Франк часто думал о Джамиле и своем сыне; ему безумно хотелось их повидать, но он помнил, что Джамиля окончательно вычеркнула его из своей жизни. «Я должен их забыть, – твердил он себе, – должен заняться делом и найти новую подругу». Эта мысль донимала его каждую ночь, особенно после того, как ему встречалась где-нибудь на улице молодая женщина с ребенком – а это бывало по сто раз на дню, – но все благие намерения развеивались как дым: избавиться от прошлого не так-то легко. Время от времени Франк поднимался на холм Вале, к казармам, в надежде встретить там Джамилю с сыном. Это стало подлинным наваждением. Он думал о них постоянно. Однажды утром ему пришла в голову мысль: а что, если предложить Джамиле просто дружбу, чтобы он мог наблюдать, как растет Карим?
Стать для него кем-то вроде дяди.
Он удовольствовался бы даже этой жалкой участью, лишь бы Джамиля согласилась, но для этого нужно было опять-таки встретиться и поговорить.
В один из воскресных дней ноября 1965 года ненастье разыгралось вовсю: пальмы сгибались под бешеными порывами ветра, дождь лил как из ведра, гремел гром, а море приняло грязно-желтый, оловянный цвет. Франк сидел дома и читал Фуко де Базена, пользуясь, как закладкой, прозрачным пакетиком с волшебным клевером, как вдруг кто-то позвонил в дверь. Он открыл и с изумлением увидел перед собой Джамилю в мокрой одежде, с мокрым от дождя лицом.
– Ой, как у тебя уютно! – сказала она, снимая косынку и куртку.
– Это пятикомнатная квартира, она слишком велика для меня, зато отсюда прекрасный вид на парк. И на море тоже.
Он предложил ей сесть, но она покачала головой; спросил, не хочет ли она выпить чего-нибудь – он может приготовить чай, – но она и от этого отказалась.
– Франк, у меня беда, и только ты можешь мне помочь.
– Говори, в чем дело, я слушаю.
Джамиля с отчаянием взглянула на него, вытерла пот со лба.
– Мой муж Тахар арестован, – он кабил, а значит, противник диктатуры Бумедьена и сторонник Айт Ахмеда[149] и демократии. В первые же дни государственного переворота власти арестовали в Кабилии сотни людей; Тахар скрывался целый месяц, но вчера его схватили на вокзале, и мне до сих пор ничего о нем неизвестно, я просто умираю от страха за него. Только ты можешь хоть чем-то помочь нам.
– Не думаю, что мне это удастся.
– Но ты же знаешь их всех, ты работаешь вместе с Хамади. Ему стоит только слово замолвить…
– Ты преувеличиваешь мое влияние. Я всего лишь советник по техническим вопросам.
– Я умоляю тебя, помоги освободить его, сделай это для меня!
С минуту они стояли молча, глаза в глаза, и Франку было не по себе от ее умоляющего взгляда; он снова предложил ей сесть, выпить чего-нибудь, но Джамиля сказала, что спешит домой: она оставила Карима у соседки. И ушла – не обернувшись. Неслышно, как воровка.
А Франк сидел в полной растерянности, кляня себя за то, что не задал ей ни одного вопроса, никак не воспользовался их встречей. Но тщетно он перебирал все варианты – он не видел способа помочь Джамиле, да и не чувствовал себя обязанным выручать ее из беды: она безжалостно отняла у него сына, навязала свое решение, даже не выслушав его доводов. Так почему душевное благородство должен проявлять только один из них?! У Джамили хватило дерзости прийти за помощью и при этом снова отвергнуть его – вот и пускай теперь выпутывается сама! Вполне вероятно, что, оставшись в одиночестве, она изменит свое решение под гнетом обстоятельств и у него появится шанс вновь завоевать ее; этот самый Тахар, которого она явно не любит, наверняка просидит несколько лет в тюрьме, а он, Франк, станет ее спасителем и обретет наконец сына.
Нет, он и пальцем не шевельнет, чтобы помочь ей!
И тем хуже для ее супруга. С какой стати он должен вызволять его из беды?! Этот тип наверняка принадлежит к своре тех вечно недовольных умников, что проводят время за болтовней о демократии и правах человека, как будто они живут в богатой, преуспевающей стране, в Европе, а не в Африке, в то время как президент и правительство бьются за развитие экономики Алжира и нуждаются в поддержке всех своих граждан, всего сплоченного народа, – им не нужны интриганы или эгоисты, неспособные подняться над своими мелкими личными интересами. А Джамиля… о, она еще вернется и будет умолять его взять их с сыном к себе. Теперь удача будет на его стороне. И Франк снова погрузился в чтение Базена. Удача будет на его стороне!
На следующий день, после собрания, посвященного открытию института нефтехимии, Мимун пригласил Франка пообедать с ним – они должны были разработать план заграничной поездки президента.
– Я могу обратиться к тебе с просьбой? – спросил Франк.
– Конечно, – ответил Мимун.
– Мы с тобой знакомы уже три года, и я никогда ни о чем тебя не просил. Да и сегодня прошу не за себя, а ходатайствую за освобождение одного моего знакомого. Его арестовали позавчера. Правда, он кабил и оппозиционер, но скорее глуп, чем опасен.
