Землепроходцы — страница 20 из 48

я­дом, объединенные общей для всего живого жаждой жизни и плодоношения.

Иван был благодарен Петру, что тот привел его сю­да. Он вспоминал, как они с отцом и братьями раскорче­вывали тайгу, боясь, что в открытой ветрам долине зер­но не примется, а здесь, под защитой леса, на солнцепеке, хлеб, может быть, и созреет, как очищали клин от камней, вспахивали и рыхлили землю, разбрасывали из торбы с трудом сбереженные семена, упрямо надеясь, что они взойдут, как спустя некоторое время ходили сю­да любоваться зеленями, — и горло у него перехватило от волнения.

— Другие как? — спросил он. — Не сеют?

— Да роздал я весной фунтов десять зерна, — ото­звался Петр, не отрывая жадных глаз от поля. — Кое-кто не поленился землю копнуть. Казаков не больно-то к хлебопашеству тянет, не за тем шли сюда. Каждый на­бивает сумы мягкой рухлядью да норовит поскорее с Камчатки выбраться. Ну что? Поглядели — дальше пойдем?

Они вернулись к реке, и Петр опять погнал бат вверх по течению. Плыли долго, поочередно меняясь у шеста, пока речушка не превратилась в совсем крошечный ру­чей. Здесь сопки раздвинулись, и они оказались в широ­кой котловине, по дну которой были раскиданы блюдца озер, заросших по берегам камышом и осокой. Озера кишели дичью.

Петр вытащил бат на берег и вытер тыльной сторо­ной ладони обильный пот на лбу.

— Пошли! — коротко скомандовал он.

Иван тронулся за ним, полной грудью вдыхая вечер­нюю прохладу, налитую запахами цветущих трав и зем­ляной сыростью. Если бы не комары, тучей висевшие над головой, нещадно жалившие лицо и руки, вечер был бы совсем хорош.

Уже в сумерках достигли они берега нужного озер­ка, и Иван услышал скрипучие трубы невидимых гусей, галдевших где-то за стеной высокого, в рост человека, камыша и столь же буйной осоки.

Петр привел Ивана к длинному, крытому травой ша­лашу с навешенными у обоих выходов дверьми, сплетен­ными из лозняка.

— Твой? — спросил Иван.

— Мой, — подтвердил Петр.

— А двое дверей к чему?

— Там узнаешь. Перекусить пора.

Они сели на сухую колоду, брошенную у шалаша, и развязали суму со снедью, навалились на отварную ры­бу с диким чесноком, именуемым по-местному черемшой.

Между тем небо совсем потемнело, и дорожка от месяца на озере стала ярче, тяжелее. Казалось, там, на ле­нивых мелких волнах, блещут серебряные слитки, выпав­шие в воду из опрокинутой лодки с сокровищами. Голо­са гусей на озере зазвучали глуше и ленивее. Чувство­валось, что они готовятся ко сну, отяжелев от усталости и сытости. У гусей настала пора линьки, и можно было не опасаться, что они улетят на ночлег на другое озеро. Выждав, когда месяц спрятался за тучи и над озером легла сплошная темень, Петр развязал котомку и про­тянул Ивану что-то белое.

— Надень поверх кафтана.

Иван ощутил в руке суровую ткань.

— Что это?

— Да я стащил у моей жинки пару ночных рубах, — рассмеялся Петр. — Хватится — намылит мне шею.

— Сдурел ты, что ли? Не буду я напяливать бабью одежду.

— Надевай, так надо. И не ори. Гуси уплывут от бе­рега.

Петр почти силой натянул на Ивана рубаху, и они стали спускаться к озеру.

— Сейчас мы гусям покажемся и обратно поднимать­ся наверх будем, — шепотом заговорил Петр. — Ты дер­жись все время за мной и не суетись, не делай резких движений, чтоб гусей не испугать. Они пойдут за нами как миленькие.

Отводя руками мокрый от росы камыш и осоку, Иван пробирался вслед за Петром к воде. Вот под нога­ми захлюпало, и он разглядел черную гладь озера, а совсем близко от берега белыми пятнами выделялись гуси. Встревоженные шумом в камышах, они загалдели и поплыли прочь. Но едва Петр вышел к самой воде, как гуси снова потянулись к берегу. Подождав, когда они подплыли совсем близко, Петр повернулся спиной к озе­ру и полез обратно на берег. Шел он медленно, слегка присев и переваливаясь, словно старый гусак. Иван, ды­ша ему в затылок, старался повторять все движения брата. А сзади за ними покорно тащились гуси.

Петр повернул к шалашу и скрылся в нем, оставив двери открытыми. В шалаше было совсем темно. Иван, следуя за братом, нагнул голову, чтобы не стукнуться о навес. Пройдя шалаш насквозь и выпустив из него Ива­на, Петр закрыл дверь на деревянный засов и дождался, пока все гуси не зашли в шалаш. Затем он перебежал ко входу и закрыл на засов вторую дверь. Гуси встревожен­но загалдели, захлопали крыльями в ловушке.

— Чудеса! — развел руками Иван. — Обалдели они, что ли?

— Глупая птица, — согласился Петр. — Они нас за гусаков приняли. Снимай рубаху. Сейчас крутить головы гусям будем.

В шалаше оказалось четырнадцать гусей. Нагрузив­шись добычей, братья заспешили к оставленному у ру­чья бату. В темноте сместились все окружающие пред­меты, и они долго кружили по котловине, проваливаясь в мочажины и спотыкаясь, пока не отыскали ручей. Лод­ка была на месте. Бросив тушки гусей на ее дно, поплы­ли по черной, отблескивавшей в свете месяца воде.

