Сесиль умолкает. Три минуты спустя психоаналитик бросает взгляд на свои часы.
– Ну что ж, до четверга.
Люсьен не сердился на Франка за его политические убеждения, оправдывая их тем, что несгибаемость друга, вероятно, имеет под собой основания; что мир прогрессирует именно потому, что самые ярые борцы не допускают никаких компромиссов; что сам он, видимо, чересчур сентиментален и лишен политической воли – той, которая порождает истинных революционеров. Например, как-то вечером Люсьен выразил удивление высказываниями президента:
– Я не очень-то понимаю, что он имеет в виду, когда говорит о примирении социализма с исламом. Разве эти понятия не противоречат одно другому?
– Он стремится построить чисто алжирский социализм, – ответил Франк. – Девяносто девять процентов алжирцев из ста – мусульмане и верующие, как он сам. И вот тебе мой добрый совет: не лезь в эти дела, они тебя не касаются. Ты все еще мыслишь как француз-колонизатор и любитель читать мораль. Такой критический настрой заставляет нас тратить время понапрасну и грозит разложить страну; предоставь алжирцам самим решать, к какому будущему они стремятся и какими путями хотят к нему идти; здесь нуждаются в твоих медицинских познаниях, а не в запоздалых советах.
Люсьен находил, что Франк выглядит грустным, почти не смеется, и связывал это уныние с Джамилей, хотя тот больше не говорил о ней, как будто отчаялся найти свою возлюбленную и оплакивал ее, считая, что она умерла. И Люсьен решил сделать для него то, что обычно делают для холостых друзей, с головой ушедших в работу, словно только на ней и зиждется все человеческое существование: он познакомил его со своей приятельницей, такой же холостячкой, надеясь, что между ними «проскочит искра»; найти такую в стране, покинутой практически всей женской половиной французского населения, было теперь очень нелегко, а пригласить на ужин в ресторан Марко алжирскую девушку никто не посмел бы – такому безумцу просто-напросто отрезали бы голову. Итак, он привел туда молодую женщину-педиатра, чешку, которую прислали к ним в рамках соглашения между Алжиром и Чехословакией.
Елена Ха́нкова обладала многими достоинствами, способными привлечь внимание Франка: помимо приятной внешности, она бегло говорила по-французски, свято верила в коммунистические идеалы и сама вызвалась ехать на работу в братскую страну, во имя пролетарского интернационализма, победоносного и антиколониального. Но организовать это знакомство было непросто: Франк дважды срывал назначенный ужин. Он часто колесил по пыльным дорогам страны, чтобы агитировать людей за дело социализма, основанного на принципах самоуправления, которые они пока еще не понимали и не торопились принимать.
В конце концов после многочисленных отказов Люсьен поставил ему ультиматум: «У тебя скоро день рождения, и тут уж ты просто обязан прийти. Не вздумай нас уверять, что твое присутствие необходимо в каком-нибудь Тизи-Узу, плевать мы на него хотели, как-нибудь обойдутся там без тебя. И попробуй только надуть нас – если сам не придешь, мы явимся за тобой в министерство!»
Итак, во вторник, 21 мая 1963 года вся компания приготовилась отметить у Марко двадцать третью годовщину рождения Франка. Ресторанчик зарезервировали на весь вечер, что было нетрудно: с начала года Марко жаловался на то, что дела идут все хуже и хуже; от недели к неделе поток посетителей редел, клиенты один за другим спешно покидали Алжир, и каждый день обнаруживалось, что такой-то сел в самолет, побоявшись даже прийти попрощаться с хозяином; почти все столы в зале оставались незанятыми. Поэтому известие о праздновании дня рождения Франка было с восторгом встречено хозяевами. Люсьен и Марсьяль наприглашали всех близких и оставшихся завсегдатаев ресторана, посоветовав им привести и друзей, – словом, ожидалось многолюдное торжество. Марко организовал буфет на пятьдесят персон и нанял на вечер двух официантов-барменов. Его жена Симона испекла два гигантских торта, рецептом которых владела только она: один, залитый шоколадом и посыпанный орехами, другой с миндальным кремом в три слоя, с ромом и кофейным ароматом, и каждый был украшен двадцатью тремя разноцветными свечками.
Елена никогда не видела Франка, но ей казалось, что она давно его знает, так часто Люсьен рассказывал о своем друге; даже если он заговаривал на другие темы, она незаметно возвращала его к Франку, чтобы разузнать подробности, упущенные Люсьеном, – например, выспрашивала у него, какой подарок ко дню рождения мог бы тому понравиться, – и врач еще подробнее описывал ей все пристрастия своего друга. Скоро Елена объявила ему, что нашла подходящий подарок и уверена, что Франк горячо одобрит его. Она возбудила любопытство Люсьена – сам он, полностью лишенный воображения, прикидывал, не купить ли ему галстук. Но Елена только улыбнулась и загадочно сказала: «Там увидите!»
