[138], которая чуть-чуть не выиграла в четвертьфинале в матче с «Бенфикой», а все из-за этого дьявола Эусебио. Люсьен был в восторге, видя, что Франк проявил интерес к Елене; между ними явно «проскочила искра».
Молодая женщина рассказывала Франку о своем детстве в Пршиборе – маленьком городке на севере Моравии, о трудных послевоенных годах, об изучении русского языка, обязательного предмета в школе, – оно помогло ей ознакомиться с русской литературой (правда, ее любимым писателем стал Горький), о каникулах в кемпинге на озере Балатон, о посещении болгарской Варны, где она впервые увидела знаменитое Черное море с его бирюзовыми водами, – эту поездку организовал комитет Революционного профсоюзного движения, членом которого был ее отец, механик-моторист на заводе «Татра». Потом она заговорила о своей мечте стать врачом – это желание возникло у нее еще в детстве, когда она «лечила» брата, сестер и своих кукол; о том, как она была счастлива, когда поступила в пражский мединститут, а потом проходила практику в больнице Нижнего Новгорода. В этом застолье, где даже близкие друзья говорили шепотом, стараясь избегать политических тем, Елена выделялась своими пылкими, смелыми высказываниями; каждая новая подробность украшала ее воспоминания, вызывая улыбки гостей, и все они слушали ее жадно, точно путешественницу, чья жизнь полна захватывающих приключений.
Появилась Симона с тележкой, на которой красовались оба ее торта. Поскольку гостей было в десять раз меньше, чем предвиделось, решили зажигать свечки только на шоколадном. Франк ловко задул их по кругу, но одна из свечей – витая, в самом центре, – продолжала гореть; он сильно дунул на нее еще раз, огонек было сник, но тут же вспыхнул снова, как будто насмехаясь над усилиями человека. Франк наклонился над тортом, дунул изо всех сил, и свечка погасла. Гости, конечно, зааплодировали и хором закричали: «С днем рождения, Франк!» – но у всех остался какой-то осадок, смутное предчувствие беды. Один из друзей, преподаватель, потребовал: «Франк, с тебя ответная речь!» – но тот замотал головой. Симона разрезала торт на огромные куски, несмотря на протестующие крики: «Мы уже наелись!» Не спорила одна только Елена, она быстро покончила со своей порцией и поздравила Симону, сказав, что такого торта она в жизни еще не пробовала. Симона тут же предложила ей второй кусок, такой же огромный, но Елена ответила, что столько ей не осилить, и предпочла доесть начатый с тарелки Марсьяля.
Они вышли из ресторана все вместе, поблагодарив Симону и Марко за их старания и обещав вернуться завтра, чтобы доесть и допить то, что осталось. И пошли прогуляться по берегу моря, в наступившей наконец темноте; лето вернулось, им было хорошо и казалось, будто они одни в целом мире. Елена и Франк приотстали от компании; она начала расспрашивать о его жизни, и он выдал ей слегка приукрашенную версию, умолчав о своих тайнах и горестях. Рассказал, что приехал в Алжир по своей воле, чтобы участвовать в возрождении этой страны; такая история звучала убедительно и была более волнующей, нежели реальная; правда, теперь она действительно стала для него реальностью. Люсьен время от времени оборачивался и с удовольствием констатировал, что они прекрасно столковались, хотя при этой мысли ему было как-то не по себе. А все остальные смотрели вперед, делая вид, будто не замечают, что затевается у них за спиной.
На самом деле Франк, которому только-только стукнуло двадцать три года, был слишком молод для двадцатидевятилетней женщины. Правда, эта разница в возрасте не так уж бросалась в глаза: Елена тщательно следила за своей внешностью, выражением лица, за каждым словом. Она давно выработала стратегию выживания во враждебной среде, это стало ее второй натурой. «Ничего страшного, что он моложе меня, – думала она, слушая, как Франк описывает ей свою работу в Институте планирования, – с таким мужчиной мне будет легче поладить».
Из всех пляжей в окрестностях Алжира – а их были десятки, как к востоку, так и к западу от города, – они предпочитали Сиди-Феррух, с его золотистым песком и рощей с зонтичными соснами, почти у самой воды, где можно было устраивать пикники, не боясь беспощадного солнца, читать или подремывать в волшебном уединении, вдали от людских скопищ.
– Ты представляешь, сколько мог бы приносить стране такой волшебный пейзаж? – спросила Елена.
– Туризм для нас не является приоритетом, – ответил Франк. – Мы больше ориентируемся на развитие промышленности, способной создать рабочие места, – сталелитейной, нефтехимической. Вот что будет содействовать подъему страны.
– У меня на родине вся экономика находится под контролем государства; для тяжелой промышленности это вполне естественно, но вот с легкой – просто беда. Мы проводим отпуска в Венгрии; поскольку это коммунистическая страна, нам не нужны иностранные паспорта. Зато там есть все, что душе угодно: бутики, бары, маленькие ресторанчики, а в магазинах и на рынках – овощи и фрукты, рыба, мясо и колбасные изделия всех сортов, каких у нас в Чехословакии в глаза не видели; я уж не говорю о джинсах, майках и прочих чудесных вещах. По вечерам на берегу озера Балатон устраивают балы, танцуют чардаш, слушают музыку; в некоторых кинотеатрах показывают западные фильмы; и все стремятся провести там хотя бы неделю-другую. Венгры живут туризмом, им повезло больше, чем нам. Главное отличие в том, что в венгерских ресторанах с посетителями обращаются вежливо, стараются угодить, тогда как у нас подают одно-единственное «дежурное» блюдо; оно стоит недорого, но вкус отвратительный.
