ыло, что осень, дунь на него – и полетит золотая пыль, пойдут большие волны, иссушат листья, навлекут тучи…
А сегодня мастер наконец протянул ей молоток и указал на деревянную подставку, в которую клал шары.
– Вот тебе первый. Он с гнильцой, ты уж не обижайся. Вдруг испортишь – боюсь. А этот раскурочить не так жаль…
Хедвика не удивилась, не испугалась, словно вчерашняя метель все чувства припорошила снежной взвесью. Перевела взгляд на пыльно-молочный шар, внутри которого слабо вилась голубая, с прозеленью зыбь, и вздохнула, всё ещё во власти снов.
– Мутный какой, – вертя шар в руках, хмурился мастер. – Уж сколько с него пыли выйдет? Хорошо, если горсть.
– Чей он? – спросила наконец Хедвика, выныривая из своих мыслей и принимая шар. Он лёг в руки удивительно легко, но так и норовил выскользнуть, словно был облеплен невидимой тиной или осклиз, долго пробыв в воде.
– Да, говорят, у русалки какой-то отняли. У русалок шары что раковины. Либо внутри жемчужина, либо гниль. В этом вот гнили больше, чем искры, но и заплатил я за него вдвое меньше обычного.
Она кивнула, ощупывая стеклянные бока. В руках шар потеплел, позеленел, молочная муть отступила. Хедвика привычно прислушалась, и перед глазами замелькали широкие берега, стремительная речка и лодчонка, бьющаяся о камни. Тёмный грот сменился изумрудным песчаным дном, поплыли вокруг белолицые темноокие русалки, и косы за ними вились, как речные водоросли… Вспыхнул костёр на берегу, взвились к небу жемчужные призраки, а потом разлилось чёрное ледяное озеро, и всё потухло, всё утонуло в чернильной воде, и только рыжеволосая девочка выглядывала из-за папоротников…
– Какой путаный, – тяжело дыша, словно сама побывала на дне, пробормотала Хедвика. – Какой странный… Словно дорога сама поперёк себя ведёт… Или река…
– Так мало ли какие штуки шар, о котором не ведают, может выкинуть…
– Думаешь, русалка эта не знала, что у неё есть шар?
– Думаю, не знала. Ты приглядись, приглядись, у тебя хорошо получается память по магии читать: сколько лун она против воли в реке провела. Знала бы о силе своей – ушла, уплыла бы.
Хедвика опустила шар на подставку и словно тину с лица сняла.
– Давай молоток, – попросила Грегора. – Попробую!
Мастер подал ей инструмент, и Хедвика, чтобы примериться, коснулась остриём вершины шара. Не ударила, не надавила даже, но шар беззвучно раскололся, и не стекло оказалось внутри, не пыль, не камень, а зелёная речная вода.
– Лови! Лови! – воскликнул мастер, проворно схватив глубокую миску. Часть воды пролилась на пол, мгновенно впитавшись в плиты, но ту, что попала в миску, они процедили сквозь тряпицу и собрали каменные крохи.
– Вот ведь как бывает… Видимо, долго, долго она на дне была, с речным народом душой породнилась. Не зря говорят, вода камень точит. Да жаль, опять тебе попробовать мастерство на прочность не удалось. А теперь когда ещё в таком настроении будешь. Но, может, оно и к лучшему.
– В каком настроении?..
– Ты погляди на себя в зеркало. Отрешённая, тихая, вся в себе. Лишь в таком настроении и убивать чужое колдовство. Только так не срикошетит на тебя, сострадательную да нежную. А не то ведь будешь всю жизнь первым шаром маяться: живую магию погубила.
«Первая колом встаёт, вторая – соколом. А потом уж мелкими пташками летят…» – вспомнилось Хедвике.
– …А ты и сама как синий шар: снаружи что орех, скорлупа жёсткая да шершавая, а внутри что мякоть яблочная, что снег идёт.
Хедвика невесело рассмеялась, стряхнула с тряпицы каменную крошку и провела ладонью, обсушивая. Слабым холодным блеском засветилось крошево, как будто колдовской песок на дне. Сверкнула, словно отзываясь на каменную пыль, жимолость на кольце.
– Что это? – прищурился Грегор.
Она скрутила кольцо с пальца. На раскрытой ладони поднесла мастеру.
– Хорошая работа! Долго, очень долго кто-то над оправой корпел. Как влитая. И камень отшлифован, и природные грани не затёрло… Как живой… Хороший мастер делал, если только не магия.
– Она самая, – усмехнулась Хедвика, надевая кольцо. – Файф постарался.
– Файф? – протянул Грегор, переводя взгляд на её брошь, приколотую к платью. – Судя по всему, комплект… А напомни-ка, виноградная, браслет тот, с которым ты в Грозогорье явилась, – он у тебя откуда?
– Снова Файф. Прямо при мне ягоды камнем обратил.
– Ох, милая моя! – цокнул языком Грегор. – Ты хоть знаешь, что три украшения в наших краях значат?
– Что? – Хедвика стряхнула речную каменную пыль в плоскую шкатулку, убрала шкатулку в шкаф и села перед мастером. – Никогда не слышала.
Грегор долго глядел на неё, наконец хмыкнул, развёл руками.
– Что ж… Я не скажу, так Файф сам поведает. Знай, виноградная красавица: первое украшение подарили – значит, приглянулась ты. Второе – значит, крепко приглянулось. Ну а как третье получала, так, считай, в любви к тебе расписались…
И долго бы сидеть Хедвике с раскрытым ртом, если бы не ударили в эту минуту в дверь тяжёлые кулаки: два стука, тишина и ещё три.
