зывал на экземпляры, сильно пораженные заразихой, и коротко бросал:
— Вырвать! Убрать!
Все растения, выказавшие стойкость к заразихе, испытывались на следующий год, причем слабейшие из них вновь браковались. Год за годом. Два с лишним десятилетия!..
Позже он записал в своем дневнике:
«Панцирность является признаком, который накапливается при отборе значительно быстрее, чем иммунитет к заразихе».
Постепенно у Пустовойта собрались сотни бухгалтерских книг с бесконечными цифрами, которыми шифруются образцы и главнейшие их признаки. В шкафу с бесчисленными карманчиками уже хранились пакеты с образцами, опять же каждый под номером с какими-то значками-символами. Расшифровать их был способен только он сам. Это результаты селекции множественной: на урожай, на Масло, на выносливость, на срок созревания и бог знает еще на что.
Подсолнечник по природе своей очень изменчивое растение. К этой культуре как нельзя лучше подходят слова «ветреная культура». Перекрестно-опылитель, подсолнечник ловит пыльцу с других корзинок и легко опыляется ею. А ведь у всякой пыльцы свои особенные наследственные качества. Что несет эта пыльца растению — силу или бессилие, гигантизм или уродство карлика, увеличение семянок или их деградацию — все это дело случая. Так установлено природой. В этом существо естественного отбора на выживаемость прежде всего. Так совершенствует себя дикое растение.
Дикое. А человеку нужно прирученное, домашнее растение. Масло в нем. Побольше семянок.
И без вмешательства в святая святых природы — в ход опыления — не обойтись.
Человеку нужны перемены к лучшему. И новые качества растения должны обязательно закрепиться в потомстве.
Способность к изменчивости делала работу с подсолнечником и очень трудной, и одновременно очень перспективной. Естественно, что Пустовойт отдавал себе в этом отчет. Трудно? Ну и что же? Люди до него сделали с подсолнечником многое, изменили его. А он, Пустовойт, продолжает эту работу. Решение проблемы, которая занимала его всю жизнь, помогло ему найти ответ и на многие другие вопросы селекции.
Врожденная склонность к анализу явлений подсказала молодому селекционеру путь, еще не испытанный учеными того времени.
Пустовойт высевал сорта с таким расчетом, чтобы соседствовали образцы с признаками, которые желательно накапливать, — прежде всего урожайность и высокое содержание масла в семенах. Масличность у образцов разнилась мало — на сотые, десятые доли процента, но все, даже малейшие отклонения нужно было знать и учитывать, если хочешь накапливать именно этот признак.
Урожайность определялась легче, прежде всего визуально: что за корзинка, сколько в ней семянок, как они наполнены, наконец, по общему виду и стати растения, по весу семянок с определенной площади.
Василий Степанович любил, когда его друг Сергей Владимирович Рушковский приходил на селекционное поле. Он встречал Рушковского неизменно веселым взмахом руки, после чего водил за собой от делянки к делянке, ничего не объясняя, в твердой уверенности, что тот все понимает и без объяснения. Обычное заблуждение многознающих людей.
Как уже известно, кроме подсолнечника, в те годы Пустовойт вел работу с пшеницей. Тысячи колосьев зрели на селекционном поле. Все они как две капли воды походили друг на друга, так, во всяком случае, казалось Рушковскому.
Но Пустовойт вдруг останавливался, доставал из кармана синюю ленточку и обвязывал ею один, другой, пятый, двадцатый колос.
— Зачем это? — спрашивал Сергей Владимирович.
— Ты что, не видишь?
— Колос как колос…
— А как расположены колоски? А прочность соломины? Нельзя, друже, пройти мимо этих экземпляров.
Шатая дальше, Рушковский думал о том, что вот они вместе уже более полутора десятка лет, и известно им друг о друге, пожалуй, все, а между тем есть в каждом из них что-то непознаваемое.
Индивидуальность…
Нечто похожее на эту сцену происходило и на делянках с подсолнечником.
Перед самой революцией Пустовойт решил посеять рядом — только рядом! — и даже вперемежку семена отобранных им раньше линий под номерами 7 и 163. И здесь же он добавил рядки семян из пакета под номером 15. Почему именно эти, а не другие? Пустовойт не объяснял.
Мы теперь нашли слова для довольно точного определения такого метода в селекции: направленное переопыление. Они кое-что объясняют. Ну, скажем, желание селекционера соединить признак высокой масличности одного образца с признаком хорошей урожайности другого. Это схема. Но почему Пустовойт взял именно образцы номер 7 и 163, а не какие-то другие с теми же признаками?
Сложность в том, что у любого растения признаки существуют не сами по себе, не отдельно, а в крепкой связи друг с другом, и таких признаков десятки, сотни. Повышенная масличность может соседствовать с поздним созреванием, а хорошая урожайность с абсолютной беззащитностью от заразихи или с нетерпимостью даже к короткой засухе. Так и перейдут все плюсы и минусы в новый гибрид, чем-то улучшив его и чем-то ухудшив одновременно…
Уметь выбрать пары для скрещивания — большое искусство. Селекционер тем более удачлив, чем меньше уповает он на случай. Он должен как можно лучше знать скрытые возможности растения.
