– Ладно, не набирай много, все нужное купишь там, на месте. В этой стране лето очень жаркое, так что одевайся полегче.
За три дня до нашего отъезда он позвонил мне и сказал, что нужно срочно встретиться. Голос у него был какой-то напряженный, и я подумал: наверно, он мандражирует перед этим прыжком в неизвестность. Мы сошлись в кафе на углу улицы Карм, он заказал кружку пива без пены и в один глоток осушил ее на три четверти.
– Угадай, кто с нами едет?
– В Израиль?
– Нет, только до Марселя. Леонид! Вызвался нас проводить – он собирается провести отпуск на Корсике со своей подружкой, и они ради нас специально ускорили свой отъезд на два дня; мы садимся в его такси вчетвером, они доставляют нас на пароход, а сами едут дальше, до Ниццы. Надеюсь, ты не против Леонида и его подруги?
– Конечно нет, приятно будет прокатиться всем вместе.
– Ты увидишь: она настоящая красавица и при этом умна необыкновенно, в общем, исключительная женщина, Леониду здорово повезло, что его такая полюбила.
Мы с Игорем встретились незадолго до девяти утра у Орлеанских ворот, перед кафе, где Леонид назначил нам встречу. Погода была великолепная; мы стояли, высматривая в потоке машин его бежевый «Пежо-404»; Игорь уже начал нервничать и все время поглядывал на часы.
– Куда же он подевался?
– Может, передумал ехать?
Но вот Леонид подкатил к нам на своем «пежо», объяснил, что у него «была проблема», взвалил чемоданы Игоря и мой рюкзак наверх и закрепил их ремнями. Потом представил нам свою подругу Милену, сидевшую впереди, которая даже не взглянула на нас и не ответила на приветствие. Мы уселись сзади, и Леонид отъехал.
– Мы слегка припоздали, но ничего, сейчас выберемся на южную автотрассу, они там открыли дополнительную полосу до самого Вильфранша, а привал сделаем в Лионе.
Ехали мы в полной тишине; потом Леонид включил радио. В это воскресенье, 10 июля 1966 года новостная программа была посвящена трем событиям: катастрофе с подъемником в Шамони, операции, перенесенной королевой Фабиолой, и странному недомоганию Анкетиля на гонках «Тур де Франс»[104]. В другое время эта последняя новость вызвала бы бурные комментарии Леонида, но тут он включил другую станцию, и нам пришлось слушать симфоническую музыку.
Если бы Леонид остался в СССР, то как герой войны мог бы вести там вполне обеспеченную жизнь, но он потерял голову из-за этой женщины и стал единственным человеком, оставшимся на Западе из-за любви. Он встретил Милену в аэропорту Орли, когда его самолет, летевший по маршруту Москва – Лондон, вынужден был совершить посадку в Париже из-за смога. Леонид рассказывал нам эту сложную историю: отчаявшись найти авиакомпанию, которая наняла бы его на работу, он начал пить как ненормальный, и Милена от него ушла; потом, несколько лет спустя, они все же встретились, и их совместная жизнь потекла более мирно. Я видел Милену в профиль, она напоминала восковую фигуру. Леонид утверждал, что она хороша собой, но это было очень скромное определение: Милена обладала сияющей, безупречной красотой – правильные черты, белоснежная шелковистая кожа, светлые волнистые волосы классического «венецианского» оттенка, падавшие локонами на плечи. Вдруг она обернулась, несколько мгновений смотрела на меня, потом снова приняла свою позу сфинкса. Я покосился на Игоря, и он ответил мне гримасой. Два часа мы мчались на бешеной скорости, потом Леонид сделал остановку в Боне, и Милена направилась в туалет.
– Слушай, у вас какие-то проблемы? – спросил Игорь у Леонида, который в это время проверял, надежно ли закреплены ремни на багажнике. – Ты все время молчишь, она тоже.
– Да мы просто слегка повздорили сегодня утром.
– Это из-за нас, что ли? Мы ведь можем пересесть в поезд, если так…
– Нет, ерунда, это пройдет.
И поездка продолжилась все в той же гробовой тишине. Милена по-прежнему не открывала рта, Леонид вел машину так, словно сидел в ней один. На подъезде к Лиону он приобернулся к нам:
– Сегодня заночуем здесь, приглашаем вас в отель.
Эта остановка была не запланирована, но спорить мы не стали. Машина въехала в центр города, обогнула просторную площадь, где высилась статуя Людовика XIV, и затормозила перед отелем класса люкс. Подбежавший швейцар открыл дверцу со стороны Милены, и она вошла в отель, даже не оглянувшись на нас. Мы с Игорем совсем растерялись от такого обхождения.
Леонид отдал ключи от машины портье, чтобы тот отвел ее на стоянку, и обернулся к нам:
– Не переживайте, все уладится. Увидимся вечером за ужином.
Нас поселили в великолепном номере с двумя «супружескими» кроватями и с видом на площадь. Мы прогулялись по старинной части города, довольно-таки унылой, и выпили по кружке пива на террасе какого-то кафе.
– Наверно, она рассердилась, что Леонид ускорил их отъезд и решил нас проводить, – сказал Игорь. – Но я ведь его об этом не просил, он сам предложил, да еще уверял, что его подруга будет очень рада уехать раньше.