– Дворцовые люди, – вставая, произнёс Грегор. – Иди, милая моя, к себе. При них мелькать незачем, и так уж поклонником обзавелась, да ещё каким…
По давно заведённому обычаю Хедвика пережидала посыльных в круглой библиотеке. Книгу о каменной пыли и синих шарах она открывала не единожды, но ни разу не удалось ей продвинуться дальше первой страницы. Буквы вытягивались, строки смазывались, и уносило её в бушующий у подножия льдов океан…
Но были в библиотеке и другие книги. Более всего её притягивали две: вычурная «Картография Северолесья» и набранные мелким шрифтом «Образы и иллюзии». В первой, ведя взглядом по тиснённым серебром тропам, она добиралась до истоков Зелёной Реки, до пёстрых пределов Траворечья, до чёрной восточной кромки зарослей чернореца. Во второй книге говорилось о том, что так интересовало её с того самого вечера, когда Дядюшка Ши превратил её в кристалл.
Первая книга обещала неведомые пути, вторая – неведомые глубины.
Когда Грегор заглянул в библиотеку, чтобы сказать, что дворцовые ушли, Хедвика как раз разбирала кривые, кое-где расплывшиеся и местами выцветшие буквы.
«Дабы обрести чужой образ и приобрести сноровку, следует поначалу вдуматься в сильное чувство того, чей образ желаем…»
– Ну и дремучий слог, – захлопывая книгу, сказала Хедвика, но Грегор не обратил на её слова никакого внимания. Он озабоченно оглядел подмастерье с головы до ног и сказал без обиняков:
– Шар расколоть не удалось, да другой случай поспел. Сам правитель хочет меня повидать, аккурат сегодня. В обычный день закрыл бы мастерскую, и дело с концом. Но к вечеру должны сумеречные прийти. Шары не простые, королевской крови. Стало быть, и пыль с них соляная будет, в десять раз ценнее да реже, что только на королевскую кровь откликается. К ночи у воров не выкупим – к утру другим продадут. А следующего соляного шара жди – век векуй. Сможешь заменить меня, виноградная? Где шары храню, знаешь, серебро от тебя не прячу. Примешь, да расплатишься, да укутаешь шарик помягче и спрячешь. А?
– Смогу, – бестрепетно ответила Хедвика, а у самой по крови тревожный восторг разбежался, авантюриновый вестник… «Чтобы обрести чужой образ, дабы приобрести сноровку…» – Конечно, смогу, мастер. Иди к правителю спокойно.
– Дом только мне не развороти, виноградная стрекоза, – вздохнул он.
Справа поглядеть – надёжная девка, серьёзная и с головой. Но слева… Мастерскую каменную с драгоценностями, шарами синими да, пуще того, ворьём сумеречным на девицу оставлять что костры у сухой лозы жечь. Как бы пожара не вышло.
А посыльные ждут у крыльца, и возок уже приготовлен…
– К ночи, пожалуй, вернусь. Не скучай. Да ворам перстенёк свой жимолостный не показывай.
Хлопнула дверь, затихли голоса, лошадиное фырканье отдалилось. Хедвика выглянула из библиотеки, подошла к окну – Грегора уж и след простыл, а на улице снег посыпал, разлапистый, пушистый… В комнатах от него сразу и темнее, и светлее стало: у потолка тени сгустились, зато по полу широкие белые блики легли.
– Что ж, – молвила Хедвика, оглядываясь – хозяйкой так хозяйкой.
Прибрала эскизы на столе, очинила перья, свежих чернил налила. Камни, что Грегор бросил, не оправив, собрала в шкатулку. Шкаф с каменной пылью двойной печатью заперла от греха подальше, одёрнула скатерть, выгребла из очага золу, подбросила веток – зимой в Грозогорье только ветвями ивовыми и топили.
За окном крепчал снегопад, стекались сумерки. Хедвика прибавила огня. Огляделась: вроде бы всё как надо, вроде бы и дела больше нет, только воров ждать. Усмехнулась мыслям, вынесла из библиотеки книгу про образы и иллюзии, взбила подушки и устроилась в старом кресле с фолиантом в руках.
Потрескивали в очаге тонкие ветки, густо стелил снег, ложились на страницы алые полосы от огня… Вскоре она заложила книгу узким рыжим пером и задумалась о предстоящем.
«…вдуматься в сильное чувство того, чей образ желаем…»
Чей образ желаем – понятно. Но что она знала о нём? Что могла вспомнить о мастере сокровенного, сильного?
Думала, вспоминала, перебирала мысли, как драгоценные камни, и, наконец, нашла. Встала перед зеркалом, закрыла глаза и представила тёмную мастерскую, тусклые камни, серебряные монеты…
Грегор. Каменных дел мастер Грегор.
У него внутри не бьётся синий шар; только в ладони, сморщенные, заскорузлые от работы, въелись волшебные каменные крохи. А сердце загрубело, и ни сострадания, ни трепета в нём нет, когда Грегор раскалывает шары… И зависть к тем, у кого есть своё, природное колдовство, давно ушла. И жалость…
Сердце-Камень.
Тёплая литая тяжесть разлилась внутри. Билась, но не как сердце мерно перестукивала, а дробно пульсировала, что свет в фонаре, что светлячки над факелом. Толкнулась, пробуя силу, и застыла: не вырваться из каменной клетки.
Толкнулось снова, и захлестнул привычный океан. Тёмной волной смывало с берега мелкие камни, каменное сверкающее крошево глотала большая вода. Волна отходила, утихала, набирала силу и вновь накатывала беспощадной стеной.