Землепроходцы — страница 14 из 48

и без промаха, щадя одних только женщин.

Однако когда Карымча решил, что все уже кончено, и густые толпы камчадалов поднялись из-за кустов, спеша добить раненых, грохнуло несколько казацких пищалей, заряженных крупной свинцовой сечкой, и около десятка воинов забились на земле, а остальные с воем откатились в спасительные кусты.

Воспользовавшись временным замешательством в рядах противника, Ярыгин прокричал всем, кто остался жив, отступать в горящую крепость. За ним успело про­скочить в ворота палисада трое казаков. Прикрывая руками трещавшие от жара волосы, они вбежали в при­казчичью избу, стоявшую в центре крепости и не успев­шую еще вспыхнуть, и натянули прямо на нижнее бе­лье боевые доспехи. Затем намочили в кадке с водой кафтаны и прикрылись ими. Торопливо разобрали ору­жие — сабли, несколько пистолей, еще две заряженные пищали, намотали на запястья ремни тяжелых шестопе­ров — дубинок с ядром на конце, усаженным шипами.

— Затинная пищаль! — прокричал вдруг Ярыгин и ринулся вон из избы.

Теперь их спасение, казалось, зависело от того, удастся ли им проникнуть в казарму, где на козлах бы­ла установлена тяжелая пищаль, только вчера заря­женная полупудом свинца. Ствол ее смотрел сквозь уз­кую бойницу в тундру.

На казарме уже с треском рушилась кровля. Однако один из казаков махнул рукой: «Эх, была не была!..» — и кинулся в пламя.

Прошло несколько томительных мгновений, и гро­мовой удар сотряс горящую крепость. Сразу вслед за выстрелом рухнул потолок. «Прощай, товарищ», — по­думал Ярыгин и ринулся к выходу из охваченного пла­менем острога, увлекая за собой двух других казаков. К удивлению Ярыгина, вокруг острога густыми толпа­ми теснились камчадалы. Выстрел затинной пищали не произвел на них желаемого впечатления. Вероятно, пи­щаль взорвалась от жары раньше, чем казак успел на­править ее ствол в бойницу, и свинец ушел в потолок казармы.

— К лодкам! — выкрикнул Ярыгин, и казаки, вы­палив из ручных пищалей и отбросив их за ненадобно­стью, стали пробиваться к реке. Вначале, отпугнутые выстрелами, сразившими нескольких воинов, камчадалы отпрянули, но затем с криками дружно навалились на казаков. Увидев, что стрелы отскакивают теперь от ка­заков, воины пустили в ход копья и чекуши [5], метали в грудь огненным пришельцам дротики. Но дротики тоже отскакивали от железных кольчуг, а копья легко пере­рубались саблей. Стоя спиной к спине, трое последних защитников крепости отступали к берегу, успешно от­биваясь саблями и тяжелыми шестоперами от пресле­дователей. Но на смену погибшим воинам подоспевали новые десятки камчадалов. Талвал с такой силой уда­рил копьем в грудь одному из казаков, что тот не усто­ял на ногах. Он не был даже ранен, но подняться не успел: его затоптали, задушили тяжестью тел — живых и мертвых, и двое его товарищей, оттесненные толпой к обрыву, не успели прийти к нему на помощь. Сменив сломавшееся копье, Талвал намеревался ударить в грудь второго казака. Но в этот момент Ярыгин и его товарищ использовали свой последний шанс — вырва­ли из-за кушаков пистоли и выстрелили в упор по насе­давшей толпе. Свинцовый кругляк вошел Талвалу в пе­реносицу и раздробил на вылете затылок. Великий во­ин рухнул к ногам Ярыгина.

Воины в ужасе отпрянули прочь. Только сейчас они увидели, сколько камчадалов полегло в схватке с тре­мя огненными людьми, тогда как им удалось свалить только одного из троих. Может быть, оставшиеся два вообще не знают смерти, и они, ительмены, только зря кладут свои жизни?

Увидев страх на лицах ближних камчадалов, Яры­гин понял, что медлить нельзя. Они сбежали по кромке обрыва к самой воде, столкнули в воду бат и, схватив шесты, оттолкнулись от берега. Крик гнева и бессиль­ной ярости потряс берег. Казалось, они теперь спасены.

Но в этот миг стрела вошла в глаз последнего из казаков Ярыгина. Падая, казак опрокинул бат, и Яры­гин полетел в воду вслед за убитым. Он изо всех сил старался выплыть, ухватиться за днище бата, но тя­желые доспехи тянули его вниз, грудь наполнилась ле­дяной водой, и сознание его стало меркнуть.

По красной воде, освещенной заревом пожара, вслед за батом плыла только малиновая шапка начальника острога.

Канач, сидя над телом убитого Талвала, глядел не­видящими глазами на бившееся над крепостью пламя. Грудь его сотрясали слезы гнева и боли. Гибель вели­кого воина замутила его разум. Ему хотелось кинуться в огонь, чтобы разделить участь погибшего.

Выждав, когда крепость догорела совсем, камчада­лы, уже при дневном свете, приступили к раскопкам пожарища. Сабли и ружейные стволы, обгорелые шле­мы и кольчуги, котлы, топоры, ножи — вот что было для них бесценной добычей. Железный нож легко мож­но было обменять, например, на хороший бат, который каменным топориком приходилось долбить по году и больше. Многие из воинов Карымчи стали в этот день обладателями несметных сокровищ.

