– Если все пойдет хорошо и ты будешь соблюдать наш договор, в будущем году я оплачу тебе уроки игры на гитаре. Потому что рок – это прежде всего гитара.
Шарли опять стал ходить в школу; ему предстояло пройти программу за несколько пропущенных лет. Он оказался в классе с малышами, которые учились читать и писать, и, чтобы помочь ему, Франк платил за частные уроки. За спиной у Шарли была совсем другая, взрослая жизнь, и он чувствовал себя неуютно среди малых детишек; не сумев ни с кем подружиться, он изображал серьезного, прилежного ученика. А в классе все время смотрел в окно.
Заглянув в свой ежедневник, Франк понял, что проблема заключается в нем самом: он все время в поездках, и на Шарли не хватает времени; мальчик надолго остается один, не получая полноценной поддержки. Франк опасался, что он вернется к своему прошлому образу жизни.
На работе, пока шло совещание, он думал: «Идеальной для него была бы жизнь в семье, иначе ему не выбраться».
Франк пригласил Розетту на ужин; хорошие рестораны закрывались десятками, Алжир источал скуку сонного, провинциального городка, к которой добавлялось постоянное напряжение из-за комендантского часа. Они встретились в ресторане отеля «Алетти», где официантов было больше, чем клиентов, и уединились за столиком в огромном зале с панорамным окном и видом на море. В конце ужина Франк предложил Розетте переехать к нему и заняться воспитанием Шарли, пока тот не восполнит свои пробелы в учебе и не обретет уверенность в себе; то есть создать что-то вроде семьи, пусть и не настоящей, зато современной – на определенный срок и без каких-либо взаимных обязательств.
Франк ждал, что Розетта рассмеется, назовет его больным или сумасшедшим, но она сдвинула брови и задумалась.
Допив вино, она строго взглянула на него, закурила и сказала со своим обворожительным римским акцентом:
– Хорошо, мы создадим семью для Шарли, я сделаю это ради него. Чтобы помочь ему. Чтобы у него был шанс выкарабкаться. Но предупреждаю тебя: я не собираюсь заниматься хозяйством и готовкой. Ничем в этом роде. Мы не будем жить так, как живут супружеские пары. У меня собственная квартира. Куда я буду уходить, когда захочу. И у нас не будет общего бюджета.
– Конечно, я согласен.
– Знаешь, между нами не должно быть никакой двусмысленности, я ведь в тебя не влюблена.
– Я в тебя тоже.
Франк вполне удовлетворился таким исходом разговора, и они чокнулись за их новую жизнь. Как ни странно, Розетта обрадовалась, узнав, что Франк не испытывает к ней никаких чувств; это означало, что она сможет уйти и вернуться к себе домой когда захочет и что в какой-то момент их отношения растают, как кубик льда в бокале с водой. Она, однако, поостереглась объяснять ему, почему приняла его предложение. Сейчас ей тридцать лет, когда-нибудь у нее будет ребенок или даже двое и мужчина в придачу.
А как иначе?!
Но Розетта не знала, чего хочет на самом деле. Размышляя над предложением Франка, она сказала себе, что этот эксперимент сожительства в естественных условиях – нечто вроде генеральной репетиции, которая позволит ей оценить преимущества и неудобства жизни с мужем и ребенком и станет уроком на будущее. А кроме того, было еще одно, чего никто в этой жестокой стране не мог ожидать: за внешностью энергичной и боевитой женщины, которой казалась Розетта, скрывалась чувствительная душа. Когда Франк под страшным секретом рассказал ей историю Шарли, она прониклась к этому ребенку, с которым так сурово обошлась судьба, совершенно новым для нее чувством, и, как ни странно, Шарли тоже начал испытывать к ней привязанность, которой у него не было до сих пор ни к кому, кроме матери и сестры. Розетта имела на него влияние, которое поражало Франка. Когда она говорила: «Иди мыть руки», Шарли бегом бежал в ванную, а когда командовала: «Тебе пора спать, завтра в школу!» – он безропотно вставал, целовал их обоих и через пять минут уже спал. Она заставляла его заниматься почти каждый вечер и вскоре попросила своего шефа поручать ей проекты в городе, чтобы реже ездить в командировки. Благодаря ей Шарли добился серьезных успехов в чтении и письме, а заодно выучил несколько итальянских ругательств. Розетта не отличалась ангельским терпением, она легко выходила из себя, когда он ошибался. «Testa di piccone!»[185] – кричала она. Но Шарли не обращал внимания, потому что не понимал, что это значит, а так как она улыбалась, он принимал это за проявление любви.
Теперь Шарли больше не сбегал из дому. Похоже, его гнев улетучился или затих на время, притаился глубоко в сердце, готовый вспыхнуть по любому поводу. Он никогда не говорил о прошлом, не вспоминал о погибшей семье, вел себя так же, как другие подростки, – всегда был готов подурачиться и уже начал посматривать на девочек, которые на него не глядели, так как он по-прежнему был малорослым и тщедушным. Но главной переменой в жизни Шарли стала Розетта. И эта странная семья, которую они создали втроем. Когда они гуляли вдоль моря или шли лакомиться лимонным сорбетом на улицу Лазерж, всегда находился проницательный прохожий, который замечал, как Шарли похож на Розетту – мол, у него точь-в-точь такая же улыбка, – или что у него глаза Франка, – тот, конечно, не станет отрицать очевидное! Это вызывало у них улыбку. Они обменивались понимающими взглядами и ничего не отрицали. Потому что были настоящей семьей. Разве что никогда не ссорились между собой.
