Думал ли, ведал ли, что еще вернется сюда председателем? Что председателем здесь и умрет?..
В Москве решили, что рано чекисту Орловскому складывать с себя звание партизана. В 1932 году вместе с другими партизанскими командирами он был снова направлен в Белоруссию для формирования партизанских отрядов на случай войны. Не лишней была такая предусмотрительность. Кто хочет мира, тот должен всегда держать порох сухим.
Снова вместе старые партизанские командиры — Орловский, Рабцевич, Корж, Ваупшасов… Любимая, по непривычная работа — организация отрядов в своем собственном тылу. Орловский стал командиром бобруйского отряда. Вместе с отрядом выехал под Москву, где прошли секретные учения-маневры вновь созданных специальных соединений. Маневры инспектировали К. Е. Ворошилов и С. М. Буденный. За отличное выполнение этого особого поручения Орловский был награжден орденом Красного Знамени.
А потом снова служба в органах госбезопасности. До тех пор, пока в далекой Испании не раздался клич к фашистскому мятежу…
…Одиннадцатый день отряд в пути. Днем жарко, ночью холодно. Да, тяжелы рюкзаки, набитые взрывчаткой. И еще три ящика приходится нести с собой — тоже со взрывчаткой. И еще магнето — машинка для подрыва зарядов. И мотки проволоки. И тяжелые карабины. И продовольствие.
Все на себе…
Горы, горы… Голые, каменистые. Непрерывные переправы через горные речки. Переправы по шатким мосткам через пропасти. Ночевки в пастушьих хижинах.
Честно говоря, бойцы его отряда не совсем понимают, зачем так утруждать себя, зачем нести на себе эти тяжелые, пахнущие мылом бруски. Не понимают, почему Стрик тщательно избегает встреч с чернорубашечниками, даже если их меньше числом. Одиннадцатый день в пути — и ни одной диверсии, ни одного выстрела. Да и что взрывать в этих горах? Не лучше ли бросить эту тяжелую взрывчатку и начать «охоту на лис», то есть на отдельных солдат?
Стрик вел отряд к железной дороге Севилья — Бадахос. Здесь, в глубоком тылу, фалангисты меньше всего ожидают диверсий. Здесь он, Стрик, покажет своим бойцам, что такое партизан-гелирьерос, знающий взрывное дело.
И показал. Всего-навсего один-единственный «ящик с мылом»…
Заложил его Стрик прямо между шпалами. Приладил провод, отвел его на высокую скалу с удобным для отхода скатом. Когда показался первый эшелон, самый нетерпеливый из бойцов отряда, юный Хосе Кортес, схватил Стрика за локоть.
— Что ты, Хосе, — сказал Стрик. — На этот порожняк тратить драгоценный заряд?
Пропустили и второй эшелон, и третий. Зато когда показался следующий — тяжело громыхающий в натужном паровозном сипении, — глаза у Стрика загорелись.
— Этот наш. Этот с оружием.
Заряд рванул точно под паровозом. Ах, как чудесно для сердца партизана, когда медленно, словно в замедленной съемке, летел паровоз в пропасть, увлекая за собой состав! Сколько прошло времени? Три секунды? Три минуты? И нет целого эшелона с оружием!
Совсем немного нарушил Стрик незыблемое партизанское правило. То есть чуть дольше положенного позволил бойцам полюбоваться дел-ом рук своих. Так сказать, в целях педагогических. А затем — отход. И утомительный марш — как можно дальше от места диверсии. Но теперь уже не надо было понукать бойцов, и куда как легче стали казаться им ящики «с мылом»…
Три дня отсиживался отряд в глухом каменистом ущелье. Затем вышел к другой железной дороге: Севилья — Касадья. И еще один эшелон полетел в пропасть. Опять отсидка, на этот раз недельная, — и взрыв железнодорожного моста…
Когда вышла взрывчатка, Орловский-Стрик повел отряд в горы Ромероль на связь с партизанами. По дороге отряд едва не погиб, нарвавшись на засаду…
Передав инструкции партизанам Ромероля, Стрик посетил партизанские отряды в горах Синча и Арочес. Всего же его группа находилась в тылу противника около месяца. В Мадриде ее уже считали погибшей. Друзья Орловского не поверили своим глазам, когда в расположение республиканцев вышли 10 «призраков». Именно «призраков» — за время рейда Орловский, например, похудел на 18 килограммов…
Но до отдыха ли? У Орловского — новые обязанности. Теперь он — инструктор Мадридского интернационального разведывательно-диверсионного отряда…
В 1938 году, после возвращения из Испании, Орловский был награжден орденом Ленина.
7. ГРОЗА В ПОЛНЕБА
А на картофельном поле работа тем временем вступила в ту зрелую степень спорости, когда все приладилось одно к другому, не мешает одно другому, и никого не надо торопить или поучать. Да и чего торопить, чему поучать белорусского крестьянина на уборке бульбы — его главной, изначальной кормилицы? Люди расставились по нолю, будто сами собой, но очень полезно и мудро. И уже полыхали ботвяные костры, придавая этому картофельному дню праздничность труда всем миром, и уже прямо из школы, побросав тут же портфели, шуровали в кострищах палками пацаны, выкатывая печеные бульбочки, подхватывали, пестовали, перебрасывая из руки в руку, ели, обжигаясь, перемазавшись черным.
