Одна из особенностей характера молодого Пустовойта, его таланта руководителя заключалась в том, что ученики и помощники как-то незаметно для себя делались не просто исполнителями, а прямыми соучастниками творческого поиска в селекции. Пустовойт никогда не ограничивался коротким, «что и как» надо сделать, а немногословно, но понятно и увлеченно рассказывал, почему именно так, для чего и какая цель впереди. Может быть, именно потому любая самая кропотливая, нудная или напряженная работа приобретала для выполнявших ее глубокий смысл.
Пока Василий Степанович ходил от делянки к делянке, умный Тарзан с поводом на седле. стоял на дороге и следил темным глазом за хозяином. Стоило тому выйти на проезжую часть, как Тарзан резво мчался к нему.
Потом наступал час решения всяких хозяйственных вопросов. У директора опытного поля не было даже привычных в наше время бухгалтера и плановика, он все делал сам, не только учил студентов, не только выращивал семена, но и продавал зерно, ибо опытное поле находилось «на хозрасчете», как сказали бы теперь; причем спрос в те годы был особенно велик на семена подсолнечника из «Круглика».
Из одной семьи уже зарекомендовавшего себя сорта 7-15-163 Пустовойт путем многократного отбора вскоре выделил более урожайный образец, далеко опередивший материнскую «половинку». Последовал интенсивный отбор на менее грубую лузгу, на скорость созревания отдельных экземпляров, потом на масличность — и вот образцы с шифром А-41 дали наследственно-устойчивую форму. Более 35 процентов масла в семенах! Для среднеспелого сорта это просто отлично.
Пустовойту в том году сровнялось 38 лет. Рушковский шутил: что же скорей накапливается — годы селекционера или проценты масличности в новых сортах?..
Не было в двадцатых годах ни плакатов на стенах, ни кассовых брошюр, ни голоса радио в станицах, но и без наглядной и прочей агитации как-то очень скоро весь Северный Кавказ прознал о новом, хорошем подсолнечнике, и в «Круглик» потянулись ходоки от станичных обществ и от первых степных коммун. Семена не залеживались. Их не хватало на всех.
На ежегодной Всекубанской сельскохозяйственной выставке в 1925 году Василий Степанович с группой ученых института обходил ряды участников, демонстрирующих свой образцы. Были здесь и мешочки с семенами подсолнечника, которые отличались от прежних сортов. Пустовойт узнавал их сразу.
— Откуда, станичник, семена? — спросил он первого дядьку.
— С «Круглика», добрый человек. Мы второй год их сеем. Славные семена, дюже масляные.
— А вы откуда? — спросил он другого участника.
— Из Динской мы, родич привез мне эти семена из «Круглика».
— Довольны?
— А як же! Восемьдесят пудов с десятины…
Вскоре удалось установить, что на Кубани засевали сортами из «Круглика» каждые семь из десятка десятин. А всего подсолнечника было на юге более 400 тысяч десятин, Новые сорта давали ежегодно дополнительно 80— 100 тысяч пудов масла!
В меру честолюбивый, Пустовойт делал из этого факта только один вывод: работает опытное поле не впустую. Но и не в полную силу.
Ах, если бы не ограничения в анализе на масличность! Если бы не медлительные «Сокслеты»! Ведь он уже теперь мог бы удвоить, утроить отбор новых образцов. Есть йз чего брать. Есть кому брать… Но количество анализов Увеличить не удавалось.
Рушковский только грустно вздыхал и оглаживал свой нос, когда разговор заходил об этом узком месте во всей селекционной работе с подсолнечником. По вечерам у себя дома он перечитывал книги, в сотый, наверное, раз разглядывал схему аппарата, пытаясь что-то сделать с ним. Но тщетно! «Сокслет» — аппарат, в котором тщательно продумана каждая деталь. Технология работы с Ним не меняется вот уже десятки лет, и он, Рушковский, похоже, бессилен что-нибудь изменить. Только и остается — покупать новые аппараты, расширять штат лаборантов, саму лабораторию, обращаться с просьбой в соседние лаборатории.
Все это он делал, но Пустовойт продолжал твердить лишь одно: «Мало!»
И вот однажды, просиживая над аппаратом Сокслета который час подряд, Сергей Владимирович вдруг удивился и даже испугался внезапно пришедшему решению. А что, если?.. И отмахнулся — такой простой и грешной показалась ему эта мысль. Почему никто до сих пор не обратил на это внимание, если так просто? Нет-нет, совсем не нужно что-нибудь менять в «Сокслете» или соверщенство-вать его. Достаточно изменить методику анализа. Неужели выход найден?..
