Меня не приняли. Кто-то из присутствующих сказал, что я из духовного рода, так как мое имя Саидходжа.
На самом деле бедняки иной раз прибавляли к имени своих сыновей звание «ходжа» в надежде на то, что они станут грамотными.
Спросили у моего отца. Он побоялся проклятия аллаха и подтвердил: из нашего рода люди совершали хадж.
Но об этом я узнал после.
Одним словом, я обиделся и пошел залить горе в чайхану Нурали. Там уже был готов плов.
Я сказал:
— Принеси водку и плов.
Нурали замялся.
— В чем дело?
— Этот плов заказал Каххар Охкулча, — боязливо, оглядываясь по сторонам, одними губами произнес Нурали.
Я сказал с вызовом так, чтобы слышали все:
— Для Каххара во дворе есть навоз.
Каххар Охкулча был главарем банды, которая совершала налеты на кишлаки, и его боялись как огня.
Но я разошелся:
— Скорми навоз его людям, а будет мало — займи у соседей.
Кто-то передал слова Каххару Охкулчи. Глаза его налились кровью:
— Я зарежу этого Саидходжу, как барана!
Я не стал ждать, но понял: надо быть начеку.
— Было это совершенно точно весной одна тысяча девятьсот двадцать третьего года, — сказал Саидходжа, уставившись на свою знаменитую тюбетейку. — Распространился слух: кто вступит в партию, тому дадут по пять литров хлопкового масла.
В Шейхбурхане количество заявлений в партию возросло в несколько раз. Написали заявления все, кто хотел получить хлопковое масло, в том числе баи и муллы.
Я подумал: «Если так, то к чему мне вступать в такую партию?»
Ночью объявили, что все подавшие заявления в партию должны утром выступить на борьбу с басмачами. Новоиспеченных «коммунистов» как ветром сдуло. Даже за маслом не пришли. Такая чистка партийных рядов мне очень понравилась, и я опять захотел вступить в партию.
— Было это совершенно точно в одна тысяча девятьсот двадцать четвертом году, — сказал Саидходжа, приглашая нас к столу. — Ночью постучали в дверь. Мы с отцом вышли на улицу. У дверей стояли двое. Отец сразу узнал их и пригласил в дом.
Когда они вошли, я тоже узнал одного из них. Это был Хамид, свояк бая Муллобарата.
Отец поставил на стол чайник с зеленым чаем и пошел распорядиться насчет угощения. Таков обычай.
Едва отец вышел, как Хамид заговорил:
— Мы слышали, что тебя не приняли в партию. Благодари аллаха! Мы приехали, чтобы пригласить к себе. Пройдет немного времени — ты станешь богатым человеком. Зачем служить неверным? Все мусульмане должны объединиться против Советской власти.
Я спросил:
— Кто вас послал ко мне?
Хамид ответил:
— Если согласишься, то мы поедем вместе, и ты все узнаешь. Это недалеко. За кишлаком Авчикалача. А чтобы твои родители на первых порах не нуждались, мы принесли немного денег.
Хамид вынул из кармана несколько пачек и протянул мне.
Раньше в ответ на такое предложение я взял бы нож и рассчитался с ними. Но сейчас я уже был знаком с Раджабовым. Я хорошо запомнил его слова: «С врагом нужно бороться не только винтовкой и ножом. Его надо брать умом, хитростью».
Я вовремя вспомнил это и ответил Хамиду, что подумаю.
Он настаивал:
— Возьми деньги.
— Незаработанных денег не беру! — сказал я.
Так они и уехали ни с чем.
— Потом меня избрали председателем батрачкома в Шейхбурхане, — сказал Саидходжа. — Но туда разными путями проникали сыновья и родственники баев. Я всех их знал и начал исключать из комитета.
Однажды ночью — это было совершенно точно в одна тысяча девятьсот двадцать пятом году, — когда я возвращался домой из чайханы Нурали, кто-то окликнул меня возле мазара «Меч Бурхана». Я повернулся на крик. Прозвучал выстрел. В темноте я не мог определить, откуда стреляли, но обрадовался, что стрелял неопытный. Решил об этом никому не говорить.
Потом меня избрали в Шейхбурхане председателем «Союзхлопка». Такие организации создавались в каждом кишлаке. «Союзхлопок» заключал договоры с дехканами, сеющими хлопок, кредитовал их, снабжал семенами и инвентарем, а осенью покупал у них продукцию.
Крестьяне поначалу относились к «Союзхлопку» настороженно, не заключали договоров. Они по привычке обратились за советом к своим бывшим хозяевам — баям. Те, сообразив, в чем дело, и желая подорвать «Союз» изнутри, стали вводить в правление своих доверенных людей.
Я начал выгонять байских подпевал. Дело пошло на лад.
Однажды отец сказал:
— Сынок, не надо быть таким жестоким. Ты обижаешь уважаемых людей. Они сказали, что ты можешь пожалеть об этом.
Я сразу понял, кто эти «уважаемые люди».
Спустя несколько дней меня вызвал к себе в политотдел Шарифджон Раджабов. Он был чем-то озабочен. После традиционного приветствия пригласил меня сесть и спросил:
— Как у тебя дела? Все в порядке?
— А что случилось?
Он взял со стола заявление.
— Вот этот человек пишет, что, когда он уехал в город, ты пришел к нему и был с его женой.
