­кретарь районного комитета партии.

Ганна смешалась. Харченко взял ее под руку, а ин­структору сказал:

— Глупости! Не мешайте нам. Я и в райкоме остался солдатом. Ну, пойдем, мать. Хату свою показы­вай.

Старая оживилась, взглянула на смутившегося рай­комовца и сказала безапелляционно:

— Военком или секретарь, нам все равно, он — наш, милый человек.

Тогда же вечером оформили партийную организацию в Зеленом Луге. Секретарем избрали Федора. А Ганне досталось от Харченко: как это она согласилась, чтобы хату покрыли дранкой!

8

На сухую землю, на тихую лег снег. И потянулась зима. Зимняя тишина царила вокруг, но работа шла сво­им чередом. Достраивали коровник, на мельнице монти­ровали двигатель, ремонтировали инвентарь. С юноше­ским энтузиазмом окунулся в жизнь колхоза однорукий Федор. То ли эта работа, то ли бодрящий родной сель­ский воздух сделали свое дело: лицо снова стало молодым, под кожей пульсировала здоровая кровь. По вечерам шумно было в Ганниной хате. Старой молодежь не на­доедала, наоборот, она была рада звонким молодым голосам. Не было еще клуба, и Федор в своей хате орга­низовал «походную избу-читальню», как смеясь назвал он эти вечерние сходки. Здесь читались газеты, книги, тут гремел патефон. Порой, оторвавшись от своих машин, приходил сюда и Чернушевич с баяном, и сельские парни, как прежде, с интересом наблюдали за посолидневшей, но еще более привлекательной Агатой. Тут же организо­валась партийная школа. Федор был душой этой шумной ватаги, и многие даже не замечали, что у него нет руки. Однако об этом никогда не забывала Ганна и старалась делать так, чтобы освободить сына от домашней работы, от такой, которую он делать не может. Стараясь что-нибудь сделать, Федор злился, тратил много сил, надо было окрепнуть, привыкнуть, и Ганна видела, какую уйму энергии тратит на все это сын. Но ни разу не пожало­вался, был упрям и самолюбив.

В конце зимы пришло инструктивное письмо, в кото­ром правлению колхоза предлагалось начать работы по снегозадержанию. Зима в этом году, писалось в письме, особенная, мало снега, значит, мало влаги в почве. Надо сделать так, чтобы весь снег растаял на полях, чтобы земля вобрала в себя как можно больше влаги.

— Сколько живу, такого не видал и не слыхал! — сказал Никифор и сплюнул.

— Бог снег послал, бог и дождь пошлет, — довери­тельно говорила Томашу Катерина. — Этого никогда не было, чтобы человек мог сделать что-нибудь вместо бога.

— Это же ученые люди пишут, пустое не будут мо­лоть, — не соглашался с женой Томаш. — Бог богом, а человеческий ум — сильная вещь.

Катерина злилась.

— Помолчи уж! Ты и по воскресеньям работаешь, ты и бога забыл.