уг теряет стойкость к болезням, делается изнеженным и уязвимым. Пустовойт с этим не соглашался. Он опирался на собственный опыт: ведь повышение масличности подсолнечника не ухудшило, скажем, «молевыносливости» и стойкости некоторых его сортов к заразихе.
— А как же быть с утверждениями Успенского? — не унимались его оппоненты.
Пустовойту известна мысль этого ученого, высказанная им в работе под многообещающим названием «Десять заповедей для селекционеров». Там, в частности, сказано о подсолнечнике:
«Наследуется масличность хорошо. В селекционной работе это необходимо, конечно, учитывать. Однако такой учет должен иметь лишь значение контроля, направленного к тому, чтобы удержать масличность на определенном уровне, а не повышать ее во что бы то ни стало до возможных пределов. Односторонняя селекция на масличность может привести к патологическим формам и понижению сбора масла с единицы площади».
— Повышать, непременно повышать! — говорил Пустовойт, и лицо его выражало непреклонность. — Кстати, где этот пресловутый предел масличности? Давно ли мы считали пределом для подсолнечника 28–30 процентов Ясира? Теперь мы имеем сорта с масличностью в 35 процентов. И не выродилась от этого культура! Напротив… В организме все связано, и дело селекционера изменять не саму взаимосвязь, а тащить всю эту густую сеть с опознанными признаками выше, дальше на берег!
При опылении сорта А-41 заранее подобранными сортами селекционер вскоре выделил еще две линии, которые спустя три года стали известны как сорта «круглик-1846» и «круглик-1975» с содержанием масла в 36 процентов, с более высокой урожайностью и вегетационным периодом чуть больше 100 дней. Словом, близкие к раннеспелым, что особенно важно.
В эти годы на селекционном поле стали широко применять новые методы гибридизации.
Прежде всего это принудительное опыление отобранных корзинок пыльцой с заранее намеченных форм, иногда с одной формы, иногда смесью пыльцы от нескольких семей (корзинок).
Искусство заключалось в том, как отобрать, что отобрать и почему именно эти семьи, а не другие из тысячи тысяч многих. Огромную роль играло здесь опять же знание масличности образцов. Если семянки из новой семьи по маслу были плохи, с ними уже работу не вели. Учитывалась только повышенная масличность — хоть на десятую долю процента, но повышенная. А затем все другое — урожайность, поведение на сильно зараженной почве, куда специально высевали заразиху, скороспелость, отзывчивость к удобрениям. К испытанию допускали теперь тысячи образцов; в этом море нетрудно было и заблудиться. Мария Николаевна и другие лаборантки вели самый строгий учет коллекционного материала, хранили его, помогали селекционеру отбирать нужные для скрещивания формы.
Однажды закрутившись, маховик селекции цеплялся за новые и новые колеса — приводил в движение и их, а они уже цеплялись опять за новые…
Пустовойт записывает:
«Селекция — это искусство. Однако чем глубже мы познаем природу растения, тем заметнее селекция из искусства превращается в сложную науку».
Эта мысль оформилась у него в те дни, когда заразиха вдруг расцветила фиолетовыми цветами даже святая святых на «Круглике» — селекционные участки.
Почва нигде и никогда не свободна от семян растения-паразита, но чаще всего вредоносность заразихи настолько незначительна, что на нее можно не обращать внимания. Однако выпадают годы с каким-то очень удачным для этих семян сочетанием условий: они прорастают вдруг в массовом количестве и захватывают корни подсолнечника на больших площадях. Пораженные растения на гибридных участках уже не годятся для учета, их выбрасывают, опыт приходится снимать. И это после того, как уже 20 лет идет отбор устойчивых против заразихи растений! Не означает ли это, что отбор по отношению к заразихе не действует?..
Пустовойт выделяет специальную теплицу, заражает почву семенами паразита и высаживает в теплице все свои перспективные образцы. Потери велики, выбраковка идет жестокая, все выносливые экземпляры предназначаются для размножения, с ними проводят дальнейшие скрещивания, и новые гибриды снова попадают в эту страшную теплицу, своего рода чистилище. Постепенно угроза отступает, все больше новых форм выигрывают сражение с присосками паразита. И только изуродованные, в шрамах, корни свидетельствуют о подземной схватке.
И все-таки, все-таки…
Василий Степанович обращается к диким формам «гелиантуса». Он выписывает из Всесоюзного института растениеводства, который возглавляет Н. И. Вавилов, несколько десятков образцов дикого подсолнечника, высевает их на разных фонах — и не может скрыть восхищения: даже на предельно зараженной почве дикари растут нормально. Они невосприимчивы к заразихе. Дети природы — неприхотливы и… бесполезны, если говорить об урожае.
Как скрестить эти далекие от культурного подсолнечника, виды с высокомасличными формами, как сделать урожайные сорта всесторонне иммунными?
