С этого времени он не брил бороды. С этого времени прекратил свое существование Кузьмин-растениевод и начался Кузьмин-селекционер.
Выехал он из Ленинграда один. Вскоре к нему присоединились жена и дочь. Сохранился портрет жены. Фотография 1925 года, когда Ольга Владимировна, работавшая энтомологом на опытной станции Княжий Двор, познакомилась с научным сотрудником ВИРа Кузьминым и согласилась выйти за него замуж.
Ольга Владимировна Колосова родилась в Арзамасе. Отец ее был учителем и инспектором народных училищ, но воспитывалась она в семье тетки — сестры матери. Суровая и мрачная тетка была староверкой. Племянница же ее выросла веселой, общительной, жизнерадостной.
Не иначе, как искал в ней Кузьмин то, что потерял на Царевом кургане…
«Сейчас трудно судить о том, были ли они, родители мои, счастливы, — пишет единственный свидетель их отношений, которому можно довериться, их дочь Майя Валентиновна Кузьмина. — Ведь счастье тоже разное бывает: трудное, легкое, полное, неполное и т. д. Мама не была человеком ограниченным. По воспоминаниям родственников, была она умницей и папу любила беззаветно. До сих пор ясно помню наш отъезд из Ленинграда. Провожали нас тетки Аня, Оля и другие родные и знакомые — плакали все, жалели маму — ведь уезжали мы в неведомую Азию и, может быть, навсегда (как и оказалось). А мама была такой веселой, счастливой. До сих пор помню ее сияющие глаза и ямочки на щеках. Папа напрасно терзался, что «позвал ее за собой» — она бы все равно поехала, — просто не представляла она иного пути для себя. Ну а папа? Мне думается, что ему с мамой было хорошо, спокойно, хотя и была она на втором плане после работы. Может быть, когда все пути к Милли Эрнестовне были отрезаны и он встретил маму, его привлекли в ней те же черты характера, которые он находил в Милли Эрнестовне и которые дополняли его характер (жизнерадостность, постоянство, всепрощающая любовь). Маму я часто видела плачущей когда ей поставили диагноз: «Третья стадия туберкулеза» (но эти слезы она тщательно от папы скрывала, бедная, и старалась улыбаться и поднимать у него настроение…)».
Когда Ольга Владимировна с восьмилетней дочерью сошла с поезда в Шортандах, они увидели вокруг только снег, снег и снег. Майя Валентиновна помнит вопрос матери и ответ оказавшегося рядом с ними случайного человека. «Куда идти?» — «Туда», — показал он им в открытое поле, в направлении, которое ничем не отличалось от любого другого. «А дорога?» — «Какой дорога? Нет дорога».
В первую же весну Валентин Петрович заложил свои первые селекционные опыты. Ольга Владимировна ему помогала. Оба работали, как каторжные, — день и ночь. Единственное богатство, которым они располагали в Ленинграде, звериные шкуры, трофеи монгольской экспедиции, у них украли. Сельской одеждой для полевой работы они еще не обзавелись. Приходили домой мокрые, и было не во что переодеться. Домашняя работница, которую они взяли присматривать за дочкой, была одета лучше их, «хозяев». «Хозяйка» часто согревалась в ее домотканой бурой армянине. Но и это не помогло. Уже не вставала она с постели, но неизменно улыбалась мужу и дочери.
Валентин Петрович и Майя остались вдвоем. Потом он отослал Майю в Ленинград учиться.
«Из человека очень молчаливого я превратился в немого», — написал позже Кузьмин.
Прошло три шортандинских года, и ему разрешили вернуться в Ленинград, на прежнюю работу в ВИРе. Он отказался.
Двадцать пять лет спустя, когда его отыскала его первая невеста, а отыскав, спросила, как же быть им теперь, когда они, наконец, поняли и нашли друг друга, он написал ей так (20 декабря 1962 года):
«…А выход есть. Он заключается в том, чтобы снова (как двадцать пять лет назад. — В. П.) мне уйти в одиночество, снова замкнуться в броню отшельника, как будто ничего не случилось, работать и работать для всех, жить не для себя и не для кого в отдельности. Всем поровну. А себе? Я испытал — притерпеться можно к тому, чтоб себе ничего. Это лишает большого личного счастья. Знаю, знаю, испытал минуты личного счастья и годы тяжелых лишений, и все же снова я избираю суровый путь лишений до конца. Мучительное чувство неудовлетворенности в личном счастье рассеется на этом пути. К тому же и невозможным оно оказалось, личное-то счастье, и раз, и в другой, и в последний раз.
Вспомнилась старинная, любимая мною песенка:
Между гор и долин
Ехал рыцарь один,
Все искал он страну Эльдорадо.
И в скитаньях один
Дожил он до седин,
Но не гасла былая отвага.
. . . . .
Не нашел он страну Эльдорадо.
Но это неважно, что не нашел, важно то, что всю жизнь, в одиночку, ехал путем рыцаря…»
Все трудности земледелия на целине шли от рокового чередования урожаев с недородами, чередования неукоснительного.
Проработав более десятка лет на сортоучастках, Валентин Петрович хорошо себе представлял, какой эффект может принести всему краю хотя бы один специально выведенный для местных условий сорт.
Выдающиеся оригинаторы не разбрасываются: они делятся на пшеничников, кукурузников, свекольников, табачников, овощников, помологов и так далее. Путь, на который встал Кузьмин, можно назвать безумным. Он выбрал все культуры от пшеницы до картофеля, которые могут расти и давать урожаи на этой земле. Он выбрал бы и плодовые, но….
