ый и самый умный человек. Я читаю и перечитываю о Вас в журнале… и думаю, сколько нужно иметь мужества для того, чтобы пережить все трудности и все невзгоды, которые выпали на Вашу долю, и еще так много сделать такого полезного дела для людей, для Родины. Не подумайте, что я хочу Вам льстить. Нет, это мое о Вас мнение. Я скоро умру, а мне очень хочется сказать Вам, как много Вы для меня сделали хорошего, как согрели мою больную душу. Спасибо Вам за все. Денег Вы мне больше не присылайте: наверно, мне хватит до конца жизни. Для других Вы сделали очень много, а теперь надо бы Вам и собой заняться…»
Это письмо прислала ему невестка, жена старшего брата Дмитрия.
Майя Валентиновна рассказала, как ее отец страдал, когда не мог удовлетворить всех просьб о вспомоществованиях. Нередко его просили об этом осужденные по уголовным делам, писавшие из мест заключения, и тут он иной раз терялся:
— Не послать — значит, не дать, может быть, человеку последней возможности выбраться на верную дорогу: Послать — может быть, поддержать негодяя в его преступных намерениях.
Это был единственный нравственный вопрос, который он так и не смог решить для себя. И это омрачало его последние годы.
Он не соглашался записывать в соавторы своих сортов людей, имевших к его делу некоторое чисто техническое отношение, так как считал, что их вклад в работу не стоит этого.
Но разве можно кому-то доказать, что высшим принципом его жизни была не жадность к славе, а справедливость?
Потом, когда в институте появились новые люди, новые научные работники, приехавшие на целину себя показать, а не на других посмотреть, они нашли в работах «несговорчивого» Кузьмина больше недостатков, чем достоинств, и стали на всех перекрестках твердить, что время Кузьмина отошло.
Перевели Валентина Петровича в консультанты — нашли ему преемника на посту заведующего отделом селекции. Что ж, уступать дорогу молодым — это тоже один из главных законов жизни.
Однако преемник продержался недолго: в экстремальных условиях целины естественный отбор немедленно наказывает за ошибки…
Между тем задел исследований Кузьмина продолжал приносить плоды. Именно в эти годы удалось довести до кондиции и районировать лучшие его сорта пшеницы — «целиноградка» и «пиротрикс-28». Отправлялись в печать новые научные работы, в том числе второе издание его монографии «Селекция и семеноводство в Северном Казахстане». Защищались и «остепенялись» его ученики.
20 мая 1971 года у Кузьмина, семидесятивосьмилетнего, случился тяжелый инфаркт. 40 дней пролежал он в в больнице в Шортандах. Но поднялся. И хотя с тех пор боли в сердце мучили его часто, сопротивлялся, как мог. Упражнял тело. Пытался ходить, как здоровый. Не отказался от застарелой привычки париться веником в бане. (Александр Иванович Бараев, когда ему случалось выбраться из безлесных Шортандов на лоно тенистой природы, в березовые колки, привозил ему в подарок хлесткие душистые веники.)
Упражнял душу. Когда лежал в больнице, велел дочери принести «Старика и море»: именно эту книгу хотелось ему теперь перечитать. Едва стал подниматься с кровати, не пропускал ни одного хоккейного матча. Разница во времени между Москвой и Шортандами — несколько часов, и матчи заканчивались далеко за полночь. Но врачам не удавалось загнать его вовремя в постель. С «товарищем по хоккею», как он называл доктора почвоведения Молчанова, он устраивал подробные разборы каждой игры.
Но силы уходили. Без отдыха он уже не мог подняться к себе в кабинет на второй этаж. Его ученики, проходя мимо его дома из лаборатории в поле, описывали дугу такого радиуса, чтобы он, если у него были силы и настроение их подозвать, мог бы это сделать. И если он делал им знак, окружали его, как когда-то.
20 апреля 1973 года в Шортандах проходила выездная сессия Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук. За два месяца до нее Кузьмин перенес воспаление легких в тяжелой форме, но согласился сделать на сессии доклад. Врачи категорически запретили ему волноваться, но волновался он, как никогда. Словно знал, что это его последнее выступление.
После доклада здоровье его резко ухудшилось. Боли в сердце не проходили. Ночью он из-за них не спал, а днем заглушал их тем, что шел побеседовать с учениками. Еще 7 мая он успел со многими переговорить, промучился ночь один, в своей постели, к утру, обессиленный, задремал, а в восемь утра 8 мая его нашли уже мертвым.
Десятого его хоронили. Стояла непогодь, шел дождь, дул северный ветер. За гробом двигалась огромная толпа шортандинцев и приезжих со всего Казахстана. Несколько сот человек. И что поражало в толпе — это ее бросавшаяся в глаза разношерстность. Понятно, тут были родные, товарищи по работе, официальные лица, просто знакомые, ученики. Но было много таких, о существовании которых он не подозревал. Были старушки, набожный вид которых мог навести на мысль, будто хоронят не ученого, академика, путешественника, депутата, покорителя целины и Героя, а некоего праведного старца.