– Я смотрю, ты восхваляешь капитализм.
– Пойдем купаться, давай воспользуемся здешним социалистическим раем.
У Франка и Елены было почти все для счастливой совместной жизни, не хватало только одного – откровенности: Франк не хотел признаться, что он беглец и возвращение на родину ему навсегда заказано, разве что он решит закончить там свою жизнь в тюрьме; Елена скрывала, что ненавидит коммунизм и его приспешников и мечтает лишь об одном – попасть во Францию и получить там политическое убежище. Они инстинктивно умалчивали об этих проблемах, грозивших разрушить их общее будущее, полагая, что ложь умолчания не такой уж великий грех – достаточно выражаться тактично и вежливо, соблюдая видимость согласия. Таким образом, каждый из них скрывал некую тайну, которая не сулила их отношениям ничего хорошего, будучи раскрытой, а напротив, привела бы к любовному краху; каждый боялся, что, разоблачив себя, обратит другого в бегство.
И, поскольку каждый знал, что обманывает другого, это положение вещей заставляло их обоих быть особенно предупредительными, так что внешне они казались прекрасной, дружной парой. Недаром говорят, что любовь зиждется на незнании.
Франк успешно играл роль скромного героя, взвалившего на себя тяжкую миссию – исправить ошибки отцов, посвятить свою жизнь беспощадной борьбе с империализмом и колониализмом, принесшими человечеству столько несчастий, и восстать против власти денег, которую восхваляли детям в школах как основу жизни в обществе и которая была на самом деле величайшим бедствием для человечества. Чтобы подкрепить примером свои убеждения, он упоминал иногда об интербригадах, которые сражались в Испании и потерпели поражение из-за глупости и разногласий. Подобные рассуждения убеждали Елену в правильности ее выбора: она не ошиблась, сблизившись с этим молодым французом-идеалистом; конечно, это нельзя было назвать своей первой и последней любовью, но Франк ей очень нравился. Свою единственную любовь она оставила в Праге и знала, что им уже не суждено встретиться, потому что она никогда не вернется на родину. Разрешение покинуть Чехословакию получила только она одна: ни ее возлюбленному, ни ее родителям никогда не выдали бы выездную визу – они служили некоторым образом заложниками, гарантирующими ее возвращение в страну. Но Елена поставила крест и на родных, и на своей единственной любви, выбрав свободу.
Теперь Франку предстояло служить ей проводником в мир свободы, поскольку обратный путь был невозможен.
Итак, если исключить двойное умалчивание о своих тайнах, Франк и Елена прекрасно ладили друг с другом, очень много работали – она в больнице «Парнэ», у Люсьена, он в своем институте – и регулярно встречались только тогда, когда Франк бывал в столице; однако он без конца разъезжал по стране, а у нее был скользящий график работы. Елена несколько раз заводила речь о том, чтобы переехать в его огромную квартиру на улице Жерико: «Тебе это было бы выгодно, разве нет? Да и я могла бы сэкономить на своей квартплате, если бы мы сложились, – очень уж мало я получаю. Кроме того, я могла бы вести хозяйство и заботиться о тебе». Дважды Франк уклонялся от решения, но на третий раз уступил, сказав: «Ладно, перевози ко мне свои вещи». Таким образом, Елена поселилась у него. Они походили на новобрачных. Теперь их жизнь омрачало только одно: Елена непременно хотела готовить еду, хотя у нее начисто отсутствовали кулинарные способности.
В воскресенье, 21 июля 1963 года, ближе к полудню, в дверь позвонили. Елена открыла: перед ней стоял Марсьяль, дрожащий, перепуганный. Он хотел поговорить с Франком.
– Но Франк в Тебессе или где-то еще в тех местах.
– А когда он вернется?
– Через неделю или больше. Он никогда не знает точно. Позвони завтра в институт, они тебе скажут.
– Ну, тогда мне крышка!
Елена впустила его в гостиную, и Марсьяль рухнул на стул, у него тряслись губы. Она принесла анисовку, он залпом выпил две рюмки, одну за другой, и рассказал о своем несчастье. Этим утром он, как всегда, наводил порядок в витрине своего магазина, как вдруг появился алжирец, которого он знал только в лицо, бывший офицер ФНО; войдя, он осмотрел все полки так, словно оценивал товары, объявил, что теперь этот магазин принадлежит ему, и выложил на прилавок пачку документов, которые Марсьяль должен был подписать. На сборы ему оставили одни сутки. В случае отказа офицер пригрозил обратиться к комиссару полиции – преданному другу партии, сообщить, что Марсьяль был членом ОАС, что он скрывает это с намерением совершить теракт, и его немедленно арестуют. В заключение офицер намекнул ему на то, как полиция поступает с бывшими оасовцами. Их спускают в подвал и как следует обрабатывают;