Руки отца и матери Саидходжи были железными, их уже ничто не могло ранить. Они были тверже железа. Руки пахтакаши.
Раньше, когда встречали человека с седой бородой, спрашивали: «Ты что, с мельницы вернулся или прошел по улице Пахтакашон?» Пахта по-таджикски — хлопок. Люди, очищавшие гузу, — пахтакаши, занимали целый квартал. Здесь всегда в воздухе носился хлопковый пух.
Родители Саидходжи работали с утра до ночи. Иначе не заработаешь. Заработать надо было много, чтобы отдать сына в школу.
У Саидходжи была удивительная школа. Он не учился и дня, хотя ходил туда исправно. Он сорвался в первый же день. Сыновья баев и зажиточных крестьян пришли в школу с пшеничными лепешками. Саидходжа отнял белые лепешки и раздал их бедным ученикам, а богачам — ячменные. В тот же день он был сначала избит учителем, потом отцом.
Учитель был уверен, что этот парень никогда не станет человеком, поэтому можно и не учить его, лучше использовать его силу.
— Будешь приводить ко мне учеников, которые не ходят в школу, — сказал учитель. — Остальное время свободен.
Учителю было выгодно, чтобы больше учеников посещало школу, ведь каждый из них приносил ему что-нибудь из дому.
Утро Саидходжи начиналось с того, что он ловил мальчишек, убегающих с уроков, и, взвалив на спину, приносил их в класс.
Родители вскоре увидели, что школа ничего не дает сыну, и отдали его в ученики усто Рахимшеху — брату отца.
Усто — это звание, которое присваивается человеку не по указу, а стариками по его заслугам. У сто в переводе значит мастер. Прежде чем человек получит это звание, которое прочно прикрепляется к его имени, он должен много лет славно трудиться. Дядя Саидходжи Рахимшех был плотником, мастером своего дела. Как ни старался первое время Саидходжа, но усто вскоре сказал племяннику:
— Ничего не выйдет ни с пилой, ни с рубанком. Зачем тебе плотничать, занимайся борьбой.
Саидходжа так и сделал. Он бросил плотницкое дело. Косая сажень в плечах, богатырь. Не случайно все сыновья баев, да и многие хитрые людишки, а может быть, и просто воры хотели подружиться с Саидходжой. Надо сказать, что в то время воров в Ходженте развелось очень много. Чем объяснить, трудно сказать.
Быть сильным хорошо. Победить в борьбе тоже хорошо. Даже если ты занимаешься только борьбой. Но как после боя не выпить с честной компанией. И если у тебя есть деньги, почему не сыграть в карты? Словом, если дружишь с луной, будешь чистым и светлым, а если дружишь с вором, будешь вором…
Вскоре в кишлак Шейкбурхан, где жили родители Саидходжи, пришла странная весть: будто бы их сын поступил учиться в одну из медресе Ходжента. Вначале этому никто не поверил. Но однажды видели, как Саидходжа идет в сторону Ходжента, повязанный чалмой. Кто-то видел, как он приходил в медресе шайх Муслихиддина, а другие — как он выходил из медресе Тагисарва, а третьи спорили, что он бывает только в медресе Хиштина.
Саидходжа в самом деле бывал во всех трех медресе. Но никто не видел, чем он занимался. А ведь можно сидеть в медресе с байскими сынками, отбросить чалму в сторону и резаться в карты, пить арак.
Когда раскрылась эта тайна, родители запретили ходить по медресе. Он послушался их. На холмах Арбоба сушили свой урюк и виноград баи Унджи и Окарик. Для того чтобы сушить виноград, нужно не только солнце, но еще и хорошие караульщики. Саидходжа стал таким караульщиком.
Караульщику надо иметь силу, но не всегда сила помогает. Надо иметь глаза, но не всегда глаза умеют видеть в темноте. Тогда надо иметь хороший слух. Поэтому Саидходжа обычно ночью лежал, положив под голову перевернутую косу. Если бинокль служит для того, чтобы видеть, то перевернутая коса — эта во много раз увеличенная пиала, или, скажем иначе, миска для супа, для жаркого — позволяет издалека услышать шаги человека.
На этот раз Саидходже не надо было даже приподнимать голову. Он услышал шаги. Это были шаги отца. Он еще поднимался в гору, но Саидходжа уже вскочил на ноги и стал торопливо заваривать чай в кумгане — чугунном кувшине, стоявшем на углях.
— Салом алейкум, отец. Все в порядке?
— Благословение аллаха, — ответил отец. Взял с дастархана кусок черствой лепешки, откусил.
Саидходжа подкинул несколько сухих веток в костер. Оба молчали. Закипел чай в кумгане. Сын подал отцу пиалу.
Отец спросил:
— Опять пил арак?
Саидходжа не ответил. Действительно, перед вечером поднялись сюда друзья, сварили суп-шурпо, и, конечно, не обошлось без водки.
Отец сокрушенно покачал головой. Потом он начал говорить. Так, наверное, говорят все отцы своим непослушным сыновьям. Он больше сокрушался, чем говорил. Он больше просил, чем требовал. Он больше жаловался, чем упрекал. Он говорил не только о себе — он говорил о матери: мол, каково ей знать, что у нее такой сын.
Саидходжа молчал, не отрывая глаз от костра. Ветви прогорели, и угли вспыхивали, постреливали искрами. Уж не эти ли искры тлеющих углей зажигали на небе яркие звезды?!