Трудно поверить, чтобы слякоть, сырость, пронизывающий ветер и ледяной дождь по пути на отдаленное кладбище не отсеяли, «не отобрали», как сказал бы селекционер, из шествия праздных зевак. И казалось, сама природа, которой покойный не раз бросал дерзкий вызов и даже сделал это смыслом жизни, сама суровая природа пеклась, как могла, о соблюдении святой торжественности момента и, прощаясь с ним, бессмертная, признавала свою покорность силе духа и мощи разума смертного человека.
ЛИТЕРАТУРА
В. П. Кузьмин, Селекция и семеноводство зерновых культур в Целинном крае Казахстана. М., «Колос», 1965.
В. П. Кузьмин, Генетика и селекция зерновых культур в Казахстане. Известия АН КазССР, серия биол., 1970, № 5.
В. Полынин, Зерно его жизни. «Огонек», 1963, № 41.
В. Полынин, Жизнь академика Кузьмина, М., «Советская Россия», 1963.
«Неутомимый создатель ценных сортов». (К 75-летию со дня рождения.) «Селекция и. семеноводство», 1969, № 1.
Иллюстрации
А. Стреляный
ПЕРВЫЙ СРЕДИ РАВНЫХ(Макар АнисимовичПосмитный)
Дед Макара Посмитного, Данила, был крепостным одного из наследников итальянца Джугастро, степного помещика в Черноморском крае, наделенного здесь землей при Екатерине. После отмены крепостного права Данила купил в рассрочку 10 десятин, за которые не смог выплатить до самой смерти. У него была щуплая фигура, клочок бороденки, визгливый голос. Он имел много детей — и к тому же это были сыновья, — и мысль, что им останется добро, была для Данилы невыносимой. Он с наслаждением грозился лишить их наследства.
Отец Макара, Анисим Данилович, отличался большим трудолюбием и жадностью. Мечта о богатстве вытягивала из него все. С живой обидой Макар Анисимович часто вспоминал один случай. Он уже был молодым самостоятельным мужиком с собственным имуществом, но еще жил при отце. У Макара была лошадь, но без упряжи и повозки. Собираясь строить свою хату, он как-то попросил у отца вторую лошадь, повозку и сбрую, чтобы ехать за лесом. Отец словно того и ждал. «Наживи свое! — сказал он радостно. — Потянись, как я тянулся». Макар пошел за сарай, сел там на камень и заплакал.
В Березовке, ставшей теперь райцентром, был знаменитый рынок дешевой рабочей силы. Крупные хозяйства немцев-колонистов и помещиков притягивали сюда массы батраков из малоземельных областей. Оседая здесь, они вызывали недовольство тех, кто пришел раньше. Садок не сажали, песен не пели, сказок не сказывали — жили, не пуская корней. Пыль улиц, не знающих травы и деревьев, угрюмое убожество низких, с плоскими крышами мазанок, вечная сухость голой степи вокруг — здесь складывался тот характер, от которого Макар плакал на камне за сараем. А и плакал-то о чем? «Тут же и моего немало вложено».
Восьми лет отец отправил его к отставному писарю в учение. Оно продолжалось недели три. Задав мальчишкам выводить палочки, писарь шел в лавку и отсутствовал до обеда. Возвращался пьяным, доставал из-под подушки наган и начинал палить в круг, нарисованный на стене глинобитной хаты. Дети бросались врассыпную. «Убьет или придурком сделает». — сказал отец. На том учеба для Макара кончилась и началась работа в поле. Однажды, погоняя лошадей, зазевался и упал без памяти: отец ударил чистиком между плеч. Потом отлил водой и добавил кнутом.
Мать Макара погибла на его глазах в 1905 году. Вся семья молотила хлеб на гурмане, мать веяла зерно и ссыпала его в мешки. Находил дождь, отец сердился, торопил, а она была беременна на последней неделе. Схватила мешок нести под навес, приподняла и уронила. Отец подскочил, схватил мешок и бросил ей на спину. Она упала и тут же, под хлынувшим дождем, родился мертвый ребенок. Через несколько дней умерла и она.
12 лет Макар пошел в батраки к колонисту Гуммелю. Был пастухом, потом погонщиком тяжелых немецких лошадей, после определился к помещику Вильгельму Келлеру, за которого в хозяйстве лютовал управляющий Козырский, и, наконец, на хутор Гладкий ездовым в имение братьев Гузов. Превратившийся в большое село, этот хутор под названием «Расцвет» теперь служит центральной усадьбой колхоза имени Макара Анисимовича Посмитного, на протяжении 50 лет бывшего здесь бессменным председателем.
В батраках он вел себя дерзко. С приказчиками — ругань, а то и драки. Недовольство накапливалось. Однажды он, Мороз и Ларион Сулима возили зерно. Дело было после дождя, телеги буксовали, волы и погонщики взмокли. Невдалеке от амбара его телега перевернулась, пятипудовые мешки оказались в луже. Темнело. С проклятиями и слезами на глазах Макар начал было их складывать. «Пропади оно пропадом! — сказал вдруг кто-то. — Бросай!» Весело и злобно матерясь, выпрягли быков и погнали в воловню. Мешки оставили в луже и на телегах, а быков таки пожалели. Прибывшие по выз