<…> исполнить на самом деле опыты хлебопашества», Земледелка была старейшей и славнейшей агрономической школой России.
Устроителем и первым директором ее был Михаил Григорьевич Павлов.
Щедро одарила природа этого мужа — и мудростью, и статью, и неукротимо-деятельным характером. Физик и математик, врач и агроном, общественный деятель и философ, оратор и публицист, он в первую голову радел о просвещении соотечественников по части хлебопашества — исконного занятия российского люда.
Земледелка при нем давала воспитанникам такие знания, которые ставили их на уровень самых высоких достижений науки, то есть была, по существу, высшим учебным заведением.
В последующие годы задачи школы стали скромнее.
Наука стремительно уходила вперед, а подготовка поступавших в Земледелку оставалась низкой. И все же агрономические знания она давала такие, что выпускники ее по некоторым дисциплинам могли вполне сдать экзамены в самой Петровке.
Правда, в общем развитии большинство учеников Земледелии заметно уступало гимназистам и реалистам. Отчасти потому, что многие приезжали в школу из провинции, даже из глухих деревень; отчасти же из-за узости самих программ обучения.
Однако Ганя Зайцев к этому большинству не принадлежал.
Пробудившееся под влиянием Белинского стремление к прекрасному незаметно стало его органичной потребностью. В рисовании он, например, нисколько не уступал Коле, ставшему впоследствии художником-профессионалом. Ганя сочинял стихи и даже пьесы, сам ставил спектакли и исполнял в них различные роли. Без чьей-либо помощи освоил нотную грамоту, а затем выучился играть на мандолине, скрипке, фисгармонии и, наконец, на рояле, который купил Константин.
Веселый и общительный в домашнем кругу, Ганя на людях становился угрюмым и замкнутым, с соучениками сближался туго, да и только с теми, кто приходил к нему музицировать.
Один из его друзей-музыкантов, студент, которого все звали Николаевичем, был настолько беден, что форменную студенческую тужурку надевал прямо на голое тело: рубахи у него не было. Получив небольшое наследство, он, ни минуты не раздумывая, купил большой концертный рояль, который едва удалось втиснуть в его крохотную каморку. Денег ему хватило «тютелька в тютельку». Обладатель рояля так и остался без рубашки…
Нечто похожее через много лет сделал и Зайцев, хотя к тому времени давно уже не был студентом, имел семью, и у него подрастало двое детей. В 1923 году в Москве открылась Всероссийская сельскохозяйственная выставка. Экспонаты Туркестанской селекционной станции заметно на ней выделялись и были отмечены дипломом первой степени, а заведующий получил премию: двухмесячный оклад и 50 метров мануфактуры.
«У нас в то время не было еще никакой обстановки, — вспоминала Лидия Владимировна Зайцева, — не было ни стульев, ни дивана, ни шкафов для книг, а только деревянная полка, был только буфет ивановский[5] и книжный шкаф, который <…> дан был Г. С. в Ташкенте, кажется, из комисс. земледелия (эти два шкафа разгораживали комнату)»[6].
К этому можно добавить, что с одеждой у них в ту пору было не лучше, чем с мебелью.
Но Гавриил Семенович обратил все 50 метров мануфактуры в наличные, приложил к ним двухмесячный оклад и купил по случаю старенькое пианино. И когда оно, преодолев недлинный, но ухабистый путь из Ташкента в Ивановку, целехонькое, наконец, водворилось в его квартире, у них, по воспоминаниям Лидии Владимировны, «была такая невероятная радость, что я всю ночь не могла уснуть».
Гавриил Семенович играл Бетховена, Гайдна, Моцарта, Чайковского, Шумана, Шуберта, Шопена… Высоким профессиональным мастерством, разумеется, не владел и потому технически сложных вещей избегал. Но то, что играл, играл по-своему, проникновенно, не копируя манеру известных пианистов.
Только один из соучеников Зайцева не был особенно музыкален и все же сумел подобрать ключ к его сердцу.
…Ваня Быков, приехавший из Коломны, в казенном общежитии сильно тосковал по семейному уюту и счастлив был провести час-другой у Зайцевых. Заметив это, Ганя стал чаще приглашать его к себе.
Завязавшаяся дружба с годами крепла. Вместе с Ваней Быковым Ганя поступил потом в институт, вместе ездил на практику, в его честь Иваном назвал сына… Это его имел он в виду, когда писал в дневнике, что друзьями мы называем тех «случайно встреченных, в ком нашли отзвук своей душе».
Сестра Ивана Владимировича Быкова, Клавдия Владимировна, до сих пор вспоминает его дерзкие розыгрыши и проделки, говорящие о живости характера и своеобразном юморе.
Таким, однако, Иван становился лишь дома, когда приезжал на каникулы в Коломну.
Из записей в Ганином дневнике перед нами встает совсем другой образ: юноши мечтательного, начитанного, склонного скорее к меланхолической созерцательности, нежели к активному действию. Ганя и сам не заражен избытком оптимизма, а с другом спорит:
«В[анино] изречение: чем человек развитее, тем он несчастнее. Я прибавлю: но в этом его и счастье».
