[87], разве что тут не хватало автомобиля с ведущими передними колесами. Мы с Вернером ждали у стойки бистро, прямо напротив ворот Сантэ. Мэтр Жильбер сообщил нам день освобождения, но он не знал точно, в котором часу оно состоится. Мы здесь были не одни такие: вокруг нас стояли матери, уповавшие на освобождение детей; жены, встречавшие мужей, наконец-то выходивших на волю, – некоторые из них явились с младенцами, никогда еще не видевшими своих отцов; какая-то девица малопристойного вида – крашеная блондинка на высоченных шпильках – поджидала хахаля-сутенера. И все мы не спускали глаз с железной двери, расположенной слева от ворот, куда въезжали фургоны.
Время от времени эта дверь приоткрывалась, тюрьма выплевывала одну из своих жертв, мы прикипали к окну, а счастливая избранница бросалась к освобожденному узнику, который первым делом направлялся в бистро – выпить кружку пива и тем самым отметить свое освобождение.
Игорь вышел только к вечеру, в десять минут седьмого; на улице моросило, тротуар блестел от дождя, он зажмурился и сделал глубокий вдох – на воле дышалось совсем иначе! – потом невольно распрямился, открыл глаза, заметил Вернера на другой стороне улицы, перебежал ее, и они крепко обнялись. Я не видел Игоря с самых похорон Саши; он похудел, волосы были коротко острижены, и выглядел он помолодевшим лет на десять. Поскольку мое заявление в полиции могло ему навредить, я слегка побаивался нашей встречи. Игорь долго смотрел на меня, потом обнял и несколько раз похлопал по спине со словами: «Привет, парень, как твои дела?» Мы заказали эспрессо, чтобы отпраздновать его освобождение. Игорь взял в руки горячую чашку, подул на пенку, с удовольствием вдохнул аромат кофе. Нам даже не хотелось говорить, достаточно было того, что мы вместе, совсем как прежде.
– Ты постепенно придешь в себя, – приговаривал Вернер со своим еле уловимым акцентом. – Будешь жить у меня. Я повидался с Виктором Володиным – он обещал рано или поздно снова пристроить тебя на ночную работу.
– Нет, я принял другое решение: хочу эмигрировать в Израиль. Там признают советские медицинские дипломы, а я решил работать по специальности. Быть таксистом тоже хорошо, но я все-таки буду врачом.
– Знаешь, я тоже собираюсь в Израиль к моей подружке Камилле, помнишь ее? Уеду туда после экзаменов, в июле. А может, поедем вместе?
– Нет, сперва я хочу получить на руки документ о прекращении дела за отсутствием состава преступления. А пока попробую заработать, чтобы вернуть долг Вернеру.
– Держи свои заработки при себе, мне они не нужны. А вот получение этого документа потребует много времени. Но ты вовсе не обязан ждать, перейти границу вполне можно и так, без проблем.
– Ну нет, я хочу уехать легально, не по-воровски. Чтобы иметь возможность вернуться, если захочется.
Игоря выпустили без всяких извинений и оправдательных документов, но это не имело для него никакого значения – главное, теперь он был свободен. Я надеялся, что мы будем часто видеться, но это оказалось сложно: Игорь начал работать как сумасшедший, чтобы вернуть долг Вернеру, а это была солидная сумма, равная двухлетнему доходу таксиста. И тщетно Вернер твердил, что ему плевать на эти деньги, – для Игоря это было делом принципа. Он договорился с другими таксистами и стал работать нелегально, иногда по двое суток кряду, на Виктора Володина, который только того и ждал. Игорь откладывал все, что зарабатывал; беда лишь в том, что ему не всегда доставалась свободная машина. Каждый понедельник утром он ходил отмечаться в комиссариат на авеню дю Мен и продолжал ждать документа об отсутствии состава преступления, которого все не было. Время от времени я шел на улицу Шампольона, стучался в дверь проекционной, Вернер открывал и потихоньку провожал меня в зал посмотреть очередной фильм. Однажды он сообщил мне, что Игорь переехал к Жанне, в свой бывший дом. Но каждую неделю он приносил Вернеру конверт с деньгами, которые ему удалось сэкономить. «При таких темпах он рассчитается со мной, дай бог, лет через пять, – говорил Вернер. – Скажи хоть ты ему, что зря он себя так мучит, – может, он тебя послушает. Лучше бы он тратил их на себя и на свою подругу – мне кажется, у них не все гладко. Да, слушай-ка, на этой неделе у нас пойдет „Расёмон“[88], это что-то потрясающее!»
Поднимаясь в квартиру Луизы, я услышал очень знакомый гнусавый шум, не похожий на все остальные: в доме явно появился телевизор. И чем выше, тем громче становился этот звук. Луизина дверь была приоткрыта, и телевизионные голоса исходили именно оттуда. Я вошел: на экране повар с ухоженной бородкой делился каким-то рецептом с восхищенной женщиной.
А перед телевизором стоял, согнувшись в три погибели, наладчик в желтом комбинезоне: одной рукой он вертел комнатную антенну, другой – ручки на задней стенке аппарата. А Луиза сидела, наблюдая за его манипуляциями. Телевизор был водружен на буфет. Наконец картинка установилась, наладчик прибавил яркости.
