Землепроходцы — страница 42 из 48

В остроге прощально ударила пушка, и вскоре кре­пость скрылась за выступом мыса.

Море было спокойным. Светило солнце. Судно шло к северу, держась у берегов.

В прибрежных водах кипела шумная жизнь. Чайки, бакланы, морские попугаи, утки покачивались на волнах несметными флотилиями. Свистя крыльями, стремитель­но проносились над мачтами гагары и крохали. Из воды густо высовывались любопытные нерпы, тараща на суд­но круглые глаза. Иногда, ныряя под волну, по курсу судна неслись стада огромных белух. Спины их взды­мались над водой подобно снежным сугробам. Мористее, почти у горизонта, время от времени вставали водяные фонтаны. Там киты шли на излюбленные места паст­бищ — в Пенжинскую губу.

К вечеру ветер посвежел, и на море поднялась круп­ная зыбь. Почти все казаки заболели морской болезнью и пластом лежали на нарах в грузовом отсеке.

Семейка с Умаем страдали от морской болезни не столь сильно. Забравшись в поварню, они уплели по две порции жареной оленины.

— Вам что, вы молодые, — завистливо говорил Мя­та, которого тошнило от одного вида еды. — А я вот эту болтанку не могу переносить. В седле мог качаться хоть круглые сутки, а тут не могу. Должно, заказано казаку море.

Семейка с Умаем вышли наверх. Пройдя по качаю­щейся палубе, они спустились к себе в кормовой отсек. Навстречу им поднимался по лесенке Григорий Ба­каулин.

— Чего этому ворону тут надо было? — спросил, на­супясь, Семейка у Трески, когда крышка люка захлоп­нулась за Бакаулиным.

— Да вот любопытствовал, что у нас за служба, у кормщиков. Спрашивал, тяжело ли с кормилом управ­ляться.

— Знал бы свою торговлю, — буркнул Семейка, за­бираясь на нары. — Чего еще сюда встревает?

Утром зыбь унялась. Казаки высыпали на палубу. Снова, как и вчера, на небе не было ни облачка. Солн­це, отражаясь в воде, слепило глаза тысячами бликов. Слева по борту вдалеке виднелись острые скалы мыса.

Казаки заметно повеселели, и поварня в это утро не пу­стовала. После завтрака казаки уже без опаски подхо­дили к самому борту, глядели на воду. Синие с прозе­ленью волны словно кивали им головами, манили вдаль, в неведомое, за гранью которого лежала их цель — Камчатка. Такая перемена настроения не удивила Со­колова. Он знал эту способность своих казаков быстро применяться к новой обстановке. Все эти люди с тех самых дней, когда на верхней губе пробивается первый пушок, привыкли шагать через тайгу и горы. И ника­кие преграды не могли их сдержать в этом движении в неизвестное, туда, где лежали земли, не стесненные на­силием. Это ощущение воли и служило многим из них единственной наградой за все лишения. Скоро они при­выкнут к тому, что у них под ногами не земная твердь, а шаткая палуба. И тогда он отдаст команду взять курс в открытое море.

Как-то вечером Семейка с Умаем выбрались на па­лубу. Над судном густо висели звезды. Их отражения плясали в черной, как деготь, воде.

С минуту они стояли у борта, любуясь блеском от­раженных звезд. И вдруг Умай, глаза у которого были острее Семейкииых, схватил друга за рукав.

— Там, впереди, что-то белеет!

Семейка долго всматривался туда, куда указывал Умай, и вскоре действительно разглядел впереди по курсу судна какое-то белое пятно. Пятно это росло и приближалось. У Семейки перехватило дух, когда он понял, что это такое. Белое пятно было пеной возле вы­ступавшего из воды кекура, а темная громада — бере­говым обрывом. Судно прямо летело на прибрежные камни.

— Скорее! — крикнул он Умаю и кинулся в кормо­вой отсек.

«Спят они, что ли? — мелькнуло в голове. — Разо­бьемся ведь!»

Едва они подбежали к люку, как он распахнулся и из кормового отсека выскочил человек, в котором Се­мейка узнал Бакаулина.

— Ты что там делал?! — закричал Семейка, но ши­рокая железная ладонь тут же закрыла ему рот.

Извиваясь и впившись зубами в ладонь промышлен­ного, Семейка пытался вырваться из тисков. Вдруг про­мышленный громко вскрикнул и с проклятьем выпустил

Семейку, который тут же прыгнул в люк, не пытаясь даже понять, что заставило Бакаулина выпустить его. Надо было спасать судно.

— Треска! Буш! — громко кричал он, в полной тем­ноте спускаясь вниз и боясь, что не получит ответа.

— Что случилось? Ты чего орешь? — раздался не­довольный заспанный голос Трески. — Только успел уснуть, как ты тут со своим криком. Чего спать ме­шаешь?

— Судно идет на прибрежные камни! Где Буш?

— На какие еще камни? Эй, Буш! Кто свет задул? Не получив ответа, Треска высек огонь и зажег плошку. На полу у кормила лежал без движения Буш.

— Перекладывай кормило вправо! Скорее! — под­стегнул Семейка криком Треску. — Сейчас налетим на камни!

Треска перерезал веревки, которыми было привяза­но кормило, и налег на него грудью. От резкой переме­ны курса судно накренилось. Вверху громко хлопнули паруса. Затем на палубе послышался топот многих ног, раздались встревоженные голоса.

— Разобьемся! — взлетел чей-то вопль. И наверху все смешалось.