Он поручает эту работу жене. Знает ее филигранную технику при скрещивании, ее настойчивость, чистоту работы и великую Ответственность за порученное дело. Но и сам не отходит, когда наступают часы опыления. Сто препятствий сразу! Разница во времени цветения культурного и дикого «гелиантуса». Крупные цветы у одного, мельчайшие у другого. Наконец, биологическая несовместимость видов.
В теплицу к матери теперь частенько заглядывает дочь Галя. Она уже взрослый человек, студентка того института, где преподает отец, скоро станет агрономом. Ее больше всего интересуют болезни растений и вредители. Галя мечтает стать если не селекционером (пример отца и влечет, и страшит), то фитопатологом. Галя присматривается к работам матери и вместе с ней переживает очередную неудачу.
Да, в теплице больше неудач, чем находок.
Опыление разных видов удается, цветы оплодотворены, уже зреет семя, в котором совмещены признаки двух далеких видов. Семена собирают как драгоценность, вновь сеют, надеясь получить потомство — и получают его: сотни разномастных растений с причудливыми листьями, особенной формой куста, непохожими цветочными корзинками… Но… все они оказываются бесплодными, стерильными. Природа наказывает человека за слишком смелое вмешательство в ее святая святых. У таких гибридов нет способности к продолжению рода.
Что делать? Перепробованы варианты с промежуточными растениями, вновь получены гибриды, даже потомство от них — правда, очень невзрачное и болезненное; кажется, вот-вот удастся перешагнуть заветный порог, за которым безграничный простор возможностей, но здесь ученого постигает новая неудача, после которой он решает махнуть рукой на все эти, как он выражается, «сенсационные новости, похожие на поденку с коротким веком».
В тридцатые годы Василий Степанович становится признанным авторитетом в области селекции. Он публикует много статей в специальных журналах.
По поводу агрономических проблем, которые очень злободневны в период коллективизации, Пустовойт имеет свое, вполне определенное мнение. Относится ли это к парам, мелкой пахоте под озимые и сверхраннему севу, севооборотам — он придерживается точки зрения, подкрепленной фактами и опытом «Круглика». Никаких сделок с совестью не признает. Черное есть черное. Белое — это белое. Естественно, взгляды и высказывания Василия Степановича, которого на Кубани заглазно уже называют Главным агрономом края, иногда и не совпадают со взглядами тех специалистов, что занимают должности руководителей агрономической службы края. Возникают серьезные конфликты.
Один из таких агрономов вдруг заявляет Пустовойту:
— Взялись бы вы лучше опять за пшеницу, Василий Степанович. У нас нет хорошего сорта, страна бедствует с хлебом, а вы, опытный человек, возитесь с каким-то там подсолнечником.
Говорится это так, будто и не существует на Северном Кавказе 300 тысяч гектаров высокомасличных сортов Пустовойта, которые загружают работой десяток маслобоек, а колхозам и совхозам дают 200 тысяч пудов дополнительного масла ежегодно! Беспочвенное и оскорбительное обвинение.
Пустовойт поджимает губы и, круто повернувшись, уходит.
На этом разговоре дело не кончилось.
В ходе агрономического совещания в Краснодарском Доме ученых, где слушали доклад Пустовойта о селекции подсолнечника и где он вдохновенно рассказал о наметившейся возможности создавать каждые три-четыре года новый сорт со все более высокой масличностью, снова выступил руководитель агрономической службы края и уже прямо обвинил Пустовойта в уклонении от решения главной задачи — создания более урожайных сортов пшениц для юга страны. «Теперь, — демагогически заявил выступающий, — когда страна испытывает острый недостаток в хлебе, заниматься третьестепенным делом ученому нельзя».
Пустовойт ответил оппоненту немедленно. Он был резок и язвителен. Собрание поддержало селекционера, но обида надолго осталась в памяти. После всего, что им сделано…
И надо же так случиться, что именно в это трудное время на подсолнечник обрушилась новая беда.
В тридцатые годы не один Пустовойт занимался в стране селекцией подсолнечника. Так, в Саратове давно и успешно работала над новыми сортами Е. М. Плачек. В Ростове-на-Дону — Л. А. Жданов. В Харькове, Омске, Воронеже появились свои хорошие сорта. В стране подсолнечник занимал около 2 миллионов гектаров — от Западной Сибири до границы с Польшей, от Закавказья до 56° северной широты. Десяток сортов, среди которых четыре из «Круглика», давал в среднем 3–5 центнеров масла с гектара. Сорта были устойчивы против заразихи и ржавчины листьев. Подсолнечное масло успело занять в стране первое место среди других пищевых Жиров.
И вдруг во все селекционные центры посыпались телеграммы: подсолнечник гибнет от заразихи. Кубань, центр России, Дон, Украина, Поволжье…
Жданов, Пустовойт, ученые из ВИРа срочно выезжают на места. Они видят поля почерневших стеблей. Как после пожара. И разлив торжествующих фиолетовых цветов заразихи. До 600 цветоносов на квадратном метре! Центр катастрофы на Кубани — это район Новокубанки, Армавира. Центр в Восточной Украине — район Мариуполя.