Когда мы вернулись в отель, портье передал нам записку от Леонида: «Сегодняшний ужин отменяется, увидимся утром за завтраком».
– Похоже, дела у нашего друга не так уж хороши, – заметил Игорь. – Это дурной знак.
На следующее утро мы спустились в ресторан и, к великому нашему изумлению, увидели Леонида, сидевшего за столом перед бокалом красного вина и пустой бутылкой. Он плакал, не скрываясь:
– Милена вернулась в Париж. Мы расстались, потому что сегодня я ей сказал, что уезжаю вместе с вами в Израиль.
Милена была единственной женщиной его жизни, и этот внезапный разрыв, на сей раз окончательный, вконец истерзал и уничтожил его; он говорил сквозь рыдания: «Ты видел ее глаза? Я идиот!» Да, она озарила его жизнь, каждый миг, проведенный рядом с ней, был чудом и навсегда останется в его памяти, но у нее невыносимый характер, и он никак не мог ее урезонить, он совершил тягчайшую ошибку в своей жизни, даром что в ней было полно разных других безумств и глупостей, но он не мог поступить иначе, видно, это назначено ему судьбой, что ж, тем хуже, такова жизнь, и никто не выбирает свою дорогу на этой земле…
Игорь осушил свой бокал, недоверчиво посмотрел на пустую бутылку «Кот-дю-Рон» и потребовал вторую.
– С того дня в Люксембургском саду, когда ты поделился с нами решением эмигрировать, эта мысль засела у меня в голове, но я боялся заговорить с Миленой – знал, что ей это не понравится. А сегодня утром вдруг решился – знаете, как бросаются в воду, чтобы спастись от огня, – объявил ей о своем решении уехать вместе с вами и попросил присоединиться ко мне, но она жутко разозлилась и сказала: «Наша жизнь здесь. Если ты уедешь, между нами все будет кончено, я тебя ждать не собираюсь, не в том я уже возрасте; если люди любят друг друга, они живут вместе, а если ты собрался жить в пяти тысячах километрах от меня, значит готов к разлуке».
– Но я не понимаю, почему ты хочешь жить в Израиле? – спросил Игорь.
– Чтобы снова водить самолеты. Израиль – одна из немногих стран, куда я еще не посылал запрос; их авиакомпания «Эль Аль»[105] совсем молода, им требуются опытные пилоты, а у меня за душой многие тысячи летных часов, я работал и в гражданской, и в военной авиации, водил «Илы», «МиГи», «Ту-104»; я бегло говорю по-английски, за какую-нибудь неделю стажировки научусь водить «боинги» или «каравеллы»; я родился не для того, чтобы быть таксистом, а для того, чтобы парить в небесах, вместе с птицами. Я стосковался по полетам, в жизни нет ничего прекраснее, а я смогу работать еще несколько лет, я в прекрасной форме, мне всего пятьдесят два, и я не гонюсь за высокой зарплатой. Я хочу лишь одного – летать. Уж ты-то можешь меня понять, ты сам едешь в Израиль, чтобы заниматься любимой профессией, работать врачом!
– Это верно, мой диплом там имеет законную силу. Но ведь я еврей, именно из-за этого клейма мне пришлось бежать из СССР, бросив жену и детей; правда, меня нельзя назвать настоящим евреем – я не религиозен, не верю в Бога, и все же, несмотря на это, я еврей и подпадаю под закон алии. Но ты-то этого не можешь.
– А я им скажу, что я еврей.
– Ты считаешься евреем только в том случае, если у тебя мать еврейка.
– К сожалению, она давно умерла. Зато моя тетка была замужем за евреем – очень симпатичным мужиком. Но главное, они нуждаются в храбрых и компетентных людях.
– Это безнравственно. Ты не имеешь права их обманывать.
– Подумаешь, тоже мне – обман. Во время войны я делал много чего похуже за штурвалом своего самолета, я убивал тысячи гражданских, и ты горячо одобрял это, как и все другие. Так чего стоит эта невинная ложь в сравнении со столькими жертвами?! Впрочем, если это тебе не по душе, если ты не хочешь, чтобы я ехал с вами, давай, скажи мне это прямо и откровенно.
О Милене мы больше не говорили. И тем не менее она незримо стояла тут, между нами. Леонид часто задумывался, уходил в свои мысли, и мы знали, что в такие минуты он представляет, как встречается и разговаривает с ней, а она отвечает на его вопросы или дуется, а иногда между ними вспыхивает ссора. Когда он приходил в себя, то улыбался нам грустной улыбкой осиротевшего ребенка. Мы до последнего момента надеялись, что он раздумает и скажет нам: «Нет, ребята, я все обдумал и возвращаюсь в Париж, к Милене, я не могу без нее жить». Но он держался стойко, хотя мне трудно сказать, была ли это стойкость или просто глупость; в общем, он твердо решил осуществить свою мечту.
Однако в Марселе, на набережной Ла-Жольетт, Леонида ждал неприятный сюрприз: его не пустили на «Галилей» – белый, нарядный, но довольно ветхий теплоход. Тщетно он целый час вел переговоры, рассказывал о своей матери, умирающей в Иерусалиме, предлагал заплатить вдвое за билет, спать на палубе или в очередь с другими в нашей каюте третьего класса, где койки располагались в три яруса, – кассир был неумолим и категорически отказался от взятки.