Пустовойт задавал вопросы, я отвечал ему, а потом, осмелев, и сам начал расспрашивать: как ведут себя сорта на разных фонах и что нового мы можем ожидать от селекционера в ближайшем будущем? На слова Василий Степанович был уже тогда скуповат, ходил с твердо сжатым ртом, часто делал вид, что не слышит вопроса, зато в растения всматривался с куда большим желанием и любопытством, чем в лица множества людей, всегда окружавших его. И когда я вдруг спросил, почему создатель хорошей пшеницы «гордеиформе» предпочел заняться целиком подсолнечником, он как-то быстро и скоро глянул мне в глаза и, неопределенно хмыкнув, отошел, давая тем самым понять, что главный агроном МТС, пожалуй, более любопытен, чем следовало.
Спустя десять лет я начал собирать материал для книги о Пустовойте. Мы условились с ним, что я приеду в Институт масличных культур. Там, в его кабинете на втором этаже старого здания «Круглика», мы и увиделись. Передо мной сидел уже довольно пожилой человек, с лицом, предельно замкнутым, озабоченным сверх всякой меры и с тем же плотно сжатым, теперь уже несколько впалым ртом.
Однако в тот день настроение у нею было хорошее, он много и охотно говорил, рассказывал о прошлом и особенно о своем коллекционном питомнике.
Вот тогда я опять очень осторожно спросил: почему он все-таки занялся подсолнечником?
Солнце косо светило в окно кабинета. Закатный луч лежал на зеленом сукне письменного стола, на бледных, со вздувшимися венами руках Пустовойта, выброшенных на стол. Он сидел как-то неудобно, наклонившись вперед, и лицо его стало задумчивым. Кажется, он хотел ответить на вопрос, но потом повернул голову к окну и, вздохнув, предельно просто ответил:
— Не знаю…
Потом мы встречались с ним еще несколько раз, говорили о многом, однако эту тему больше не затрагивали.
Вся долгая жизнь Пустовойта свидетельствует об особенной его заинтересованности подсолнечником. С годами увлеченность обрела, разумеется, выверенность и силу привычки; путь к усовершенствованию этого растения хоть и не был усеян розами, но уже проглядывался четко на довольно далекое расстояние, и свернуть с этого пути он уже не хотел и не мог. Но вот первые, самые первые побуждения и пристрастия… О причине их можно только догадываться.
А теперь вернемся к самому началу работы Василия Степановича в «Круглике», тогда еще войсковой школе, где он был учителем.
На втором году работы Пустовойт, педагогические способности которого ценились высоко, вдруг взбунтовался.
Выяснилось — сперва в разговоре с женой, потом с Сергеем Рушковским, наконец, с коллегами по школе, — что ему не подходит роль ординарного учителя. Хотя Пустовойт и преподавал слушателям — молодым казакам — почитаемый им самим курс земледелия и много занимался теоретической агрономией, он все чаще и настойчивее твердил, что скучает по земле, что надеялся прежде всего найти здесь базу для опытной работы, а нашел обыкновенные аудитории со школярскими досками, где агроном способен потерять квалификацию.
В разговоре с начальником школы, человеком неглупым и достаточно самолюбивым, когда дело касалось авторитета казачьей школы земледелия, Пустовойт выразился очень резко:
— Здесь имеются все условия для образцового ведения хозяйства. Половину времени наши воспитанники должны уделять практике. Все новое они не только должны слышать, но и проверять. Своими руками. Я придерживаюсь такой точки зрения. Негоже видеть пальцы этих сильных ребят испачканными мелом, а не землей. Нам нужно идти в ногу с веком и с наукой. А гак мы отстанем, господин полковник.
— Изложите ваши взгляды в письменной форме, — попросил начальник школы. — Я доложу о них в канцелярии наказного атамана генерал-лейтенанта Бабыча. Полагаю, что заявление ваше резонно.
За первой запиской Пустовойта, в общем одобренной в канцелярии, последовала другая. Теперь это был подробный проект создания опытного и образцового поля в «Круглике», а затем и третья: об организации коллекционного питомника — этой основы для проведения любой селекционной работы.
Можно предположить, что проекты учителя земледелия Пустовойта отвечали в какой-то мере самолюбивым устремлениям казачьих генералов. В их представлении область Войска Кубанского должна была подавать пример всем россиянам — доблестью своих воинов не только на полях сражений, но и высокими урожаями на полях степных.
С этого времени Пустовойт проводил больше времени в седле, чем за столом преподавателя. Он создавал опытное поле. Все слушатели школы были его солдатами. А учителя — его исполнительными офицерами. Дело огромное, требующее больших затрат и усилий.