— Когда это случилось? — спросил я.
— В среду.
— Но в среду я весь день провел с вами.
— Это так, — согласился Раджабов. — Тебя хотят оклеветать. Если слух об этом распространится, тебе невозможно будет работать в Шейхбурхане.
— Кто написал это заявление?
Раджабов назвал фамилию.
Я усмехнулся: один из тех «уважаемых людей», которые приходили жаловаться к отцу.
— Ничего, — сказал я, — мы распутаем это дело.
Вечером на дороге я подстерег заявителя.
— Что вам угодно? — спросил он, заметно волнуясь.
Я достал нож и протянул ему:
— Если вы уверены, что я совершил насилие, можете меня зарезать.
Он побледнел.
— Берите! — сказал я. — Такую смерть аллах будет приветствовать.
— Нет! — воскликнул он.
Тогда я спросил:
— Вы сами видели, как я вошел в ваш дом?
— Нет.
— Так, значит, ваша жена сказала, что я был с ней?
— Нет, нет!!!
— Зачем же вы написали клевету?
Он молчал.
— Вы скажете всю правду, — наседал я, — или один из нас отсюда живым не уйдет.
Угроза испугала его, он начал рассказывать. В тот вечер его пригласили на свадьбу. Он сказал жене, что дома ночевать не будет. Когда вернулся, кто-то выбежал из дома, забрался на крышу и исчез.
Хозяин поднял шум, сбежались соседи. Кто-то сказал: «Я знаю. Это Саидходжа».
Жена утверждала, что никого не было, муж увидел кошку, а подумал бог знает что. Кто еще мог так проворно забраться на крышу? Соседи посоветовали пожаловаться советским властям.
Хозяин вздохнул:
— Я знаю, что это была не кошка.
— Хорошо, — пообещал я, — если не кошка, я найду этого человека.
Всю ночь думал: кто бы это мог быть? Одного за другим перебирал всех мужчин кишлака.
На следующий день ко мне пришел молодой парень, которого я хорошо знал. Он сказал, что хочет поговорить со мной наедине.
— Этим человеком был я, — сказал он, когда я провел его в свою комнату.
Оказывается, он давно любил эту женщину, но ее насильно отдали замуж за богатого старика.
Через несколько дней жалобщик с женой уехал в Фергану и больше не показывался в наших краях.
— Было это совершенно точно в одна тысяча девятьсот двадцать седьмом году, — сказал Саидходжа, характерным движением двумя пальцами снизу вверх накручивая усы. — В окрестностях Шейхбурхана появилось много бандитов. Отец боялся за меня.
Однажды, когда я уходил, он не выдержал:
— Саидходжа, дай мне пожить спокойно.
— А что случилось, отец?
— Говорят, ты собираешься вступить в партию.
— Это верно.
— Ты ошибаешься. Смотри, потом раскаешься, да будет поздно…
— Почему?
— Говорят, руководитель банды и есть тот самый главный коммунист.
— Неправда, — успокоил я отца.
Но сообщение его взволновало меня. Я пошел к Хайдару Усманову, нашему односельчанину. Он вступил в партию в марте 1917 года, когда был в рабочем батальоне в Харькове.
Усманов внимательно выслушал меня. Оказывается, и он слышал, что появилась банда, которая называет себя партийной, а своих людей — коммунистами. В тот же день мы сформировали добровольческий отряд из надежных людей. Затем мы окружили два дома, где в ту ночь укрывались бандиты, и обезоружили их. Судили их открытым судом. В приговоре добавили и за провокационные слухи.
В кижлаке стало относительно тихо, поэтому я смог наконец жениться…
Я думал, что следующий год будет спокойным. Но я ошибся — в окрестностях Ходжента появились басмачи. Нескольких коммунистов нашли зарезанными.
Хайдар Усманов возглавил добровольческий отряд. Я вступил в этот отряд и, бывало, по нескольку дней почти не слезал с седла. Воевать в горах трудно, особенно с противником, который каждую тропинку знает не хуже тебя. Погубила басмачей не только сила оружия, каждый кишлак поднимался против общего врага. Дехкане уходили туда, где был добровольческий отряд, увозили фураж, скот, продовольствие.
— Было это совершенно точно в одна тысяча девятьсот двадцать девятом, незабываемом для меня году…
Наконец меня приняли кандидатом в члены партии. Теперь я уже не перед отцом, не сам перед собой, а перед всей партией за каждый свой должен отвечать поступок, за каждый свой шаг.
Вскоре я узнал, что меня посылают в кишлак Сомгар. В Сомгаре баи скрывали от Советской власти зерно. До меня в Сомгаре было несколько комиссий, но они возвращались ни с чем.
Кроме того, мне поручалось распространить облигации Государственного займа и собрать деньги.
На совещании секретарь горкома Карамян сказал резко:
— Я еще раз говорю вам, товарищи, что его нельзя посылать в Сомгар, — он показал на меня. — Допустим, он выполнит задание и соберет деньги. Но ведь он их пропьет! Кто тогда будет отвечать? А за распространение займа несу ответственность я.
Мне было обидно слышать такие слова, но я промолчал. После короткой дискуссии меня все-таки решили послать.
На следующий день я взял из дому целый хурджун лепешек, сел на осла и отправился в Сомгар.