Но пока — проверить на опыте. И никому ни слова, чтобы не посмеялись в случае неудачи. Сто раз проверить…
Задача формулируется так же, как и прежде: нужно установить как можно точнее — с десятыми и сотыми долями процента, — количество масла в навеске из сухих зерен любой масличной культуры. Для этого масло удаляется и взвешивается: через дробленые семена пропускают эфир, он и увлекает за собой масло. Смесь эфира с маслом улетучивается в трубки, оттуда попадает в холодильник и постепенно разделяется. Капельки масла медленно оседают на стеклянных трубках, так же медленно стекают в приемник; масло взвешивают и по отношению его веса к весу первоначально взятых семян очень точно определяют масличность зерна. Теперь подумаем: а разве нельзя упростить весь этот процесс? Ведь опыт, в сущности, состоит из двух частей: самого экстрагирования, то есть удаления масла из навески, и сбора, взвешивания масла в холодильнике, причем львиная доля времени приходится как раз на вторую часть. А разве она обязательна? Ведь масличность семени можно определить так же точно и по весу обезжиренного остатка…
Рушковский не отходил от аппарата многие часы. Делал анализы сразу двумя способами — старым и своим, новым. Цифры получались идентичные. Асоблютно одинаковые! Но насколько же проще второй способ! Заложил навеску, дал эфир; и когда процесс экстрагирования закончится, снова взвесил остаток. По разнице в весе определяется процент ушедшего масла. А само масло? Бог с ним, пусть себе улетучивается, оседает, стекает и вытекает! Дело сделано. Можно закладывать в аппарат следующую навеску. Каждый анализ проводится в пять-шесть раз быстрее, чем прежде.
Но и это не все. Логично провести упрощение и дальше. Зачем нужна навеска непременно в 15 граммов! А если в 1 грамм? Ведь тогда в аппарат можно заложить сразу несколько навесок и одновременно обезжирить их. Какой выигрыш во времени! Вместо двух десятков анализов в день — 500, 600. Вместо 3 тысяч в год — до 70 тысяч и больше. Где ты, дорогой Василий Степанович, найдешь столько образцов и нужно ли тебе столько?!
Не будем описывать той радости, которую доставил Сергей Владимирович своему другу, когда при нем демонстрировал новый метод. Недоверчивость, усмешка, удивление, наконец, нескрываемый восторг поочередно сменялись на лице Пустовойта. Он требовал еще и еще повторить опыт. Рушковский повторял за считанные минуты. С такой же точностью. Ну, что еще нужно селекционеру!
Заканчивая рассказ об этом открытии, сделанном под непрекращавшимся давлением обстоятельств, отметим, что метод Рушковского очень быстро был принят во всех биохимических лабораториях нашей страны, а затем завоевал признание и за рубежом.
Дела на «Круглике» сложились таким образом, что селекция подсолнечника стала главенствующей.
Но Пустовойт все-таки успел закончить работу с новым сортом яровой пшеницы «гордеиформе-27», которую Теперь уже районировали на юге, и продолжал совершенствовать гибриды озимой пшеницы под тремя цифровыми названиями.
Профессор Носатовский сказал ему как-то:
— Уж не взять ли их у вас, да не передать ли в другие руки?
— С удовольствием, Антон Иванович, — сразу согласился Пустовойт. — Признаюсь честно, я не могу уделять им много времени. А номера перспективные.
Вскоре гибриды колосовых хлебов, как говорится, с согласия сторон были переданы на соседнюю селекционную станцию, где как раз начал работать молодой специалист по колосовым культурам Павел Пантелеймонович Лукьяненко…
С фотографий того времени из-под светлых, выгоревших бровей на нас смотрят острые, пытливые глаза. Лицо Пустовойта немного удлинилось, щеки впали, и в твердо сжатых губах появилось что-то непререкаемое, волевое. С годами выражение глубокой, фанатической целеустремленности, какого-то едва сдерживаемого напряжения воли у Пустовойта обрисовывался все более отчетливо. Но эта аскетическая внешность была обманчива. Пустовойт по-прежнему увлекался спортом, очень любил турник, постоянно тренировался с гирями, но более всего его привлекала верховая езда. В казачьем крае, где умение держаться в седле ценилось превыше всего, Василий Степанович Пустовойт был высокопочитаем знатоками конного спорта.
Деятельность селекционера Пустовойта очень помогала педагогической деятельности доцента, а затем и профессора Пустовойта. Сорокалетний руководитель кафедры селекции и генетики читает лекции с подкупающей логикой, все время ссылается на факты и цифры, которые по-прежнему считает фундаментом для любой научной теории.
На лекциях Пустовойт сдержан, немногословен и терпелив. Его трудно вывести из равновесия. В споре, если перед ним просто наивно-заблуждающийся человек, Пустовойт предпочитает оперировать только фактами. Логика убеждения у него безупречна. С людьми упрямыми он тоже упрям и вежливо-насмешлив, а иногда и язвителен. Любимая тема для отвлеченного разговора — это способность человека проникать в тайны природы, которым, по его словам, несть конца. Говоря об этом, он становился философски-задумчивым и был не прочь пофантазировать.
В научной аудитории, на собраниях ученых нередко возникал спор о путях селекции. Пустовойт — человек дела — отстаивал селекцию, направленную на улучшение в растениях тех качеств, за которые люди ценят культуру: вес зерна и количество белка в злаках, масличность в подсолнечнике и льне, сахар в свекле и винограде, вес и вкус овощей и фруктов. Противники его, не отрицая этого главного, полагали, что селекция, улучшая только одну сторону растения, может привести к непредвиденным последствиям. Они приводили примеры, когда растение с высокой отдачей урожая вдр