Километров двадцать пять дорога шла степью. Усталый и взмокший, добрался я к исходу дня в Сомгар. Привязал осла к дереву и пошел в чайхану.
Кроме чайханщика, там никого не было. Он вопросительно посмотрел на меня.
Я попросил чайник чая.
— Чая нет, — сухо ответил чайханщик, — есть только кипяток.
— Ну, давай кипяток.
Чайханщик молча принес кипяток.
По правде говоря, я не знал, как взяться за порученное дело. В Сомгаре жил мой знакомый, но я не знал его фамилии.
Пока я раздумывал, в чайхану вошел тощий дехканин в рваной одежде. Он был босиком. Губы у него дрожали.
— Ради бога, дай мне одну лепешку, — стал он умолять чайханщика. — Мой сын болен.
Чайханщик хмуро ответил:
— Разве ты не знаешь, что лепешки в сундуке, а ключ от него на небе?.. Спроси лепешки у своего бывшего хозяина. Только он может тебе помочь.
— Я у него был. Не дал. Проси, говорит, у Советской власти, это же ваша власть, пусть она вас и кормит.
Я внимательно прислушался к разговору и наконец пригласил дехканина к своему скромному дастархану, протянул пиалу с кипятком.
— Советская власть найдет хлеб и даст, кому нужно, — сказал я. — Но и своих врагов она покарает жестоко.
Я открыл свой хурджун и протянул дехканину две лепешки:
— Отнесите домой, а сами возвращайтесь сюда.
Весть о моем поступке мгновенно распространилась в кишлаке. В чайхану повалили голодные люди. В одно мгновение в моем хурджуне не осталось ни крошки.
Развязались языки. Я сразу узнал о всех кишлачных делах.
Вечером в сельсовете я собрал актив, показал свое удостоверение, где было записано мое задание.
Активисты предложили обсудить план действий, а после этого пригласили меня ужинать.
Едва я вошел во двор, как запахи шашлыка и плова ударили в нос. Я сел за дастархан и удивился: чего здесь только не было: белые сдобные лепешки, шашлык, манту, вино. Начался пир.
Откуда ни возьмись появилась молодая красивая женщина с дутаром. Ее посадили рядом со мной. Она спела две-три песни, а потом вышла танцевать.
— Пейте, — шептали мне слева и справа. — Ну что же вы? — и подкладывали мне самые вкусные кусочки.
Во мне закипела злость: мы тут обжираемся, а бедные люди чуть не умирают с голоду… Наверное, те инспектора, что приезжали сюда до меня, тоже попались на удочку.
Мне хотелось вспылить, но тогда бы я провалил дело. Вспомнились слова секретаря горкома: «Все пропьет». И еще вспомнилось: «Действовать надо умом, хитростью».
Пир был в разгаре, когда я, выйдя из кибитки, решил больше туда не возвращаться. Мне повезло. Я встретил знакомого и пошел к нему.
Разумеется, для организаторов попойки мой внезапный уход был ударом. О том, что я нарушил закон гостеприимства, узнал весь кишлак. Наутро в сельсовет повалил народ. Вскоре я уже знал, где баи прячут хлеб, кто из их «актива» связан с басмачами. Я познакомился с людьми, на которых можно было опереться. В течение нескольких дней удалось разоблачить трех богатеев, у них отобрали спрятанный хлеб и раздали его беднякам.
В это время мне сказали, что из кишлака ночью исчезли некоторые «активисты». Я понял, что это значит. Мы начали срочно собирать оружие и организовали отряд самообороны, Эта предосторожность оказалась неизлишней. Ночью нагрянули басмачи; мы ждали их в засадах на дорогах, ведущих в Сомгар. Бандиты не ожидали такого дружного отпора, бежали, бросив убитых и раненых.
Спустя несколько дней я распространил заем и, попрощавшись с новыми друзьями, отправился в Ходжент.
В город я приехал ночью. Куда сдать деньги? Банк закрыт.
Тогда я пошел к дому секретаря горкома — того самого, который сказал, что я пропью деньги.
Ворота были заперты. Я постучал. Какая-то женщина, не открывая засова, спросила:
— Кто там?
Я назвал себя.
Она не ответила, и я услышал удаляющиеся шаги. Я снова постучал. На этот раз настойчивей.
Женщина вернулась и сказала, что мужа нет дома. Но я знал, что он дома. Перелез через забор и оказался во дворе.
На открытой веранде сидели несколько человек. Секретарь горкома увидел меня и растерялся.
— Извините, — сказал я.
Секретарь горкома наконец пришел в себя.
— Что вы, Саидходжа, — сказал он. — Мы очень рады. — Стал приглашать меня к столу.
— Вот деньги, — ответил я. — Пишите расписку и получайте.
Я бросил ему платок, в который были завернуты деньги.
Секретарю ничего другого не оставалось, как пересчитать деньги и написать расписку.
— Теперь я прошу вас открыть дверь, — сказал я, — чтобы мне снова не пришлось лезть через забор.
Страшно довольный собой, я возвратился домой.
— Потом меня назначили заместителем директора хлопкоочистительного завода, — сказал Саидходжа, — было это, совершенно точно, в одна тысяча девятьсот тридцатом году. Работа мне не нравилась. Все время сидеть в кабинете. Да кто это выдержит?
