Часть четвёртая. Любовь
Влада – она себя наравне с пацанами проявляла. С парашютом прыгала, как птица, – легко и с куражом. Совсем страху перед высотой не знала. В барокамере порой дольше нас в разреженном воздухе держалась. Женщины в космосе вообще выносливее мужчин. Зря их столетия назад редко летать пускали. В бортовой технике Владочка так разбиралась, что мы споры разрешать её звали. Звездолёты к тому времени уже почти готовы были и на орбиту выведены. Чудные они были – как мячи для американского футбола с ободом вокруг. Нам для упражнения их наземные макеты сделали. Мы там каждый день по нескольку часов проводили.
Многих одноклассников к тому времени уже отчислили. Кого по здоровью, кого по уму. Митьку тоже чуть не срезали. И из-за чего? Из-за симплифайда этого поганого. Влада Митьку несколько недель подряд к повторному экзамену натаскивала. А пока симплифайд они учили… Ну, в общем, любовь у них случилась. Я давно приметил, как Митька на неё смотрит. А тут уж… Но всё успели: и к экзамену подготовиться, и шуры-муры завести. Я ревновал. Но не Владу. Митьку – как друга. Он всё с ней возякался, вечеровал у неё, дурень. Я от скуки тоже в симплифайд углубился. Даже отца кое-что расспрашивал, но он с неохотой помогал. Мне так мнилось, во всяком случае.
Впереди последние испытания были. Все, конечно, центрифуги боялись. Мы за Владочку волновались – у неё из всех нас вестибулярный аппарат самый слабенький. А она сама, как мне казалось, не столько переживала, что её в космос не возьмут, сколько что с Митькой разлучится, если не сдаст. И ей это, видно, сил придало. После месяца тренировок на центрифуге, во время которых у нас язык к нёбу прилипал, а брови на глаза наплывали, торжественно объявили, что Митьку, Владочку и меня в основной экипаж тестового полёта на орбиту берут. Ох и радовались мы! Ох и куролесили!
Девятнадцатилетие на орбите отметили. Мы ж все трое летние – дни рождения у нас друг за другом в июне. Полгода там с остальными ребятами из «основной» шестёрки крутились. Учились, привыкали, обживались. Обратный спуск в капсуле как по маслу прошёл – недаром упражнялись. Нам и другим троим космонавтам, которые чуть старше и опытнее были, окончательно зелёный свет дали. Звёздный экипаж теперь укомплектованным считался: я, Митька, Владочка, главный пилот Наталья Седых, биолог Елена Толстая и капитан корабля Сергей Черныш.
До экспедиции несколько месяцев оставалось, но мысленно каждый уже среди чужих звёзд парил. Дни по минутам расписали, и мы беспрекословно выполняли всё, что от нас требовали. Дедушка ко мне каждую неделю приходил. Его пускали. Иногда нам даже словом переброситься не удавалось, но он оставался, во время тренировок на меня смотрел. Я изредка его взгляд ловил и знал: он жутко мной гордился. Мне хотелось увидеть папу. Я спрашивал деда, почему тот не приходит. Ведь скоро строгий предполётный карантин, потом – многолетняя разлука. Дед поговорить с ним обещал. Мы маму вспоминали. Дедушка всё повторял, что она бы тоже мной гордилась – если б жива была.
Было ли мне страшно? Нет, не было. Скорее, просто улететь не терпелось. Меня не пугали и шесть лет в замкнутом пространстве – я же с лучшими друзьями в это приключение собирался. Да и дел на нашу шестёрку по пути столько взвалили, что на скуку времени явно не оставалось.
Мы отрабатывали последний, особенно сложный манёвр в условиях гидроневесомости, когда Владочка сознание потеряла. Она пару раз дёрнулась, потом беспомощно руки раскинула да так и застыла. К ней тут же водолазы бросились. Потом спасатели рассказывали, что в шлеме вода плескалась, к стеклу желтоватые слизистые прожилки налипли. Все испугались, что разгерметизация произошла и она захлебнулась. Когда скафандр сняли, поняли, что Владу просто вырвало. Как тогда, в капсуле. Её быстро в чувство привели, но врачи назначили внеочередную серию подробных обследований. Таких оказий с ней уже много лет не происходило.
Мы с Митькой результатов у себя в комнате ждали. Минут через сорок в коридоре шум раздался, и к нам старший тренер влетел. Он не просто кричал, он бушевал. Я не сразу уразумел, в чём дело. А вот Митька… Он весь пунцовый сидел и лоб дрожащими пальцами отирал. Оказалось, Владочка на сносях.
Часть пятая. Три процента
Владу по-тихому домой отправили. Причину в строгой тайне хранили. Я с Митькой не разговаривал, злился на него. Не столько потому, что он такую оплошность допустил и полёт сорваться мог, сколько оттого, что тот вслед за Владой не бросился, одной уехать дал. Испуганной, с разбитыми сердцем и мечтой. Я не знал, что такое без отца расти, но знал, каково без матери. Годы спустя ко мне осознание пришло, что Митька просто запутался. Между долгом мужчины и долгом космонавта оказался.
Через пару дней Митька прошение об отчислении из экипажа подал – долг мужчины выбрал всё-таки. Молча свои вещи собрал. Уходя, тихо прощения попросил. А за что передо мной-то извиняться? Я не ответил.