И Франк выдал Мимуну трогательную историю дружбы с человеком, чья семья в отчаянии обратилась к нему за помощью; как ни странно, Мимун был доволен, что его помощник наконец-то обратился к нему с просьбой, хотя и трудновыполнимой. «Я подумаю, что можно сделать, но ничего не гарантирую», – сказал он, затем позвонил товарищу по партии – высокому чину военной контрразведки и попросил его оказать содействие в одном пустяшном деле, намекнув, что отплатит услугой за услугу. В тот же день ему сообщили, что означенный Тахар будет к вечеру освобожден и доставлен домой; его, конечно, слегка «потрепали», но ничего страшного, и самое лучшее для него было бы покинуть страну.
Франк с нетерпением ждал, что Джамиля позвонит или зайдет к нему. Но она не давала о себе знать, и это его очень удивило. А пять дней спустя ему стало известно, что почти сразу после освобождения Тахар и Джамиля с Каримом сели на пароход «Город Оран», идущий во Францию, и попросили там политического убежища. Франк был потрясен: это означало, что он никогда уже не увидит своего сына. Но больше всего его возмутило то, что Джамиля уехала, даже не подумав поблагодарить его за помощь; он расценил это как предательство, оскорбление с ее стороны.
Даже простого «спасибо» не сказала, ни единого слова!
В следующем месяце, 13 декабря 1965 года, Франк Марини был включен в состав делегации, сопровождавшей президента Бумедьена в СССР. Франк ехал туда под защитой дипломатического паспорта и, стало быть, пользовался неприкосновенностью; он был одним из двух членов группы, бегло говоривших по-русски.
Целых две недели я шатался по Хайфе, несмотря на скверную погоду; под непрерывным дождем город как-то съежился и поблек, было холодно, и люди со смехом жаловались на ненастье, называя его «польской зимой». Я бродил по нижнему городу, где в утренние часы разворачивался пестрый, колоритный базар, и как-то раз наткнулся на группу людей, окруживших ливанского торговца тарелками, всяким кухонным скарбом, инструментами и лампочками; там же, на блюде для кускуса, были выставлены три набора цветных фотопленок «Кодак» 24 х 36, по шестнадцать бобин каждый, и один – с черно-белой, все в фабричной упаковке. Пленка как раз подходила к «лейке», доставшейся мне от Саши. Торговец назвал такую ничтожную цену, что я даже не стал торговаться, хотя мне сто раз внушали, что здесь так принято, и только проверил срок годности товара. За эту поездку я успел выучить по нескольку слов из идиша, русского и арабского и мог довольно бойко изъясняться на этой причудливой языковой смеси, так что окружающие меня понимали. Итак, я ушел с базара, прижимая к груди целое сокровище – четыре пакета, плотно набитых пленками.
Игорь и Леонид продолжали учить иврит; Леонид буквально потряс своего преподавателя: тот никогда еще не встречал человека, который так быстро усваивал бы чужой язык, – на это обычно способны только четырехлетние дети. Мало того, Леонид еще и помогал Игорю, который только-только начал осваивать сложные фразы. В конце концов я рассказал им историю своих отношений с Камиллой. Они, конечно, держались противоположных мнений: Игорь, человек романтического склада, полагал, что она должна появиться, уехать со мной во Францию и все у нас кончится благополучно. Что касается Леонида, который за свою жизнь поимел столько женщин, сколько никому и не снилось, то он уверял, что она не приедет и это к лучшему: «Не то заморочит тебе голову так, что не оберешься проблем; лучше выбери себе какую-нибудь милую, скромную девушку, их вокруг пруд пруди». И в заключение вынес свой приговор: «А эта – выпендрежница!»
Я взял билет на пароход, отходивший в ближайший вторник. Накануне моего отъезда Леонид пригласил нас на ужин – ведь это была наша последняя совместная трапеза, если, конечно, не произойдет ничего нового. Мы можем вообще больше не увидеться, разве что мои друзья когда-нибудь вернутся в Париж; а поскольку такое было маловероятно, мы постарались провести этот вечер веселее, чем обычно. Леонид пребывал в радостном возбуждении: Илья сообщил, что его кандидатура прошла первый этап в «Эль Аль» и что ему еще до конца года предстоит следующий – собеседование; в общем, можно надеяться на успех, сказал он, хотя лучше не радоваться раньше времени, не то сглазишь.
– Вот видишь! – воскликнул Леонид. – Я приехал сюда, не питая никаких иллюзий, пожертвовал ради этого любовью Милены и жалею об этом днем и ночью, но когда у человека есть мечта, нужно быть готовым чем-то жертвовать, зато потом я встретил Илью, который стал моим другом, протянул мне руку помощи. И в скором времени, если повезет, я снова буду летать. В жизни трудно чего-нибудь достичь, если судьба не подарит человеку хоть маленькую удачу.
– Ты прав, – подхватил Игорь, – судьба должна подкинуть тебе хотя бы крошечный шанс, иначе не поможет ни работа, ни упорство.