Земли семи имён — страница 46 из 53

Уйдут молодые, ещё одна нить потянет её от этих мест. Благодарить надо, что новый князь, второй её витязь, не в другой мир ушёл, а лишь в другую землю собирается… Да её с собой зовёт.

Но не время пока. Не время.

– Идите. Идите да поспешите. Над здешним двором, здешним градом, здешним именем моим тучи давно собираются. Как могла разгоняла, ты и сам чувствовал, княже мой.

– Княже?..

– Навсегда ты души моей властитель. И ты, и отец твой… Да только любовь моя ни мне, ни кому другому счастья не приносит. Идите. А я закончу здесь последнюю свою работу… а там увидим, куда игла выведет.

Кивнул князь, обнял её, шагнул уж было за порог, да только не вытерпела, спросила всё-таки:

– Отчего сказал, что уходишь? Зачем Алию привёл, коли знал, что мёд-отворот своего часа дожидается?

– Оттого и привёл, чтобы ты его истратила, чтобы никому больше горя не принёс. Моё счастье не отвернулось; настоящая да живая любовь разве травами лечится? А ты своё не торопи, реки не торопи, ветра не торопи, шей, да помни, что любви не сшить…

Глядит Альга на него, а перед ней словно прежний князь стоит, уже сединами убелённый.

А потом и его не стало – исчез за порогом. И такая тоска на плечи легла, виски сдавила, глаза застлала, что разом все травы, нити да колдовство развеялись. Солнце ушло из горницы впервые за долгие луны, лес остыл да затих, и холодная серебряная волна времени покатилась по полу колючими иглами.

Подняла голову, поглядела на порог – снова князь её покинул. Вскинула было руку вслед – остановить, удержать, ото всех бед огородить! – да только в палец невидимая игла впилась, и боль, кровь отрезвили.

Отпусти, Альга. Твой, да не для тебя. Заканчивай шитьё да уходи из этой земли, где что себе, что другим одно горе от твоей ворожбы. Застыла ты здесь в одном времени, в одной любви, которая никогда не дастся.

Здесь не постареешь и в тысячу лун, будешь, как прежде, души шить, травы собирать, в тихой горнице засыпать, тоскуя. Князь твой в новых и новых обличьях возвращаться станет. Удержать попробуешь – погубишь, а отпускать – больно, больно игла колет в ту прореху на сердце, что не только у травяных кукол, но и у людей оставлена. Этой-то прорехой беззащитной и счастливы, и любить умеем, и плакать…

Удерживать – гибельно, отпускать – больно. Так и будешь в этой земле маяться. Доля такая у синего твоего шара в этой земле, швея! Так завершай вышивку, вяжи узел последний, затягивай туже да заканчивай эту сказку!

Ну. Принимайся же за шитьё. Шей.


Часть IV. Ветры в поле

1. Осень кончается. Время убегать

За корягой пряталось существо.

Хцеф не пришпорил лошадь: существо легко спугнуть, а оно могло оказаться и человеком. Лошадь, на которой он ехал через лес, была быстрой, поджарой, она бы вынесла двух седоков до прихода зимы. Но если там притаился грвец, следовало держаться от него подальше. Грвецы хитры во всякое время года.

Хцеф подъехал к прибрежным кустам. Ручей круто заворачивал за корягой. Над водой стоял белёсый туман, пахло плесенью. Существо сидело тихо.

Лошадь подошла ближе и не шарахнулась. Значит, не грвец.

Хцеф с холмов Сажи спешился и шагнул к худой девушке в лохмотьях.

– Некогда разговаривать. Если хотите спастись, садитесь на лошадь впереди меня. До зимы несколько часов. Мы успеем уйти из низины.

Девушка молча поднялась и поставила ногу в стремя. Прежде чем влезть на спину Акварели, она на мгновение замерла, прислушиваясь. А затем кивнула Хцефу и устроилась впереди него. Её каштановые волосы пахли горячей дорожной пылью, будто не сидела у коряги во влажном осеннем лесу, а гуляла среди жаркого, налитого солнечным звоном поля.

Несколько минут они скакали в молчании. Лесные коридоры расходились от тропы, дразня путаной сетью. Бледно-алое солнце за спинами стремительно заходило; четверть часа – и листья обратились червлёным золотом.

– Осень кончается, – молвил Хцеф. Нежданная спутница промолчала.

