ть в традиционных районах хлопководства и, наконец, улучшить во всех хлопковых районах качество волокна[38].
Так говорил Гавриил Семенович в одном из своих выступлений на станции незадолго до того, как отправился на генетический съезд делать доклад «Пути селекции»…
Основанная Г. С. Зайцевым станция выросла в большой институт, который теперь, как и во времена Гавриила Семеновича, является координационным и методическим центром всех работ в области селекции и семеноводства хлопчатника в нашей стране. «За 50 лет, — указывает Ш. И. Ибрагимов, — институтом выведено в внедрено в производство 36 районированных сортов хлопчатника. Они заняли около 30 миллионов гектаров. Были подготовлены основные кадры селекционеров и семеноводов по хлопчатнику в стране. Среди бывших сотрудников института 6 лауреатов Государственной премии, 9 академиков и членов-корреспондентов».
Лидия Владимировна дни и ночи просиживала у его постели, благо профессор распорядился поместить умирающего в отдельную палату. Она улыбалась ему, а отвернувшись, смахивала слезу и строчила отчаянные телеграммы. Матери. Сестре Клавдии. Брату Ивану. Вавилову.
Но ей не удавалось его обмануть.
Продиктовав завещание, он замолчал. Одно лишь желание высказал за последние дни — повидать детей. И только когда они — он по-мальчишески угловатый и нахмуренный, она маленькая, полненькая, с широко открытыми испуганными глазенками — появились на пороге и в страхе прижались к закрывшейся за ними белой больничной двери, его тонкие обескровленные губы дрогнули, и подобие улыбки озарило на миг пергаментное лицо. Он жестом велел их увести и опять погрузился в себя. Что-то большое и важное совершалось в нем.
В молодости, под влиянием Лидии Владимировны, он очень старался уверовать в бога, но одна из последних записей в его студенческом дневнике гласит: «Ведь я еще не так тверд в боге, чтобы он хранил меня». Он был не из тех, кто легко поддается влияниям.
Однажды между супругами возникла размолвка (похоже, единственная за всю совместную жизнь) из-за того, что Гавриил Семенович, задержанный делами в Москве, отодвинул отъезд на самый канун пасхи, и Лидия Владимировна оказалась принуждена пропустить торжественную пасхальную службу, которую особенно любила. «Я вижу, ты очень плохо помнишь мои просьбы, — написала она мужу из Коломны, — хотя и бывают-то они очень редко. Такого сюрприза я не ожидала, я сегодня вся не своя, несколько раз принималась плакать. Что я из этого могу вывести? Что моя душа, мои интересы совершенно тебя не касаются»[39].
Выходит, все, что связано с богом, — это ее душа, ее интересы, а не его. Тем более, что никаких намеков на религиозные чувства Гавриила Семеновича мы не находим ни в его переписке, ни в других бумагах (если не считать студенческого дневника). Нет их и в «Завещании» — последнем из оставленных им документов, которым он, уходящий, выполнял свой последний долг перед остающимися.
О чем же думал, что испытывал он, когда последний долг был исполнен и, значит, все счеты с жизнью кончены?
Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои.
Пускай в душевной глубине
И всходят и зайдут оне,
Как звезды ясные в ночи:
Любуйся ими и молчи!
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Лишь жить в себе самом умей:
Есть целый мир в душе твоей
Таинственных волшебных дум;
Их заглушит наружный шум,
Дневные ослепят лучи:
Внимай им втайне и молчи!
В таком несколько переиначенном и сокращенном виде Гавриил Семенович некогда записал по памяти на отдельном листке высокомудрое стихотворение Тютчева.
Пусть останется неизвестным, что чувствует птица, взмывшая, наконец, в голубую высь неба и вдруг сраженная безжалостной пулей…
ЛИТЕРАТУРА
Н. И. Вавилов, Гавриил Семенович Зайцев. 1887–1929. Памяти друга. Труды по прикладной ботанике, генетике и селекции, 1929, т. 21, № 5.
Г. С. Зайцев, Избранные сочинения. М., 1963.
Ш. И. Ибрагимов, 50 лет Институту селекции хлопчатника. «Хлопководство», 1972, № И, стр. 26–29.
Н. Н. Константинов, Морфофизиологические основы онтогенеза и филогенеза хлопчатника. М., 1967.
Ф. М. Мауэр, Происхождение и систематика хлопчатника. Ташкент, 1954.