Я словно опору потерял и замкнулся. Места Митьки и Владочки парень и девушка из дублирующего экипажа заняли. Оля и Макс. Хорошие ребята, но не близкие друзья. Дедушку ко мне теперь чаще пускали. Он просил не раскисать. Я как-то осмелился и спросил, почему он так хочет, чтобы я улетел, ведь мы могли никогда больше не увидеться. Дедушка ответил, что мою мечту знает и потому сам больше всего на свете желает, чтоб она исполнилась. После этих слов мне легче стало.
За месяц до отлёта я сам Митьке позвонил. Тот жутко обрадовался. Они с Владой помирились и сочетаться собирались. В их голосах молодое счастье звучало, и оно передалось мне.
– Вспоминай наше сено, Стёп, когда будет тяжко. И меня, дурня, – сказал мне напоследок Митька.
За пару дней до начала строгого карантина ко мне отец пришёл. У него бегали глаза, а все движения суматошными казались. Он сел на край кровати, включил свой планшет и на экран показал.
– Видишь?
Первый раз за многие годы я слышал, чтобы он на нормативе говорил. На экране высветилась страница автотолмача. В строке исходника значилось: «Мы хотим мира». В строке переклада – «Ви вонт пис»6.
– Запомнил? А теперь глянь, если вот так написать…
Он быстро стёр исходник и напечатал: «Мы хотим мир». В строку переклада тут же вылетело: «Ви вонт ворлд»7.
Я несколько раз прочитал, и тут меня словно пригвоздило. Хотел сказать что-то, но язык ослушался. Все эти годы отец в себе страшное носил. Одна буква, одна-единственная недописанная загогулина стала причиной исчезновения «Астры».
Системы беспилотника так запрограммировали, что при установлении контакта они могли автоматически передать небольшое приветствие или ответить на самых распространённых земных языках – в зависимости от запроса. Отцу набор фраз прислали, которые он на симплифайд переложить должен был, чтобы в программу «зашить». За исходник он взял, понятно, родной русский. Для скорости автотолмачом воспользовался, а потом, убаюканный верностью перекладов, не все фразы проверил. В русском языке или потеряли, или по неграмотности «а» в слове «мира» не дописали, и автотолмач превратил заверение в добрых намерениях в угрозу мир захватить… Чёрт бы этот симплифайд побрал вместе с автотолмачами! Отец из того исходил, что контакт именно на симплифайде установлен был. Или другом языке, на него походившем. Видимо, обитатели нашего космического близнеца на подобном диалекте говорили или его, по крайней мере, в электронной технике использовали. Система «Астры», должно быть, его распознала, да и выдала: «Ви вонт ворлд»… Понятно, что наши собратья после такого приветствия или на кнопку запуска ракеты-истребителя нажали, или иным способом враждебно настроенный инопланетный корабль придушили.
Годы подготовки, несчётные средства, тонны драгоценных материалов превратились в межзвёздную пыль только потому, что один букву не дописал, а другой переклад не перепроверил. Я не знал, что сказать.
– Но ведь это значит, что они высоко развиты! Они как мы! – пронзило меня.
Отец кивнул.
– Ты знал уже тогда?
– Нутром чуял… Ошибку в лингвистическом модуле через два года нашёл… – он закашлялся. – Будьте начеку, когда к близнецу приблизитесь, сынок. Выходите на контакт первыми, говорите, что с миром пришли.
Папа таким жалким и беспомощным выглядел, что я обнял его. Он прижал меня к себе и долго не отпускал. Я склонил голову ему на плечо и спросил:
– Как думаешь, а мама… то есть её близнец… там тоже погибла?
Папа подался назад, разжал руки и посмотрел на меня так, словно глазами искал что-то:
– Сынок, я не думаю, что наши планеты и развитие поколений так схожи. Это не отражение. Это просто близнец. Понимаешь? Не ищи её среди них.
Перед уходом он мне веточку полыни протянул и улыбнулся:
– Вот, на – чтобы запах земной не забыть. Полынь дольше остальных трав запах держит. Мы будем ждать вас. Не прощаемся.
Мы не прощались ни с кем. Ни с близкими, ни с друзьями. Плохая примета. Космонавты – люди суеверные. Начался карантин. Дедушка, папа, Митька, Владочка приходили махать нам из-за стекла. Дедушка фотографию мамы и бабушки принёс. Они лежали на земляничной поляне. Мама смотрела в объектив, бабушка – на неё. Ребята первый снимок Владочкиного нутра притащили и гордо его мне с другой стороны стекла шлёпнули. На нём два пятна виднелись. Два сердечка. Близнецы, значит. Когда я вернусь, если вернусь, дети моих лучших друзей уже студентами будут. А дедуля… Об этом я старался не думать. Чтобы не прощаться.
Часть шестая. Полёт
Последний день перед стартом так прошёл, как если бы я в кинематографе самого себя на экране видел. Мы что-то делали, куда-то торопились, с кем-то говорили. Отстранённо и словно по прихоти чужой. Мне как-то пресно было. Разве такой мечта на вкус и запах должна быть? Не потому ли космонавтам веточку полыни на память дают? Горькую и правдивую? Да и чья мечта это была?