Весной началась коллективизация. Я участвовал почти во всех организационных собраниях в колхозах Ходжентского района. Во многих колхозах меня избрали членом правления.
В октябре меня послали в кишлак Котма, где свирепствовали враждебные элементы, где попытки организовать колхоз оканчивались безуспешно.
Я провел собрание, держа в кармане наган — другого выхода не было.
Стрелять в меня на собрании не решились. Но едва я вышел на улицу, как раздался выстрел.
Даже не припомню уже, сколько раз меня пытались убить.
Новому колхозу присвоили имя Буденного. До тех пор я только слышал о Семене Михайловиче, а тут где-то достал портрет.
Очень мне понравился сам Буденный и его усы. С тех пор я тоже стал отращивать усы.
Тысяча девятьсот тридцать первый год, — сказал Саидходжа, — был для нас одним из самых тяжелых. На юге республики свирепствовали банды Ибрагим-бе-ка. Энвер-паша пытался объединить все басмаческие банды. Партия мобилизовала коммунистов на борьбу с врагом. Так я снова взял в руки винтовку.
Глава третьяДРОЖЖИ
«Дрожжи нужны», — подумал Саидходжа и вслух повторил:
— Дрожжи нужны!
Завхоз и бригадиры, сопровождавшие председателя, не поверили своим ушам. Бригадир спросил:
— Вы сказали — дрожжи?
— Да, дрожжи! Чтобы испечь хлеб, нужны дрожжи. Если дома нет дрожжей, надо идти к соседям.
На заседании правления тоже шел разговор о дрожжах. Это было на второй день после общего собрания, на котором Саидходжа Урунходжаев был избран председателем колхоза в кишлаке Газиян.
Амбары были пусты, как и колхозная касса. Время было голодное. Год 1932-й, коллективизация завершилась успешно, но это совсем не значило, что колхоз сразу разбогател. Когда у одного человека нет хлеба и денег, это терпит его семья, а когда у колхоза нет денег и хлеба, никто терпеть не хочет.
В поисках хлеба люди разбредались кто куда. Числились колхозниками, а работали то в промартелях, то в Ходженте грузчиками.
Словом, колхоз был, правление было, председатель был, а людей, чтобы работать на полях, не было. А время шло, и Саидходжа понимал, что если не начать работу на полях и в садах сейчас, то осенью амбары опять будут пустыми. Где достать деньги, как вернуть людей, об этом говорили и думали активисты колхоза, но ничего придумать не могли: денег взять было негде. Одолжить? Но ссуды давно были потрачены.
Наконец Саидходже пришла в голову одна мысль…
В Ходженте процветала артель «Тоджикистони Сурх». Промартель. Самая богатая в городе. Председателем был старый приятель Саидходжи Захид Аминов, или, как его еще называли, Захид-Ворона.
Раньше бичом полей были вороны. Веспой, как только появлялись всходы, птицы отправлялись на поля и выклевывали семена. С давних пор родители Аминова и он сам служили у баев, охраняли землю от прожорливых птиц. Так весь род Аминовых стал называться Вороньим. Теперь Захид-Ворона был уважаемым человеком, но прозвище за ним так и осталось.
Артель «Тоджикистони Сурх» выпускала самые ходкие товары: нас — табак, который закладывают под язык, конфеты, варенье. У колхозов и отдельных крестьян артель покупала большие партии урюка и кишмиша. Ее палатки стояли во многих кварталах города, а на базаре была построена большая ошхона — столовая, где сытно кормили. Работала она без перерыва, круглые сутки. Ошхона считалась самым гостеприимным заведением на ходжентском базаре, а ходжентский базар не имел конкурентов во всей Средней Азии. Так, во всяком случае, считали самые уважаемые и почетные жители города.
Саидходжа хорошо знал Захида-Ворону, знал, что дела в артели шли хорошо и, конечно, что его друг — скряга, никогда никому не одолжит ни копейки.
Одного из своих хороших друзей Саидходжа попросил найти два пуда хорошего урюка, самого лучшего. Можно одолжить на время, можно купить за деньги. Саидходжа даст свои деньги, столько, сколько потребуется, лишь бы были два пуда урюка, самого лучшего, чтобы любой перекупщик на базаре не торговался, а дал цену, которую назначит хозяин. Вот такого урюка два пуда.
День спустя два пуда урюка ждали Саидходжу на базаре.
В десять утра Саидходжа уверенно шагал в сторону знаменитой ошхоны артели «Тоджикистони Сурх» с мешком урюка в руке. Он вошел в ошхону, бросил мешок в угол, а сам сел возле окна, из которого был виден кабинет председателя артели.
— Пока только суп-мостова готов, — сказала официантка, молодая, красивая татарка.
— Принесите порцию.
Официантка поставила перед ним большую косу. Саидходжа ел, то и дело посматривая на окна председателя. Захида-Вороны в кабинете не было. К полудню приготовили суп-шурпо, манты — большие пельмени с мясом и луком, шашлык-кебаб. Саидходжа продолжал заказывать одно блюдо за другим.
Он сидел у окна, освещенного солнцем, сидел так, что если Захид-Ворона взглянет в окно своего кабинета, то не сможет не увидеть его, Саидходжу. Самое главное, чтобы в этот момент Саидходжа сидел у окна, задумавшись и чтобы вид у него был довольный.