Д. В. Тер-Аванесян, Хлопчатник. Л., 1973,
В работе использованы материалы архивов и периодических изданий, а также воспоминания, советы и документальные материалы профессора А. И. Белова, профессора В. В. Благовещенского, профессора В. Л. Голодковского, кандидата биологических наук К. К. Гуламова, доктора биологических наук Ш. И. Ибрагимова, академика ВАСХНИЛ П. М. Жуковского, З. Каримова, кандидата биологических наук А. Ф. Мауэр, В. В. Саутова, капитана милиции Т. Тульчиева, академика М. X. Чайхаляна. Считаю приятным долгом всем названным лицам выразить самую сердечную благодарность.
Особую благодарность приношу кандидату биологических наук М. Г. Зайцевой, без чьей деятельной помощи эта повесть не могла бы быть написана.
Иллюстрации
Дмитрий Жуков
РАДОСТЬ ЖИЗНИ(Шулиман Аршба)
1
В Сухуми полным-полно Аршба.
Если перефразировать кавказскую поговорку, то получится так: «Разрежь арбуз, и оттуда выскочит Аршба».
В редакции газеты — Та-риэл Аршба.
Первый доктор наук в Абхазии — знаменитый врач Сократ Аршба.
Всесоюзную спортивную балу в Эшере, известную всем нашим чемпионам, проектировал Заур Аршба, строил Рафаил Аршба, а заведует ею бывший боксер Эрик Аршба.
И такая «семейственность» всюду.
Алексей Аршба, сражаясь в Севастополе, добыл 28 «языков» и погиб в разведке. Через 20 лет после войны нашли фотографию Алексея, молодого, улыбающегося, в бескозырке и бушлате, с пулеметными лентами крест-накрест на груди, и показали его старой матери Маруше Аршба. Местный фотограф запечатлел миг этой встречи. Морщинистое лицо старой абхазки невозмутимо, а в глазах боль…
Сухумские Аршба ведут счет фамильным заслугам. Но жестоко ошибется тот, кто подумает, что Аршба — чисто городское племя, возросшее в сени жестяных и мохнатых пальм сухумского прибрежного бульвара.
Все абхазы — исконные деревенские жители. Лишь в последние полвека они хлынули в города. Но так уж повелось — никогда ни один из них не обрывает связей с деревней и родом своим. Он помнит наперечет сотни и сотни родственников и выполняет по отношению к ним определенные обязанности.
В этом краю круглый год светит солнце, земля щедра на плоды, а люди гостеприимны и доброжелательны. Поговорить здесь любят. И в городе, и в деревне. И говорят интересно, с живописными подробностями, умело плетя сюжетную канву. Не был исключением и мой новый друг, историк, предложивший мне поехать в горы и посмотреть на Аршба.
Несколько часов езды поездом в сторону Ткварчели стали обширной лекцией о быте и нравах абхазов в прошлом и настоящем.
— В абхазских деревенских общинах, — говорил историк, — ораторское искусство высоко ценилось издревле. Его шлифовали в застольных речах и на мирских сходках. Вошел в историю случай, с которого началось знаменитое Лыхненское крестьянское восстание. 26 июля 1866 года неграмотный крестьянин Осман Шашба произнес перед семитысячной толпой страстную речь. И она длилась восемь часов подряд. Три переводчика, излагавшие ее по очереди для присутствовавших царских чиновников, охрипли и не могли больше говорить. А знаменитый оратор все гремел над возбужденной площадью, время от времени обращаясь по традиции с вопросом к крестьянам: «Так ли я передал ваши мысли?» И все кричали: «Так, так!..»
— Мне говорили, что и Шулиман Аршба был хорошим оратором…
— Замечательным!
Историк задумался.
— Да, Шулиман Аршба… Мудрец и патриарх рода Аршба. Он знал все тайны народной агрокультуры, у него был лучший в округе виноград и лучшее вино, он вывел новые сорта яблок. Я с ним встречался не раз. Впервые в 1938 году. Шулиман тогда был еще совсем молодым. Ему и ста десяти лет не было. Я только что окончил институт и преподавал историю в школе села Гуп, неподалеку от Ткварчели, занимался этнографией. Мы с моим другом, тоже учителем, отправились к Шулиману порасспросить о кое-каких обычаях. Пришли к воротам его дома, вы его увидите… Шулиман до своего последнего дня не прекращал трудиться. И в тот день он тоже работал — полол в огороде кукурузу. Мы окликнули его. Он вышел из кукурузы и, как нам показалось, даже не взглянув на нас, пошел через двор в дом. На нем были белоснежная рубашка и чистые галифе. Немного погодя он вышел из дому, но уже в архалухе, застегнутом на все пуговицы, и лишь тогда ответил на наше приветствие и начал беседу. Казалось бы, что тут такого, подошел бы к нам в рубашке. Нет, он счел это неприличным. Его белая рубашка до сих пор перед глазами стоит…