Или другая, более развернутая запись:
«Милый друг, мне больно и грустно…
Неужели никаких порывов, никаких стремлений, во имя хотя бы и сумасбродных идей? Да, мы не хотим сумасбродства, но в нас нет и того, что можно назвать положительным. Мы равнодушны к своей молодой жизни; вечное и бессмертное не зажигает в нас духа борьбы и стремлений, потому что мы даже не можем предвкушать сладости побед… Ты не скрываешь этого; ты говоришь, что не находишь в жизни ничего, чему мог бы отдаться всею душою. Но неужели «изо всей гаммы мировых звуков единственный звук, который не обманывает, — это звук погребального колокола»?[7] Нет, друг мой, смерть берет не все».
Ганины дневниковые записи показывают, что Ваню он любил нежно, требовательно и затаенно, как любят девушку. И даже через несколько лет, когда Ганя давно уже любил девушку, он записал:
«Лучшее, что у меня есть в жизни, — это мой друг. Я его люблю до самозабвения, и мотель, что я не одинок, меня всегда радует и заставляет забыть все невзгоды и страдания. Может ли быть иначе, когда моя душа с детства искала такого счастья».
Как и многих юношей его поколения, Ганю Зайцева не миновала волна революционных настроений, охвативших молодежь в 1905 году. В краткой своей автобиографии (к сожалению, слишком краткой) Гавриил Семенович писал, что «принимал участие в работе (по условиям того времени, нелегального) соцдемократического кружка и принимал участие в агитационной работе социалистического блока перед выборами во II Государственную Думу», и что после подавления декабрьского восстания «в связи с общим разочарованием» от политики отошел, укрепившись в стремлении посвятить себя науке.
В общем, годы учения в Земледелке принесли Зайцеву не только агрономические познания и «особое свидетельство» с правом поступления в вуз. То были годы формирования его личности. Право же, их стоило на это употребить.
Факт, однако, состоял в том, что в Московский сельскохозяйственный институт (так именовалась бывшая Петровская академия) Гавриил Зайцев поступил 23 лет. Его сверстники, в числе их Николай Вавилов, в том 1910 году вуз заканчивали.
Большой беды в этом, конечно, не было.
Никакой беды не было бы, если бы не одна большая беда: в 41-м помирать…
Глава третья
А как хорошо начиналась поездка! Впервые за все годы ехали в международном вагоне — чистое, теплое купе, всего двухместное. Может, и тесновато в таком купе с двумя-то детишками, да разве свои чада стесняют?
Как весел он был весь первый день, сколько новогодних историй напридумывал, занимая Ванятку и Масю, томившихся, конечно, вагонным однообразием!
Ему-то скучно быть не могло. Слишком о многом напоминала эта дорога.
…Первый раз он проехал по ней семнадцатью годами раньше, в 1912-м, и не с юга на север, а с севера на юг. Поезд тогда тащился еще на сутки дольше — целых пятеро. Что толкнуло его пуститься в столь дальний и нелегкий путь? В краткой автобиографии своей он указал одну причину: желание «повидать Туркестан».
Желание это возникло, однако, не случайно.
Архивные материалы показывают, что в 1911 году в Петровке читал цикл лекций о хлопководстве Александр Евгеньевич Любченко. Один из ведущих ученых Туркестана, он побывал в Америке, где ознакомился с новейшими исследованиями в области хлопководства, и, между прочим, привез оттуда американку-жену.
Лекторский ли талант Любченко или экзотичность самого предмета привлекла молодежь, только после окончания лекций у некоторых студентов возникла мысль организовать Туркестанский кружок, дабы расширить познания и, если окажется возможным, побывать в Средней Азии на практике.
Председателем кружка студенты избрали В. К. Смирнова, по-видимому, старшекурсника. Он уже проходил практику в Голодной степи и, по отзыву заведующего опытным полем М. М. Бушуева, был «особенно энергичен и тщателен». «Не знавший устали, проводивший на поле целые дни под палящими лучами туркестанского солнца, рисковавший на своем рисе (входившем в порученный ему севооборот) захватить малярию» — так охарактеризовал В. К. Смирнова М. М. Бушуев.
А секретарем кружка товарищи избрали Гавриила Зайцева и именно на него возложили обязанность установить связи с сельскохозяйственными опытными учреждениями Туркестана, выявить их потребности во временных практикантах и рекомендовать на вакантные места членов кружка.
Судя по сохранившемуся отчету[8], Ганя с ответственной обязанностью справился превосходно: уже в первое лето около десяти студентов отправились в Туркестан — на Андижанское опытное поле и опытную станцию под Ташкентом. Что же касается самого Зайцева, то вместо с Иваном Быковым он решил ехать в Голодную степь — туда, где годом раньше проходил практику В. К. Смирнов, порекомендовавший их М. М. Бушуеву.