Семена, полученные в результате комбинации трех исходных линий, Василий Степанович собирал сам. И сам отнес их не Рушковскому — его аппараты были уже заняты, а в лабораторию табака, где работал их общий друг химик-аналитик Я. Я. Витынь. Анализ удалось сделать за три дня.
— Очень интересный результат, — такими словами встретил химик Пустовойта. — Если это новый сорт, то я могу поздравить вас.
— Сколько? — коротко спросил Василий Степанович.
— Тридцать три процента. Без нескольких сотых. Такого масличного подсолнечника я еще не держал в руках, хотя работаю добрый десяток лет.
Придя домой, Василий Степанович никак не мог усидеть на месте. Ходил по комнате, отрывал жену от дела, жестикулировал, рассказывая ей о новом образце, который она и так отлично знала по питомнику, прикидывал возможности дальнейшей работы.
Потом пришел Рушковский, весело поздравил, обнял.
По мнению Пустовойта, это была всего лишь заявка на новый сорт. Моль и ржавчина этому образцу уже не страшны. К заразихе он тоже был довольно устойчив. Имел хорошую урожайность, а по масличности на два процента превосходил лучшие из тогдашних сортов! В России сеяли в ту пору около миллиона десятин подсолнечника. Внедрение нового сорта могло дать тысячи пудов масла дополнительно! Но у образца были и недостатки. Лузга грубая, нарастали слишком большой стебель и лист, рос он долго, почти 115 дней… А ведь чем дольше подсолнечник стоит на поле, тем хуже для следующей за ним культуры в севообороте — озимой пшеницы. Вегетационный период в 100–105 дней — вот предел развития до полной спелости. Накапливать масло сорт должен не за счет удлинения периода роста.
Новую форму подсолнечника назвали по составляющим его номерам: 7-15-163.
С этого года сильно возрос объем работы у селекционера в поле и в лаборатории. Пустовойта уже не устраивают 150–200 анализов в год. Рушковский в своей лаборатории, Витынь в своей и еще в лаборатории завода «Саломас», где вырабатывают подсолнечное масло, дела-Ли до 600 анализов за сезон.
Но Пустовойту требуется еще больше — втрое больше. У него выделены десятки перспективных образцов, и один из них, под № 631, кажется, дает устойчивую масличность в 35 процентов. А направленное переопыление между тем продолжается в новых вариациях, и удивительного становится все больше. Оказывается, улучшенные образцы изменяются в сторону, желательную для селекционера намного скорей, чем их более примитивные родители. Временное явление или закономерность?..
Для исследований Пустовойт широко применял так называемый «метод половинок». Каждую новую и чем-то примечательную семью — зрелую корзинку подсолнечника — он разделял пополам. Одна половинка на следующий год испытывалась па изолированном участке, где исключается возможность переопыления, а вторая половинка лежала в это время в шкафу до осени. Семянки нового урожая и семянки родительской половинки сравнивали по результату анализа на многие признаки сразу. И если молодое поколение уступало в чем-то существенном родительским семенам, его браковали немедленно. А если находили что-то новое и хорошее, опыт повторяли еще год или два, переводили новый образец в селекционный питомник и уже там скрещивали с заранее отобранной формой.
Жесткий и обязательный контроль, исключающий движения по замкнутому кругу. Только в новое, вперед!
Удача подстегивала селекционера.
Какое-то постоянное нетерпение ощущалось в каждом поступке, даже слове Пустовойта. Он берег минуты, как скупец бережет золото. Подымался чуть свет, быстро проглатывал завтрак и, высокий, поджарый, вышагивал по тенистому двору «Круглика», направляясь прежде всего на конный двор.
Там его уже ждал конюх и ездовой Жилкин, или, как все его называли за хозяйственность, Кузьмич, молодой, крепко сбитый хлопец. Со скребницей в руках он уже охаживал гнедого Тарзана — верхового коня Пустовойта. Здоровался, приподымая фуражку, спрашивал:
— Седлать?
— Седлай, Кузьмич, — нетерпеливо говорил Пустовойт и похлопывал по шее Тарзана, тянувшегося за обязательным куском хлеба.
— В поле, Василий Степанович?
— Глянем, как там. Вернусь к восьми, когда здесь дела подойдут.
И молодцевато вскакивал в седло. Тарзан крупной рысью уходил по травяному проселку.
На опытном поле всегда образцовый порядок. Ровнехонькие ленты посевов. Безукоризненные квадраты участков. В линейку стоят колья с фанерными дощечками. Все пронумеровано, нигде ни соринки, вокруг участка густые посадки акаций, лавочки для отдыха в тени. Действительно, опытное и образцовое хозяйство.
У селекционера подобрались отличные помощницы. Лаборантки Прасковья Степановна Афанасьева, Анастасия Ивановна Милашенко, Марфа Максимовна Чуйко, Екатерина Федоровна Москаленко начали работать с ним еще до революции. Прошли через годы испытаний, случалось, работали по нескольку месяцев без зарплаты, но никогда не изменяли делу, к которому привязались всей Душой.