В архиве Гавриила Семеновича[25] сохранилось много писем Н. И. Вавилова. В одном из них, датированном 29 мая 1920 года и пересланном с «оказией», Вавилов спрашивал: «Где вы, в Намангане ли, в Голодной степи или еще где-либо?»
В том же письме Вавилов сообщал о своем назначении заведующим Отделом прикладной ботаники (позднее преобразованным в институт) и в связи с этим писал:
«Очень рад буду, если Вы завяжете более тесные отношения с Отделом пр. ботаники. Хотели бы там открыть маленькое отделение в Туркестане и, буде Вы того пожелали, при Вашем селекционном отделе. Пошлем Вам материал, средства и практикантов.
Сразу, конечно, этого не наладишь, но надо бы подготовиться к этому».
Можно представить себе, каким донкихотством должны были показаться такие прожекты Гавриилу Семеновичу, только что выдворенному из ивановского Капланбека, на птичьих правах приютившемуся в Капланбеке университетском и не имевшему никакой уверенности, что ему позволят собрать урожай с выделенных из милости делянок…
Однако в следующем письме, от 5 декабря, Вавилов опять возвращается к этому вопросу:
«Я был бы рад, если бы изучение хлопчатника, кунжута, м. б., маиса Вы взяли бы на себя в смысле ботанической обработки (равно как географической и генетической). Все, что можно с нашей стороны, мы сделаем (литература, суммы на работу, на сотрудников, на возможности командировки в районы для сбора и изучения, заграницу)». И снова: «Не знаем Ваших планов, но было бы очень для дела хорошо, если бы Вы взяли в нашем отделе на себя разработку некоторых южных культур».
Как раз в это время Гавриил Семенович не мог лишний раз выйти из дому, так как у него с Лидией Владимировной была одна пара рваных сапог и одна тужурка на двоих. Именно в эти дни от слабости, вызванной постоянным недоеданием, он не мог работать по вечерам.
С каким же чувством должен был Зайцев читать эти строки, точно не коллега-ученый написал их, а его любимый выдумщик Амадей Гофман!..
Но Вавилов смотрел далеко вперед.
28 ноября 1922 года он писал Зайцеву:
«Все, что имеется в дубликатах[26], а по-видимому, очень многое, будет предоставлено Вам. Мы считаем, что Вы ведете всю работу по хлопчатнику, и поэтому считаем своим долгом снабжать всем, чем только возможно. Кроме того, вся коллекция по хлопчатнику, которую удалось получить, может быть передана Вам».
Зимой 1923 года, завезя семью в Коломну, Гавриил Семенович впервые приехал в Петроград.
И «сразу попал в калейдоскоп всяких разговоров и показав — с утра до вечера».
«В Петроград я приехал в 11 часов 8-го II, — писал он Лидии Владимировне, — Вавилов угостил чаем с закуской и с места в карьер начал меня знакомить со всеми и со всем. Обвел по отделам, все показал и пр. Сейчас мы только что разошлись после обычных разговоров. То он мне рассказывает что-нибудь, то я ему, так что пока как-то не пристроишься к планомерной работе. Сегодня вечером я ему бегло показал все свои коллекции, которыми] он остался доволен. Заставляет теперь сделать несколько сообщений и, кроме того, хотя бы кратко написать для журнала, так как находит много интересного в том, что у меня имеется. Семян хлопчатника в отделе не особенно много, но кое-что есть интересное. На днях будет выписано еще кое-что — все, что мне интересно <…>. В общем, Вавилов обнадеживает, что он достанет все, так же, как это сделано с другими растениями. По части литературы тоже я думаю у него выцарапать побольше <…>. Вавилов кое-что даст и из оборудования»[27].
Еще через несколько дней он писал Лидии Владимировне:
«Вставать приходится поздно — часов в 9—10, так как ложусь почти всегда в 2; так уж здесь все настроилось. Н. И. обычно сидит долго и невольно всегда втаскивает в разговоры, приглашая к себе. Он живет тоже в Отделе, в противоположном конце здания. Он очень компанейский человек и очень прост, несмотря на свою «всемирность». <…> Вавилов обо всем рассказывает очень живо и с веселостью. Надо удивляться, как он успевает заниматься. Эрудиция у него огромная — читает он много, толково и с памятью. Есть и пить он походя и часто при всем этом забывает. Он мне очень напоминает Моцарта, который, по выражению пушкинского Сальери, «гуляка праздный», а между тем ни у кого так не выходит хорошо и дельно, как у него. Мне нравится в нем то, что он ведет себя так же, как [если бы] мы были студентами в Петровке и по-товарищески беседовали обо всем, что влезет в голову при свободно развивающемся, непринужденном разговоре».
Никогда и ни о ком (если не считать записей в дневнике о Лидии Владимировне) не писал сдержанный Гавриил Семенович таких восторженных слов.
Вавилов продиктовал стенографистке серию писем крупнейшим хлопководам мира с просьбой прислать семена для «доктора Зайцева».
Неожиданное возведение в столь почтенное звание смутило Гавриила Семеновича. Он стал было протестовать, но Вавилов остановил его:
— Вы это оставьте, ничего, так надо.