В такие нечастые минуты праздничности труда Орловского охватывало острое чувство благодарности людям. Высказать это чувство Орловский не умел, оно просто разливалось в нем горячим, теплым. Ему, собственно, уже было нечего делать на этом поле, надо бы ехать в контору, где дел невпроворот, или еще куда по извечным председательским заботам. Но он все ходил по рядкам, полнясь этим чувством, отдавая в общем-то ненужные приказания.
— Эй, колорадские жуки, вы куда? — крикнул Орловский пацанам, увидев, что они разбирают портфели. — Сейчас молоко привезут.
И пацаны остались — то ли из-за молока, то ли и в самом деле поняв, что с их веселой колготой возле ярких кострищ с поля уйдет и кусочек праздничности.
И еще в такие минуты Орловский ощущал — как бы это сказать? — нет, не свою ненужность, а какую-то недостаточность своего личного участия в простом, но тяжелом труде этих людей. В этом ощущении, помимо его воли, жило понимание своей физической неполноценности и даже подступающей старости. Чувство несправедливое, но у совестливых натур очень развитое. Вот ведь он ходит по рядкам и командует, а женщины склонены над картошкой, поясницы их натружены, а руки обветренны и грубы…
Не этими ли своими ощущениями Орловский так резко отличается от иных председателей «без страха и упрека»? Не этим ли своим глубинным нравственным зарядом? Не это ли сделало его подлинно народным председателем? Хороших колхозов по стране много. Хороших председателей тоже. Но вот такого подлинного слияния с людьми, полного растворения себя в них, что само по себе уже панацея от самодурства и преувеличения своей личной роли в развитии хозяйства, удавалось достичь немногим.
И это несмотря на то, что Орловский как председатель не избежал ошибок. В свое время в «Рассвете» и с травополкой боролись, и торфоперегнойные горшочки лепили. А об одном своем увлечении Орловский рассказывал сам:
— Решили мы, значит, коровий дворец построить. Сами-то только что из землянок переселились и о красивой жизни очень мечтали. Строить, думаем, так строить! По науке. А наука в ту пору сплошь дворцы рекомендовала — для свиней, для коров, для птицы. И все на бумаге как по-вышитому… Словом, затянули пояса потуже, сэкономили, построили дворец. Тут и душ для коров, и дневной свет, и вентиляция, и электрощетки, а для коровы — отдельная комната. Людям бы в таком помещении жить! А коровы — что такое? Одна худеет, вторая худеет, молока с каждым днем меньше дают…
Да, не избежал и Орловский ошибок. Смешных по нынешним временам. Но вспомним его эксперимент со льном. Вспомним новацию с денежной оплатой. Это же потом, позже вышли рекомендации, а тогда…
Однако проследим за ходом мысли Орловского.
— Колхоз мы поставили на ноги сравнительно быстро. Каждый год прибавляли на трудодень. В 1955-м получилось на палочку по 3 килограмма зерна, по 10 — картофеля, по кило других овощей, масло, сахар, по 30 рублей деньгами. И вот картина, которую ваш брат журналист так любил тогда описывать: на трех-четырех подводах везут заработанное в дом. А куда его столько девать? Ну, и понятно, начинает человек шастать на базар… А у нас в ту пору в Бобруйске работали два колхозных магазина — овощной и молочный. Дай-ка, думаю, предложу своим не на рынок продукт везти и сидеть там дни просиживать, а в наши же магазины сдавать. Гляжу — дело пошло. Дальше — больше: почему бы, думаю, все эти килограммы с трудодня сразу через магазины не распродавать, а колхознику отдавать за них деньгами?.. Вот так и пришли к денежной оплате.
Просто, логично, мудро. А по тем временам — очень дерзко. Еще бы, ликвидировать основную единицу учета — трудодень! Тут нужна была смелость не только хозяйственная.
Впрочем, что касается этой другой смелости, необходимой каждому председателю, то здесь Орловский проявлял типично председательскую ловкость и даже хитрость, прикидываясь, когда надо, то непонимающим, то искренне заблуждающимся.
Так, когда его «поправляли» за 500 гектаров льна, Орловский предложил, если говорить откровенно, нечто вроде отступного: дать два мясных плана. Но и доказывать Орловский умел. Вот как в райисполкоме он обосновывал целесообразность открытой им в «Рассвете» колхозной столовой — делу новому и тогда в белорусских колхозах невиданному:
— Не надо закрывать, товарищи, глаза на то, что наконец-то в колхозах появляется свой рабочий класс. Это шоферы, механизаторы, строители. А как же рабочему классу без столовой?
А потом Орловский снова удивил округу — построил колхозный санаторий. Построил на том самом месте, где раньше стояло имение барона фон Гойера, сожженное в революцию. Тут же в открытую Орловского стали называть чудаком и прожектером. Санаторий — это уже не столовая, это уже слишком. Кто в Мышковичах когда отдыхал в санатории? Кто из мышковичских крестьян хоть месяц своей жизни провел в праздном ничегонеделании?
Первых отдыхающих еле-еле уговорили отдыхать. Но после того, как сам Орловский провел в санатории свой первый отпуск, а затем и второй, отношение к санаторию переменилось. Особенно охотно проводили там отпуск люди пожилого возраста. Да и то сказать — при санатории отличный сад, цветник. Отдыхаешь — и вроде бы дело делаешь: яблони окапываешь, цветы поливаешь…