– Ага, вот так будет отлично! – сказала Луиза.
Наладчик выпрямился, обернулся. Мне понадобилось целых две секунды, чтобы узнать его.
– Ты что, не желаешь здороваться с родным отцом? – с улыбкой спросил он.
Я машинально поцеловал его в щеку.
– Ну, как ты его находишь? Это же гениально! – воскликнула Луиза. – Твой отец сделал мне суперскидку. Вы просто душка, месье Марини!
– Зовите меня просто Поль. Вы будете довольны, это прекрасный аппарат, мы продаем такие сотнями.
– А я и не знал, что ты работаешь еще и наладчиком.
– Когда руководишь таким предприятием, нужно уметь все. Абсолютно все. Я даже уборкой занимаюсь в магазине, пол мету. Ну а пока – приглашаю вас на ужин.
Луиза побежала в спальню переодеваться. Отец стащил с себя комбинезон, отряхнул свой костюм цвета морской волны.
– А вообще-то, я пришел наладить телевизор, чтобы повидаться с тобой. У тебя миленькая подружка, очень даже симпатичная.
– Да мы, в общем-то, и вместе и не вместе…
Луиза появилась в юбке из шотландки и пышной белой блузке, я впервые видел ее в таком женственном наряде. Мы пошли ужинать в ресторан около площади Республики. Отец, конечно, знал здесь метрдотеля и называл по именам всех официантов.
– Здесь подают лучшие фуа-гра и шукрут в Париже, – объявил он. – А пить будем легкий гевюрц[89]. Возражений нет?
Я даже заподозрил, что мое присутствие не так уж обязательно. Луиза обнаружила у отца дар имитатора, который он охотно продемонстрировал. Она хохотала от души, слушая, как он читает меню на манер Фернанделя, а когда он рассказал со своим марсельским акцентом, что я был революционером, Луиза и вовсе вытаращила глаза, откинула челку и продемонстрировала свои ямочки на щеках.
– Нет, правда? Не может быть… Мишель?!
– Да, милая дамочка! – продолжал он, теперь уже в образе Мориса Шевалье. – Настоящий революционер – на французский манер!
Луиза хохотала до слез и никак не могла остановиться.
– На самом деле я вам еще не говорил, но я уезжаю.
– Это еще куда? – удивилась Луиза.
– В Израиль, к моей подруге Камилле. Вот сдам экзамены в июле и поеду.
Отец нахмурил брови, а Луиза побледнела и так неловко поставила бокал, что он опрокинулся и вино залило скатерть.
Я не понимал, каким образом матери удается держать меня в подчинении – для этого ей даже не требовалось повышать голос, достаточно было одного леденящего взгляда, чтобы я начал повиноваться. Но я больше не хотел жить под ее диктатом, я стремился идти вперед по жизни самостоятельно, и для этого следовало первым делом избавиться от родительской опеки. Однажды майским вечером я сделал решительный шаг – объявил матери, что намерен уехать в Израиль, с ее согласия или без оного, и даже не буду просить у нее помощи, так как скопил достаточно денег. Мать посидела в раздумье, потом сказала: «Что ж, я не могу сделать тебя счастливым вопреки тебе самому. Уезжай, в конце концов, это твоя жизнь, но предупреждаю: я дам разрешение только в том случае, если ты перейдешь на третий курс».
Я написал Камилле письмо до востребования в Хайфу, чтобы известить о своем приезде в июле, – наконец-то мы свидимся после двухлетней разлуки. И вплотную занялся учебой – теперь я не мог допустить, чтобы меня срезали на экзамене. Трижды поздними вечерами я наведывался к Луизе, но дверь неизменно была заперта. Я совал под нее записку с просьбой перезвонить, чтобы сходить куда-нибудь выпить. Заглянул в «Кадран» на Бастилии, но ее и там не было; в конечном счете я подумал: ладно, увидимся, когда она сама захочет.
Удача отвернулась от меня – ну что ж, она дама непостоянная, нужно проявить терпение и ждать, когда наступит твое время. Это всего лишь вопрос статистики. Именно так выразился Джимми, объявивший мне великую новость: он получил главную роль в полнометражном фильме.
Джимми давно уже не верил в свою удачу, но все еще пытался барахтаться, одолевал своего агента просьбами устроить ему кастинг, тщательно скрывал от киношников, что сыграл злодея-англичанина в телесериале «Тьерри-Сорвиголова», после чего его стали узнавать на улице тысячи людей, а некоторые даже проклинали за гнусное поведение, – и вот доказательство, что он убедительно сыграл свою роль, хотя на самом деле ни слова не знал по-английски, разве что yes и chewing-gum, но теперь-то он начнет брать частные уроки. Потому что рано или поздно он совершит бросок и переплывет Атлантический океан, чтобы работать в Штатах. Тогда-то все и увидят, чего он стоит. Америкашки – они не такие дураки, как здешние, все их звезды начинали карьеру на телевидении. Вот и Джимми согласился на эту телебодягу и – нате вам, пожалуйста, – достиг успеха, подписался на роль Марселя в фильме «Дневная красавица», который этим летом будет снимать Луис Бунюэль