Шеф освободил Розетту от разъездов и поручил ей следить за выполнением всех проектов компании, помимо трех строек в столице. Она работала по двенадцать часов в день, у нее не было и десяти минут, чтобы сходить в магазин, и она решила поручить это Шарли: делать ему нечего, он только слушает радио да обезьянничает, подражая Элвису Пресли. Франк умолчал о том, при каких обстоятельствах познакомился с Шарли. Поэтому, когда она хотела отвести его к Хасану и обо всем договориться, Шарли в последний момент находил тысячу предлогов, чтобы смыться из дома; но Розетта не любила тянуть с решениями и в третий раз успела схватить его за руку: «Сегодня вечером ты пойдешь со мной, и я познакомлю тебя с Хасаном». Хозяин лавки был ошеломлен тем, что у Шарли хватило наглости заявиться к нему в лавку. Но он не посмел перечить Розетте, когда она заявила: «Мальчик будет брать все, что нужно, ты будешь записывать, а Франк оплачивать, как всегда, – договорились?» Хасан подумал, что при таких условиях было бы глупо отказывать покупателю, который готов платить по счету, не глядя. Так Шарли стал клиентом Хасана. Разумеется, под бдительным присмотром лавочника, без всяких улыбок, приберегаемых для остальных клиентов, и без привычных разговоров о погоде. Он даже не отвечал Шарли на его: «До свидания, Хасан, до завтра».
Поселившись с Франком, Розетта обнаружила одну его особенность, которая была ей до сих пор неизвестна. Да и как она могла о ней знать, не живя с ним? Франку требовалось немало времени, чтобы заснуть, и он до трех-четырех часов утра читал свои русские книги, прежде чем забыться тревожным сном. Ему часто снились кошмары. Он вскрикивал и просыпался с бьющимся сердцем, искаженным лицом, дрожащими губами, испариной на лбу. В первый раз он сказал: «Чепуха, мне приснился дурной сон, прости, что разбудил». Конечно, у него бывали и спокойные ночи, но не чаще двух раз в неделю; а один и тот же кошмар снился ему постоянно; он терял силы и все больше замыкался в себе. «Поговори со мной, – убеждала его Розетта, – тебе станет легче». Но Франк не хотел изливать душу.
Ни за что на свете.
В конце концов он нашел средство – но не психотропное: он прижимался к Розетте. Пристроившись к ней, он успокаивался и засыпал на несколько часов. А Розетте нравилось, что этот мужчина, которого она не любила обнимать, забывается сном, прижавшись к ее спине. Но стоило ему отодвинуться, как на него сразу набрасывались призраки прошлого. Однажды ночью измученный Франк рассказал Розетте свой чудовищный сон. В парижском метро беременная женщина, лица которой он не успел разглядеть, бросилась под поезд. Он слышал ее крики, его забрызгало кровью этой несчастной и ее ребенка. Такая сцена повторялась снова и снова. Без конца. С небольшими вариациями. Женщина смотрела на него пустыми глазницами и, улыбаясь, бросалась в пустоту. Или она хватала его за руку и тянула за собой, и ему приходилось вырываться. Иногда в последний момент он сам вдруг сталкивал ее вниз. Франк закрывал глаза руками, но все равно видел ее; затыкал уши, но все равно слышал ее крик. Неизвестная со станции «Корвисар» не переставала его мучить. Розетта предложила обратиться за помощью к психотерапевту, но Франк категорически отверг этот вариант – он был марксистом, материалистом, считал учение Фрейда (которое бесповоротно заклеймил Ленин) «мелкобуржуазным» и вообще ни секунды в него не верил и не хотел терять времени на этот вздор. Тем более что в Алжире не осталось ни одного психоаналитика: все они отплыли во Францию, чтобы анализировать французов, а уж там работы было навалом. Оставалась Розетта: она обнимала его, гладила по лицу и баюкала, как ребенка; тепло ее нежного тела, приникшего к нему, оказывалось куда действеннее, чем весь психоанализ в мире.
И Франк наконец засыпал.
Розетта не занималась стряпней, и это создавало проблему для семейных трапез. Днем каждый обедал в ресторане или столовой, но вечером все собирались на кухне, и Розетта говорила: «Иди сюда, Шарли, я научу тебя готовить ужин, в этом нет ничего сложного. Ты ставишь кастрюлю с водой на огонь, а когда вода закипит, бросаешь туда макароны; засекаешь время – три минуты, не больше, иначе они превратятся в кашу. Такое любят французы, но у меня дома, в Италии, макароны едят «аль денте», немного твердоватые. Пока они варятся, ты разогреваешь томатный соус на сковородке и кладешь в него все, что хочешь: зелень, оливки, каперсы, мясной фарш, креветки, козий сыр, колбаски мергез, грибы, сливки. Не все одновременно, конечно. А то, что есть под рукой. Потом быстро сливаешь воду с макарон, ставишь их на сильный огонь, и через минуту можно подавать. Ты понял? Если бы у нас был пармезан, но в этой дикой стране…