Обратный путь по течению занял немного времени, и они вернулись в острог еще до полуночи. Крепость, к их удивлению, еще не спала. Почти во всех избах горел свет.

Едва переступив порог дома, они услышали в горнице шум мужских голосов. Толкнув туда дверь, Иван увидел за столом всех большерецких казаков. Мрачные, пере­кошенные от ярости лица их не предвещали ничего хоро­шего. У Дюкова с Торским глаза были красны, усы про­мокли от слез. Сердце у Ивана сразу упало.

— Что случилось? — с трудом выдавил он. Анцыферов бросил на него растерянный взгляд и тут же отвел глаза. За столом сразу наступила тишина. И от этой тишины у Ивана голова пошла кругом. Стены гор­ницы, словно в бреду, уродливо раздулись и стали раз­бегаться прочь, потом стремительно сошлись, грозя раз­давить сидящих за столом.

— Да говорите же! — закричал Иван, уже понимая, что его ждет удар.

— Большерецк спалили! — визгливо, не своим голо­сом выкрикнул Шибанов, вцепившись пятерней в трясу­щуюся бороду.

Иван бессильно опустился на лавку.

— Как спалили? — спрашивал Петр. — А казаки куда смотрели?

— Всех побили, — отвечал кто-то. — Никто живым не ушел.

Вопросы и ответы звучали для Ивана из далекого далека, с немыслимой высоты и, падая оттуда камнем, били прямо в сердце.

— А Завина? Где Завина?..

Никто не отвечал ему. Глядя в коптящее пламя плошки, ставшее вдруг ослепительным до рези в гла­зах, он все не хотел верить своему несчастью и упрямо, тупо повторял:

— А Завина? Где Завина?..

И молчание казаков снова и снова подтверждало, что нет у него Завины, нет у него дома, нет ничего... Есть только это режущее глаза пламя, разраставшееся в огромный пожар. И там, в этом огне, метались люди, там исходила криком, сгорая заживо, его Завина...

Глава девятая.Арест.

Возвращение партии служилых с Авачи совпало с от­крытием ярмарки в остроге. Поход на авачинских кам­чадалов и коряков был удачен, казаки взяли с них ясак и привели много пленников и пленниц из непокорных стойбищ.

У восточной крепостной стены, напротив часовни, на вытоптанной до земли площади, несколько прибывших на Камчатку вместе с Атласовым торговых и промыш­ленных людей разложили свои товары по широким, за­ранее сколоченным столам. Торговали в основном ме­лочью: серебряными безделушками, иголками, позумен­том, цветными лентами, пронизью и бисером. Эти товары пользовались большим спросом у коряков и камчадалов, тогда как сами казаки покупали их мало. Но были здесь и дельные товары: усольские ножи, огнива, топоры, пест­рядь, холст, дешевые цветные сукна, листовой табак, бу­харские шелковые и бумажные платки, пряжа для сетей, выделанные кожи, жестяная и медная посуда.

Денег почти ни у кого из казаков не было, а у кам­чадалов и подавно. Торговля шла меновая. Промышлен­ные охотно отдавали свои товары за соболей и лис.

День стоял сухой и жаркий. На ярмарочной площади, поднятая сотнями ног, кружилась пыль, оседая на раз­ноцветных праздничных кафтанах казаков, на расшитых бисером и цветной шерстью кухлянках камчадалов, на малицах женщин и рубашонках носившихся между сто­лов с товарами ребятишек. От шума голосов, от веселой перебранки, ругани, споров, от топота разлетевшихся в плясе каблуков и песен подгулявших казаков у Ивана кружилась голова.

Петр выкатил на базар восемь бочонков вина и по­просил Ивана помочь в торговле. Вино разбирали — успевай наливать! Жена Петра, Мария, уже несколько раз уносила пушнину в амбар, а к бочонкам все тяну­лись служилые и камчадалы.

— Налетай! Хорошо винцо, ядреное суслецо! — ве­село выкрикивал Петр. — Как ударит хмель — так баш­ка с петель!

Неожиданно возле часовенки, где Мартиан совершал обряд крещения приведенных с Авачи пленников и плен­ниц, раздался такой шум и вой, что возле столов с това­рами покупателей как ветром сдуло. Толпа, толкаясь и вопя, кинулась к часовне поглядеть, что там происходит.

Петр не решился оставить свои бочонки, зато Иван поспешил за всеми. Пришлось крепко поработать лок­тями, прежде чем ему удалось пробиться в передние ряды, стеснившиеся возле часовни.

В центре образованного толпой круга, возле ступе­нек паперти, шла потасовка. Десятка два казаков, под­бадривая себя криками, сплелись в тесный клубок. Взлетающие кулаки, залитые кровью лица, разодран­ные кафтаны — все говорило о том, что драка нешу­точная.

— Антихристы! Сатанинское семя! — кричал с па­перти Мартиан, вращая налитыми кровью глазами. — Прокляну! Всех прокляну!..

Но его мощный бас тонул в реве толпы.

Из разговоров соседей Иван уяснил причину ссоры. Всему виной оказалась окрещенная Степанидой камча­далка редкой красоты, приведенная в острог Данилой Беляевым, саженным, медвежьей хватки казаком. Он сразу после крещения намеревался обвенчаться с ней. Но оказавшийся возле часовни Атласов велел отвести Степаниду в свой дом. Красота камчадалки, должно быть, так поразила его, что он на глазах у все­го честного люда совершил святотатство, силой вырвав новокрещеную из-под венца. Беляев, разумеется, ре­шил не уступать свою добычу, и вспыхнула ссора.