Обшарили воины и тела убитых казаков. Карымче больше всего хотелось найти в груде тел Козыревско­го, которому он вынужден был подарить двух своих са­мых любимых пленниц, но поиски его были напрасны. Обе служанки Козыревского, которых Карымча снова надеялся привести в свое стойбище, оказались мертвы. Во время боя их достали смазанные лютиковым ядом стрелы, и молодые женщины в мучениях скончались от ран. Зато Завина была жива. Бледная как снег, гля­дела она округлившимися от страха глазами на при­ближающегося к ней Карымчу.

— Завина, — сказал он весело. — Мои собачки со­всем соскучились без тебя. Бедные песики так похуде­ли, что на них жалко смотреть.

И он засмеялся, сообразив, что придумал совсем неплохую месть для Козыревского. Он снова приста­вит Завину к собакам.

Завину отвели к реке и посадили в бат Карымчи. «Зачем они были не боги? — в отчаянии думала она о казаках. — Зачем они дали себя убить?»

Когда все воины уселись в лодки, оказалось, что пропал Канач. Его нашли наверху. Он по-прежнему сидел над телом Талвала, глядя сумрачными холодными глазами на лицо убитого. Воины хотели увести под­ростка силой, но Карымча махнул им, чтобы оставили его сына в покое. Для Канача вытащили на берег бат, чтобы он мог вернуться в стойбище, когда захочет. Столь сильная любовь к Талвалу, думал Карымча, должна будет обернуться еще более сильной нена­вистью к пришельцам. Пусть в душе его сына прорас­тут семена гнева. Пусть он побыстрее станет настоя­щим воином.

Едва баты отошли от острога, как на место битвы слетелось воронье. И там, среди воронья, остался сын Карымчи, его любимый вороненок.

Глава шестая.На пепелище.

Семейка Ярыгин гнал бат к устью вслед за батами двух других казаков, Никодима да Кузьмы, мужиков вертких и ершистых, сноровистых в любой работе. Дер­жась все время на стремительном стрежне, который петлял туда-сюда по речным рукавам между островами, лодки выносились то к правому, то к левому берегу, словно ткацкие челноки, снующие по основе. Полоса черного пепла, выпавшего над рекой, вскоре ушла в сто­рону, и сочная зелень поймы весело играла в солнеч­ном свете. Билась на ветру густая листва ветляников, ивняков и стоящих редкими рощицами на островах то­полей, каждый лист которых мерцал серебристой изнан­кой. На холмах коренного берега шелестели светло-зе­леные кроны берез, дальше по всем склонам пологих сопок лежали темные заплаты ползучих кедрачей, над которыми висело легкое голубое небо с редкими цепоч­ками белых облаков.

Как только отошли от крепости, плавание сразу пре­вратилось в сумасшедшую гонку. Бат у Семейки был легче и уже, чем оба идущих впереди, и ему пока уда­валось не отставать от взрослых. Промелькнуло в сто­роне стойбище, где, как успел заметить Семейка, царило большое оживление — должно быть, камчадалы готовились к каким-то игрищам.

Острова пошли реже, речные русла слились в одно, широкое и спокойное, и ход батов замедлился. Семей­ка поравнялся с казаками.

— А ты ловок, хлопчик, — сказал ему Никодим. — Не отстал от нас. Подрастешь — настоящим казаком станешь.

— То батькина хватка у него, — вступил в разго­вор Кузьма. — У Дмитрия рука что кремень. Не гля­дит, что простуда его скрючила, целый день на ногах. От цепкого дерева и семя упорное.

— Я, — сказал Семейка, — еще на руках умею хо­дить. Саженей двадцать пройду — и хоть бы хны! А папаня на руках ходить не умеет.

Казаки рассмеялись.

— Сыны всегда должны батьков переплюнуть, — хитро заметил Никодим. — На том и жизнь стоит. Од­нако же на руках по малолетству и я хаживал.

— Ладно, — согласился Семейка, — раз так, тогда скажите, какая это птица вон в том кусту голос по­дает?

Казаки повернули головы в сторону ивового куста, росшего на песчаной косе возле берега, откуда доно­силось отчетливое «ку-ку».

— Аль мы кукушку не слыхивали? — снисходитель­но усмехнулся Кузьма.

— А вот и не кукушка вовсе! — уверенно сказал Семейка. — У кукушки голос глухой и ровный, а у этой птицы — слышите? — в горле будто дребезжит что-то.

Казаки прислушались.

— Верно, — согласился Кузьма, — вроде охрипла кукушка. Простудилась, должно.

— Да не кукушка это, а сорока! — выпалил Се­мейка.

— Ну, это ты брось! — отмахнулся Никодим, глядя темными недоверчивыми глазами на подростка. — Разыграть нас надумал, а? Признавайся.

— Давайте пристанем и посмотрим, — предложил Семейка, разворачивая бат поперек течения.

— Что ж, посмотрим, — согласились казаки.

Баты ткнулись с шорохом в песчаную отмель, и они выбрались на берег, окружая куст. Когда до куста оставалось шагов десять, из него с шумом вылетела соро­ка и, застрекотав уже на своем заполошном языке, пе­реметнулась в кусты подальше.

— Видели? — спросил Семейка.

— Видели, — озадаченно согласились казаки. Кузьма поскреб свою сивую бороду и добавил:

— Хлопчик-то прав оказался. Я вроде слышал и раньше от кого-то, будто сорока пересмешничать уме­ет, да самому подглядеть того не доводилось. Ишь ты, хлопчик-то, оказывается, глазаст да остроух.