Затем прозвучал выстрел из пистоля, и громкий го­лос Соколова перекрыл шум на палубе.

Едва заметный шорох прошел под днищем, и у Се­мейки разом онемели все мускулы. Он закрыл глаза, но шорох не повторился. Радостные крики наверху под­сказали, что опасность миновала.

И в это время застонал и зашевелился Буш. Закре­пив кормило, Треска наклонился над ним, поднял его голову.

— Как это ты так? — спросил он, увидев, что швед открыл глаза.

— Чшорт! — заскрипел Буш зубами. — Этот про­мышленный... Гришка по голове чшем-то. Сзади.

На затылке у Буша волосы запеклись от крови. Тре­ска перевязал голову ему полотенцем и помог добрать­ся до нар.

Наверху, куда Семейка с Треской потом поднялись, они увидели при свете факела всю команду толпящей­ся возле распростертого на палубе Бакаулина. Про­мышленный был мертв. В спине его торчал нож Умая.

Когда Семейка рассказал команде, как все было, над палубой повисла гнетущая тишина.

— Должно, за брата своего хотел отомстить нам, судно на берег решил выкинуть, — выдавил наконец кто-то. — Оба были волки, один другого лютее.

Мрачное ночное происшествие открыло собой цепь грозных событий. Утром у берегов Тауйской губы нале­тела буря. Северо-западный ветер отнес судно от бере­гов далеко в море. Огромные волны перекатывались че­рез палубу. За борт смыло двух казаков. Над вздыб­ленным морем, ставшим их могилой, висело зловещее фиолетовое небо без единого облачка, что казалось при буревом ветре почти немыслимым в этих промозглых широтах.

На вторые сутки ветер притащил тяжелые мохнатые тучи, и судно утонуло в сетке дождя, носясь по воле волн с убранными парусами. Судно, к счастью, оказа­лось сколоченным надежно и почти не дало течей.

Буря улеглась на пятый день. Волны успокоились, и небо снова засияло безмятежной синевой. Треска, взо­бравшись на мачту, разглядел горы. Земля могла быть только Камчаткой.

Поставили паруса и взяли курс на восток. Скоро белые горы заняли весь горизонт, а ближе их уже уга­дывалась черная полоса берега. Вскоре один из казаков, прослуживший пять лет на Камчатке, подтвердил, что они у цели. Он узнал по очертаниям Тигильский мыс.

Судно медленно спускалось к югу. Боясь напороть­ся на подводные камни, держались подальше от бере­га. Вся команда толпилась на палубе. Целый день ло­дия шла вдоль берега, но так и не удалось высмотреть ни одной, даже крошечной, бухточки для безопасной стоянки.

На второй день плавания вдоль берега Соколов встревожился не на шутку.

— Немыслимый берег, — говорил он Треске. — Ужели ни единого паршивого заливчика не встретим?

— Сам дивлюсь, Кузьма, — поскреб бороду море­ход. — К тому же опасаюсь, как бы опять не разыгра­лась буря. Думаю, надо спустить бот и проведать устье какой-нибудь подходящей реки. Может, на устье ино­родцев либо камчатских служилых встретим.

Так и решили сделать. Возле устья реки Тигиль суд­но бросило якорь. На боте решил отправиться сам Со­колов. С собой он взял Семейку, Мяту, Буша и еще троих дюжих казаков. Перед отплытием казаки надели кольчуги.

На судне за командира Соколов оставил Треску.

— Доглядывай, Никифор, чтоб пушкарь не отходил от пушки, — наказывал он мореходу. — На всю Кам­чатку — три острога казачьих Мирно ли тут сейчас — кто ведает? В случае, если нас встретят боем, пусть пушкарь выпалит — разбегутся.

Предосторожности, однако, оказались излишними. Пристав к песчаной кошке и поднявшись на берег, они прямо возле устья обнаружили в распадке корякское селение. Оно оказалось совершенно пустым. Дымящиеся остатки костров подсказали казакам, что жители стой­бища, видимо, скрылись в тайге, заметив корабль. Сколь­ко они ни кричали и ни звали людей, никто не ответил на их зов. Только крупные, словно волки, собаки, бро­дившие возле жилищ, скалились и озлобленно рычали на пришельцев.

Глубина в устье во время прилива была вполне до­статочной, чтобы провести судно на стоянку. Однако Со­колов передумал отстаиваться здесь, решив поискать все-таки встречи с камчадалами на других реках.

Снова снялись с якоря. Миновала ночь и еще один день. И опять не нашли ни одной бухты.

— Ежели на всем побережье нет бухт, тогда дело плохо, — сокрушался Соколов. — Тогда путь на Кам­чатку морем заглохнет.

— Надо искать подходящую реку, — настаивал на своем Треска. — Некоторые реки при впадении в море образуют ковш. В таком ковше судну стоять даже удоб­нее и безопаснее, чем в бухте.

— Поищем, — согласился Соколов. — Возвращать­ся просто так нам нельзя. Только бы погода не под­вела...

Первым человека на берегу заметил Умай.

— Гляди! — толкнул он в бок Семейку. — Там жен­щина!..

Судно в это время подходило к устью реки Круто­горовой. Известие о том, что на берегу виден человек, пе­реполошило всю команду. В подзорную трубу Соколов разглядел, что Умай не ошибся, что это действительно женщина.

— Словить надо бабу, — сдавленным шепотом ска­зал кто-то. — Да скорее же! Убегет!