— В твоем возрасте люди кормят семью, — продолжал отец, — а я, слушая о твоих проделках, не могу поднять голову от стыда. Как только тебя не называют, какие только слова не приходится услышать от чужих людей о своем сыне! Некоторые, не все, конечно, но я знаю людей, которые так думают… Они говорят, что раз ты водишься с ворами — значит, ты и сам вор.
— Даже вором считают? — удивился Саидходжа. — Ты скажи мне, отец, кто так мог сказать? Но лучше не говори, потому что, если узнаю, я отрежу ему голову. Поверь, отец, я никогда не воровал.
— Мы посоветовались с матерью, — сказал отец. — Решили завести гусениц шелкопряда. Тебе надо только собирать листья, остальное наше дело. Выкормим гусениц, потом обработаем коконы и займемся ткачеством.
— Я сделаю так, как вы скажете, — ответил Саид-ходжа.
Это была новая идея отца. Раз гуза не принесла сытости, раз маленькое поле оставалось сухим из-за недостатка воды, раз была бедность, то все время хотелось придумать что-нибудь такое… Ну, например, завести коконы и начать ткать шелк. Гусеницам требовалась пища, и даже такой силач, как Саидходжа, работавший с утра до ночи, валился на камышовую циновку без сил, так много листьев тутовника надо было собрать.
Да и потом, ткать шелк не самая легкая и приятная работа. Надоедало сидеть одному в темной маленькой конуре, болели ноги, руки и плечи от бесконечных однообразных движений.
С этим можно было бы смириться, но наступил тот страшный год, когда солнце светило особенно ярко и жестоко. Только что поднявшиеся всходы пшеницы и ячменя быстро пожелтели. Колос был пуст и сух. Что же оставалось делать? Продать что-нибудь из вещей и купить жмых? Жмых варили и ели…
У Саидходжи было несколько братишек. Однажды, проплутав по городу целый день, Саидходжа разыскал кого-то из своих прежних друзей и принес домой кулек муки. Мать обрадовалась: можно было для малышей испечь лепешки. Саидходжа опять весь день провел в своей хибарке за ткацким станком, там и лег спать, а утром в руках у мальчишек снова увидел жмых.
— Почему ты не испекла лепешки? — спросил Саидходжа у матери. — Я пока еще не умер. А раз не умер — значит, будет и мука.
Мать молча отвернулась, скрывая слезы.
К вечеру Саидходжа опять принес муки, а на следующий день лепешек опять не было. Что случилось с матерью? Она всегда была такая добрая, очень любила детей, зачем ей мука?
«Здесь что-то не так», — подумал Саидходжа. Он позвал малышей, и они ему рассказали, что, когда днем Саидходжа работает за ткацким станком, приходит бай и уносит муку. Он побежал к матери, и она действительно подтвердила: два раза приходил бай и уносил муку. Он сказал, что Саидходжа ворует эту муку у него на мельнице.
— Разве это не так, сынок?
Ничего не ответив, Саидходжа, схватив нож, хотел бежать к баю.
— Убью вора! — кричал он. — Мне эту муку дали друзья!
Мать принялась причитать, но удержать сына не смогла.
Неизвестно, чем бы все кончилось, но в кибитку вошли Абдулло Рахимбаев и Шарифджон Раджабов и мгновенно усмирили Саидходжу.
Абдулло Рахимбаев состоял с Урунходжой в дальнем родстве. Правда, отец с сыном никогда не бывали у Рахимбаева, и он к ним пожаловал впервые.
А уж кто такой Рахимбаев, знали все. Бедняки говорили: «Человек новой власти, человек Ленина». Когда Рахимбаев выступал на митингах, всегда заполнялась вся площадь и люди слушали, стараясь не пропустить ни одного слова.
И этот человек вдруг пришел к ним, своим родственникам, да еще прихватил с собой Шарифджона Раджабова.
Саидходжа и его отец терялись в догадках: что бы это могло значить?
В 1922 году член Среднеазиатского Политбюро ЦК РКП (б), председатель ЦИК Туркестанской республики Абдулло Рахимбаев приехал в Ходжент. Шарифджон Раджабов — начальник политотдела Ходжентского уезда — был его другом, и неудивительно, что они почти всегда были неразлучны. Вместе они боролись против врагов Советской власти, организовывали работу новых административных органов.
Шарифджон Раджабов любил слушать Рахимбаева, который был старше, опытней его, встречался с Лениным.
— Вы знаете сына Урунходжи — пахтакаши Саидходжу?
— Разное говорят о нем, — уклончиво ответил Раджабов. — Но лично я с ним незнаком.
— Судя по тому, что о нем говорят, — это незаурядная личность. Сын бедного человека, неграмотный, он совсем не разбирается в политике и в наше тревожное время, наверное, сам не знает, в какую сторону податься. Возможно, завтра он будет с басмачами. Но если мы с ним поработаем, он будет очень нужным человеком для революции. Вот таких людей, как Саидходжа, нам нужно привлекать на свою сторону. Я понимаю, что очень трудно, но что поделаешь, если аллах ничего готового нам не дает…
Он засмеялся своей шутке. Раджабов оставался серьезным.
— Скользкий он человек, Саидходжа, — покачал головой Раджабов. — Вдруг вместо пользы он принесет нашему делу вред?
— Не думаю, — возразил Рахимбаев.