Франк явился в ресторан к семи часам, после Марсьяля. В ожидании гостей, которые тянулись по одному, не спеша, Марко подал аперитив. Марсьяль преподнес имениннику продолговатую коробку с этикеткой «Чудо-обувь!». И был очень удивлен, когда Франк угадал, что в ней: это и в самом деле было настоящее чудо – роскошные туфли Романской фабрики[133], на шнурках, с черным мыском, украшенные по союзкам и берцам гвоздиками ручной работы; Марсьялю никак не удавалось пополнить запас такой шикарной обуви из-за проблем на таможне:
– С каждым месяцем это все труднее и труднее, нужно заполнять кучу документов, таможенники придираются без конца, лишь бы содрать несколько лишних купюр. Но стоит их чуточку подмазать, как тебе тут же шлепают печать, и ты без проблем, как по волшебству, получаешь свой товар, – по-твоему, это нормально?
– Таможенники не виноваты – они, как и все мелкие служащие, получают нищенскую зарплату, им ничего не остается, как брать взятки. Вот когда мы приведем в порядок наш бюджет и люди станут исправно платить налоги, с незаконными поборами будет покончено.
И Франк восхищенно добавил:
– У меня никогда еще не было таких шикарных корочек!
Он пожелал немедленно примерить туфли.
– Не сомневайся, у меня глаз-алмаз, – успокоил его Марсьяль, – я сразу углядел, что ты носишь сорок второй с половиной.
– Ну надо же: как раз впору!
К восьми вечера праздник еще не развернулся вовсю: в зале было только восемь человек. Неужели на улицах опять беспорядки? Люсьен познакомил Франка с Еленой и преподнес имениннику три галстука, кожаный несессер, авторучку и альбом Бадди Холли[134].
– Ты мне говорил, что любишь рок, вот пусть это и будет началом твоей коллекции. Если тебя интересуют пластинки, учти, что их полно на рыночной площади Рандона.
Франк перевернул альбом и вгляделся в названия песен.
– Вот эту я знаю, она самая потрясная; мой близкий друг, который с ума сходит по року, собрал все хиты Билла Хейли[135]. Он знал их наизусть; он один мог их перевести на французский. Это брат моей бывшей пассии, мы с ним были не разлей вода, он даже подружился с моим младшим братом и оставил ему свою коллекцию пластинок, когда пошел в армию. Сейчас он, наверно, отслужил и вернулся в Париж; я бы не удивился, если бы он в один прекрасный день устроил там революцию. Ну что ж, придется мне купить проигрыватель.
Оторвавшись от альбома, он поднял голову и увидел, что Елена протягивает ему свой подарок, завернутый в белую бумагу. Она смотрела на Франка с сияющей улыбкой, в блестящих глазах таилось легкое лукавство.
– Люсьен много рассказывал мне о вас. Я уверена, что это доставит вам удовольствие. Надеюсь, у вас пока такого нет.
Франк взвесил на руке сверток:
– Если там книга, то это настоящий фолиант.
Он развернул бумагу и обнаружил огромный том в пожухшей желтой обложке; на форзаце был изображен казак в красном кавказском чекмене, стоящий на излучине широкой реки.
– «Тихий Дон»! – воскликнул Франк. – Потрясающе!
– Это полное издание тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года, – пояснила Елена. – Я обожаю этот роман. Считаю его одной из самых замечательных книг на свете. Люсьен сообщил мне, что вы бегло говорите по-русски. Книга, конечно, не новая, но ведь самое важное – текст, вы согласны?
– Ох, как я вам благодарен! – сказал Франк. – Это роскошнейший подарок!
И он начал перелистывать страницы так бережно, словно держал в руках хрупкую драгоценность.
– «Тихий Дон» Михаила Шолохова. У него был такой громкий успех, но, несмотря на это, роман никогда не переводился на французский. В нем тысяча пятьсот восемьдесят страниц!
– Это самое полное издание, – пояснила Елена. – Все восемь частей в одном томе.
– Я начну его читать сегодня же вечером.
– Только не спешите, его нужно читать медленно, чтобы насладиться текстом. Я пометила карандашом некоторые абзацы, которые меня особенно поразили; эта книга – настоящая сокровищница знаний о России; не прочитав ее, нельзя понять ни эту страну, ни ее революцию.
К девяти часам вечера в зале набралось двенадцать человек; Марко вышел на улицу – глянуть, нет ли кого снаружи, но приморский бульвар был пуст, и он понял, что больше никто не придет. Они сели за круглый стол, вставая лишь для того, чтобы подойти к бару, где бокалов было куда больше, чем желающих выпить; гости беседовали между собой, избегая политических дискуссий и предпочитая обсуждать завтрашний матч «Милан-Бенфика» на стадионе «Уэмбли»[136]. Все дружно предсказывали легкую победу португальцам, среди которых был Эусебио[137] – «черная пантера»; куда уж до них жалкой итальянской команде, эти только и умеют, что обороняться! Каждый из гостей заранее продумал, как исхитриться, чтобы послушать радиотрансляцию матча в полдень, в разгар рабочего дня. Франк спросил Елену, любит ли она футбол, и та ответила: «Да, очень!» Но она болела за пражскую «Дуклу»