— Мне почему-то всегда казалось, что плодовые — удел тех, кого ноги плохо таскают. Чтобы работать с полевыми культурами, приходится много бегать по полям. И я отложил плодовые до того момента, когда ноги откажут. Пока еще таскают, — говорил он в 1962 году.
Через 10 лет, когда ноги отказались его таскать, ученики Валентина Петровича соорудили рядом с крыльцом его дома крохотную деляночку в несколько квадратных метров, и он на ней работал. Но не с плодовыми. Привычка.
Он вел селекцию по 29 культурам!
— Когда я работал в ВИРе, все они прошли у меня перед глазами. Но на чужих полях, в гербариях, в таблицах отчетов. О каждой из них я имел представление. Очутившись в Казахстане, я страстно захотел пропустить их все через свои руки. Обуяла мужицкая жадность иметь все на своих делянках, увидеть своими глазами жизнь каждой из этих культур в местных условиях, со дня рождения до урожая. Знаете, как бывает желание посмотреть интересный фильм, о котором знаешь только понаслышке…
Чехов как-то сказал, что талант чем серьезнее, тем позже себя проявляет. Может быть, сорок третья весна жизни Кузьмина была временем его расцвета. И не потому ли, что, «упустив», да еще «понапрасну», много лет, выпавших из его жизни как неселекционных, он с седьмого года от начала своих селекционных работ стал ежегодно выдавать в производство по одному, по два сорта. По количеству выведенных и районированных к полеводству он превзошел почти всех своих современников-селекционеров. А что касается площадей в СССР, которые заняли его сорта, то они перевалили за миллион гектаров. Таких миллионеров в эти пятидесятые-шестидесятые годы на всю отечественную селекцию был один десяток: Шехурдин, Мамонтова, Рудницкий, Максимчук, Константинов, Кириченко, Кузьмин, Лисицын, Лукьяненко, Краснюк.
Наивысшая площадь, по которой распластывались его сорта, в максимуме составляла 3 миллиона 445 тысяч 737 гектаров.
Как все это у него получилось?
Интересующиеся техникой, технологией этого дела, пусть прочтут книгу: «Кузьмин В. П. Герой Социалистического Труда, действительный член ВАСХНИЛ и АН Казахской ССР. Селекция и семеноводство зерновых культур в Целинном крае Казахстана. Издательство «Колос». Москва — Целиноград, 1965 год». Эта книга в 200 страниц даст Примерное представление о том, как он работал сам и как советует работать всем, кто захочет работать в этом краю после него. Эту книгу нельзя пересказать вкратце, да и не нужно. Говорить нужно о другом — о том, что в книгу не вошло и не могло войти.
В книге подробно описано, как надо подбирать исходный материал для скрещивания. Но нет описания, скажем, такого факта.
Уже будучи знаменитым, Героем Социалистического Труда, Кузьмин оказался на опытном поле Алма-Атинской селекционной станции. И там увидел на делянке «…одну пшеницу. Озимую. И не мог оторваться. Она уже выколосилась, и стебли у нее прочные, толстая такая соломина. А мне этого признака очень не хватает для гибридизации. Увидел я это чудо и долго-долго стоял и радовался. А селекционер Татьяна Георгиевна Зусманович, замечательный молодой селекционер, — я поразился ее таланту, когда мне на отзыв поступила ее кандидатская диссертация по селекции озимой пшеницы, — Татьяна Георгиевна заметила, наверное, что я стою, как дурак, и говорит: «У нас есть и получше». А я говорю: «Дайте мне этот образец, я его скрещу с яровой, и мы обязательно получим замечательный гибрид». Стою и смотрю: пшеница — чудо, девушка — чудо, в обеих влюбился…»
Стало быть, непременным условием успешной селекции должна быть еще и способность влюбляться в растение, как в девушку.
Осенью 1941 года Кузьмин на двух гектарах скосил первый урожай производственных семян своего первенца — «акмолинки-1». Комбайнер кончил работу поздно вечером, бросил неразгруженный комбайн в поле и ушел спать. Кузьмин остался возле комбайна один.
1941 год на целине был очень тяжелым. На запад, к фронту, и в города, работавшие на фронт, было выве-вено все съестное. Недостаток в хлебе доходил до того, что люди не гнушались протравленными, то есть отравленными, семенами. Голод не тетка, и никто не захотел бы понять, что в одном бункере «акмолинки-1» плод титанического труда и, может быть, обеспеченность хлебом в военные годы сотен тысяч людей. Не боясь за свою жизнь, но боясь за жизнь своего детища, Кузьмин забрался в бункер и буквально — не фигурально — закрыл зерно своим телом, пролежав на нем всю ледяную ночь до утра.
Так что для успеха работы мало уметь влюбляться, надо еще и уметь защищать свою любовь…
Как-то Кузьмина пригласили на опытное поле под Алма-Атой. До полей оставалось пройти несколько километров, когда Кузьмин остановил своих спутников и объявил им, что пшеница у них в полном цвету. «Как вы догадались?» — спросили его. «Я не догадался, — отвечал он. — А разве вы не слышите, как она пахнет?» Человек с нормально развитым обонянием почувствует запах цветущей пшеницы, только поднеся колос вплотную к носу, — настолько это тонкий, слабый запах. Конечно, здесь речь идет не об особой чувствительности обоняния Кузьмина. Как верно замечено, орел видит