«Он диктовал их (письма. — С. Р.), — писал Гавриил Семенович Лидии Владимировне, — с большой сердечностью, и по-вавиловски — кратко и толково».
В библиотеке Отдела прикладной ботаники Зайцев ознакомился с обширнейшей литературой, привезенной Вавиловым из заграничной командировки, и убедился, что «ничего нет почти дельного ни по хлопку, ни по кунжуту». Только Болле, судя по его новой книге, изучая цветение хлопчатника, продвинулся вперед в сравнении со своими довоенными работами. И все же это был «только намек» на то, что сделал Гавриил Семенович. «Думаю, что моя работа и для Balls’a, и для Лика[28], и для других будет очень интересной», — заключил он.
Но, не найдя почти ничего для себя полезного в литературе по хлопчатнику, Зайцев с тем большей настойчивостью взялся за общебиологические вопросы. Мировая наука шагнула далеко вперед, и он понимал, что сможет проложить новые пути лишь в том случае, если не отстанет, если будет чувствовать «пульс глобуса», как говорил Вавилов.
«Занимаюсь я целый день с утра до ночи, — писал он жене, — никуда не хожу за недостатком времени <…>. Занимаюсь я в своей комнате, выхожу только в библиотеку, чтобы взять то или другое. Когда Вавилов «дома», то дело несколько тормозится, так как начинаются рассказы или указания по части литературы — хорошо-де то посмотреть и то, а «вот еще очень хорошая работа» и — пошла писать; конечно, при краткости времени всего не пересмотришь, и надо 1/2 или целый год сидеть, чтобы охватить все как следует. Правда, его указания и беседы с ним очень интересны, поучительны и ободряющи, но, в общем, и его жалко, что он теряет время, да и мне несколько не дает сосредоточиться хоть на малом, но как следует. Когда и ему самому затормозит сильно из-за посетителей и пр., он едет «спасаться» в Царское Село и там занимается».
В Царское Село (тогда оно уже называлось Детским, а теперь — город Пушкин) Вавилов несколько раз возил и Зайцева. Гавриил Семенович описывал жене станцию, расположившуюся в бывшем имении великого князя Бориса Владимировича, и заключил:
«Вся обстановка очень располагает к хорошей работе, а перед этим ведь здесь, кроме пьянства и разврата, ничего не было. В княжеской библиотеке (где сохранился и бильярд с ободранным сукном) воцарилась вавиловская библиотека на смену бесшабашного и непристойного собрания и книг и людей прежнего царского времени».
Однажды сотрудники отдела устроили в Детском Селе вечеринку, которая затянулась до утра. Вавилов дважды провозглашал тост «за приезжих туркестанцев», и Зайцеву пришлось говорить ответное слово. «Н. И., по-видимому, очень доволен, что я приехал, — писал в связи с этим Гавриил Семенович, — и очень ко мне предупредителен».
Вавилов уговорил Зайцева сделать несколько докладов и принял к публикации ряд его статей. В первую очередь отправил в типографию работу о гибриде между упландом и азиатской гузой, заказав к ней резюме на английском языке. К давней работе Зайцева о конусах цветения тоже велел сделать подробное английское резюме, «чтобы прочитал Воллс».
Статьи Г. С. Зайцева, увидевшие, наконец, свет в 1923–1924 годах, показали, что в Советской стране работает самый крупный в мире специалист по хлопчатнику.
Н. И. Вавилов ввел Зайцева в штат Института прикладной ботаники в качестве ученого специалиста по хлопководству. Весь семенной материал по хлопчатнику и другим южным культурам, поступавший в институт со всех концов света, переправлялся Зайцеву. Вавилов, хотя сам и не работал с хлопчатником, никогда не упускал его из виду; в своих экспедициях раздобывал редкие сорта (иногда одну-две коробочки). На вопрос о том, в чем конкретно выражалась его личная помощь Г. С. Зайцеву, Лидия Владимировна отвечала: «Вавилов с риском для жизни по всему свету добывал семена хлопчатника».
Глава девятая
Текстильная промышленность России развивалась первоначально за счет сырья, ввозившегося из Америки.
Только гражданская война в Соединенных Штатах, из-за которой в шестидесятые годы прошлого века резко сократился экспорт хлопчатника, заставила русских промышленников обратить внимание на Туркестан.
Туркестанский хлопок был много хуже и дороже американского. Переправлялся он через пустыни караванами верблюдов. За много месяцев пути тюки с волокном, изодранные верблюжьей колючкой, не раз мокли под дождем и валялись в пыли. Волокно прело, загрязнялось, сваливалось. Значительная часть его становилась совершенно непригодной для пряжи. Впрочем, и в тех случаях, когда партия хлопка доставлялась неиспорченной, пряжа из него получалась самого низкого качества, потому что дехкане не знали других форм хлопчатника, кроме азиатской гузы. Волокно у этих форм было грубое и слишком короткое. А добывалось оно очень тяжелым трудом.
Коробочки у гузы раскрывались неполностью, вата от них отделялась плохо, поэтому дехкане при уборке снимали с кустов всю коробочку, а вату потом вырывали особо. Работа была тяжелая и малопроизводительная. Семья дехканина едва управлялась с нею к началу земледельческого сезона следующего года.