Перво-наперво Пустовойт разослал по разным губерниям страны гонцов за образцами полезных для юга растений, наказав привезти возможно большее число сортов пшеницы, проса, кукурузы и подсолнечника. И пока воспитанники школы ездили, искали и набивали семенами свои походные сумы, Пустовойт так и эдак перекраивал карту землеустройства имения «Круглик». Сорта перекрестно опыляющихся растений, в том числе и подсолнечника, необходимо держать в строгой изоляции друг от друга, поэтому Пустовойту приходилось по-новому организовывать селекционные участки и питомники. Вскоре землю расчертили на квадраты, в ближнем дубовом лесу вспахали поляны для посева будущих гибридов, посеяли ленты многолетних трав — разделители полей, проложили дороги. Год напряженного труда, в течение которого проявился организаторский талант Пустовойта.
Василий Степанович и сам преобразился. Он похудел, лицо его покрылось непроходящим ровным загаром, состояние праздничной возбужденности не покидало ученого. Началось самое главное в его жизни, о чем он думал многие годы.
Один за другим возвращались охотники за растениями. Они выкладывали пакеты и узелки с семенами, Пустовойт принимал их как драгоценность. Особенным ого вниманием пользовались семена различных сортов подсолнечника.
Весной 1912 года он сам посеял в рядки 67 образцов масличного подсолнечника по схеме, которую составил после долгих раздумий. Рядки подсолнечника он разделил высокой кукурузой. Но некоторые рядки совместил. Зачем — это стало известно потом. Часть семян осталась для контроля.
В те дни он очень мало и плохо спал. Вставал среди ночи, садился к столу, чертил на листках все более сложные схемы, а когда жена окликала его и просила лечь, только отмахивался. Однажды утром, уезжая в поле, Василий Степанович как-то очень мягко сказал ей:
— Один, один — вот в чем трудность! Понимаешь, очень мало что успеваю сделать. Может быть ты, Маша?
Она показала на детские кровати.
— Я понимаю…
Постоял, потоптался на пороге — и ушел.
Через два дня Мария Николаевна уже работала па опытных делянках. Начался ее многолетний путь лаборанта и верной помощницы мужа.
Первое лето проскочило незаметно. Вот уже отцвели и поникли корзинки подсолнечника. Лаборанты и сам Василий Степанович заполнили десятки толстых тетрадей, описывая особенности новых для Кубани сортов. Пустовойт хотел знать все о подсолнечнике. И он узнал очень многое в это первое лето.
Прежде всего его поразила и даже испугала почти полная беззащитность культуры против подсолнечной моли. Когда настала пора уборки, трудно было отыскать и поле неповрежденные корзинки. Вот она, задача номер один! Как можно установить потенциальную урожайность того или иного сорта, если гусеницы моли успели высверлить где треть, а где и половину семянок? Что можно сказать о возможностях растений, если его подкарауливает агрессивная заразиха? Болезни и вредители почти полностью смазывали картину роста.
Василий Степанович с самого начала предполагал отбирать наиболее урожайные и высокомасличные линии — ведь подсолнечник возделывался ради масла. Именно для этого Сергей Владимирович Рушковский оборудовал лабораторию, где должны были проводиться анализы на масличность. Но моль и заразиха усложнили план.
Впрочем, простаивать Рушковскому не пришлось. Уже в первый год Пустовойту потребовалось около 700 анализов. Сергей Владимирович только развел руками. У него было всего два аппарата Сокслета для определения масличности, а на каждый анализ требовалось по нескольку часов. Пришлось обратиться к знакомым в Институт табака, где имелось несколько таких же аппаратов. Однако более всего Пустовойт занимался изучением подсолнечной моли. Методика отбора тут была предельно простой.
…Шесть работниц сидели с утра до вечера за столами, перед каждой из них лежала горка семянок. Бритвой срезали они слой за слоем по ребру кожуры, стремясь обнаружить тот ряд клеток, который назывался панцирным. Он-то и оберегал семена от гусениц подсолнечной моли. Однако панцирные семянки попадались не часто — несколько штук на десяток тысяч. Их находили (панцирный слой этот виден невооруженным глазом), откладывали, и весной сеяли отдельно, чтобы на следующий год вновь отобрать еще более недоступные для моли панцирные семянки.
В пожелтевших от времени тетрадях, сохранившихся от тех далеких лет, есть интересные записи, сделанные угловатым, резким почерком Пустовойта: «1912 год. Лишь половина образцов из 67 застрахована от моли. 1915 год. Отбор изменил положение. 78 процентов семянок обладают панцирностью». А далее он записывает: «Весь изучаемый сортовой состав невосприимчив к поражению молью».
Итак, через одну трудность удалось перешагнуть всего за три-четыре года. Это была селекция начальная, на один признак, но и она сделала свое дело. Больше моль не угрожала подсолнечнику.
Но поиск панцирности скорее являлся вынужденной необходимостью, а не главной целью. Пустовойт оставался верен главному в селекции — поиску высокомасличных и урожайных форм. Правда, его по-прежнему все еще очень беспокоила опасность номер два — заразиха. Она появлялась в заметном количестве не ежегодно, но урожай заметно снижала. Поэтому Пустовойт повел и отбор невосприимчивых к ней растений. Это была также не очень сложная работа. Василий Степанович в сопровождении помощников медленно проходил по рядкам зараженного участка, осматривал растения, ука