Темнело.

– Разведи огонь, – попросил он. – Грвецы набегут – не отобьёмся.

Молчунья кивнула: её волосы коснулись его лица.

Секунду спустя позади вспыхнул огонь.

А девушка попалась не простая – подковала огнём лошадь! Теперь тропа, по которой они скакали, пылала, а Акварель оставляла за собой искрящий рыжим пламенем след.

Грвецы от таких держатся подальше.


Лошадь неслась вскачь. Зима стремительно наступала; огонь ещё отгонял грвецев, но рассеять сумерки уже не мог. Лес просыпался.

Медленно, тягуче выходили из-под земли корни, покрывались изморозью травы. Огонь под копытами ослабел, последние рыжие искры смешались с первым снегом. Зима наступила. Зима – время грвецев и химер.

Час спустя Акварель вынесла седоков к перепутью. Посреди троп замер чёрный грвец.

– Не бойся, – велел Хцеф. – Он не тронет.

– Откуда тебе знать?

Так он впервые услышал голос своей спутницы.

– Это дозорный, мелкий и голодный. Смотрит, куда мы свернём.

Он тронул поводья, и лошадь послушно пошла прямо. На грвеца Хцеф не смотрел – не глядела на него и девушка.

Деревья оплетал мороз, по обочинам летели колючие травы. Приметив густую сеть корней, взмывших высоко к кронам, Хцеф подвёл лошадь под их сень и спешился. Спутница его, замёрзшая и усталая, тревожно дремала. Хцеф раскрыл притороченную к седлу сумку.

– Возьми.

Девушка открыла глаза, но не взяла протянутый плащ, а бросила позади.

– Сказала бы раньше, что умеешь закрыть след, – с нотой досады произнёс Хцеф. – Не пришлось бы так далеко отъезжать от развилки. Теперь они нас, конечно, не отыщут. Но и плаща больше нет. Держись крепче, поскачем во весь опор.

К тому времени, как низкое небо опустилось на кроны, они были на опушке широкой прогалины. Лесные вихри за их спиной собирались в лютые ураганы, срывали последние монеты листьев.

Наконец въехали за ветхую ограду; ни огня, ни очага. Когда-то на просторной прогалине гудело большое селение, а теперь лишь кое-где по рощам прятались дома охотников и бирюков. Скрипела на ветру мельница, и, словно угли, горели вдоль троп ягоды клюквы вперемешку с мелкой дикой сливой.

– Это Траворечье. Заброшенный скит неподалёку облюбовали грвецы, потому люди отсюда и ушли. Заночуем, а весной двинемся вперёд.

Они вошли в первый же дом. Хцеф потрепал лошадь по холке, та послушно уменьшилась и шагнула на его ладонь.

– Без Акварели к нам меньше внимания. Да и утром, сдаётся мне, на лошади не уйти. Устала и голодна, а корма почти нет.

Он достал несколько зёрен и пучок сена. Устроив и накормив лошадь, занялся ночлегом: за взмахом руки потянулась пыль, сор вылетел по его велению в разбитые двери. В очаге вспыхнул огонь.

– Отгоняешь смерть?

– Верно.

– Почему не будишь жизнь?

– Не умею.

Девушка опустилась на колени у очага, грея руки, шепча в огонь. Красные брызги накинули на стены рубиновую паутину. Окна затянуло слюдой, хлопнула крепкая дверь. Пурга осталась за стенами, в дом вошла тишина, запахло хлебом. Затеплилась свеча, на столе разостлалась вышитая скатерть…

– Так здесь жили когда-то, – сказала девушка, поднимаясь. В неровном плеске огня она показалась Хцефу куда старше, чем у лесного ручья. Не девушка вовсе, а зрелая дева, и глаза что небо перед грозой: тёмные, как капли смолы, а внутри синь, и зелень, и алый блеск. – Осталось у тебя зерно?

Хцеф выложил перед ней пригоршню зёрен. Набрал снега, растопил его у огня. Зерно под её взглядом обратилось караваем, вода – сбитнем.

– Так здесь когда-то ели. Поужинаем и мы.

* * *

За оградой выли химеры, потрескивал огонь, спала лошадь. Глядели в огонь путники.

– Как думаешь, отыскали нас грвецы?

– Плащ, что ты бросила на след, был из плотной ткани, на добром подкладе. Лазейки им не осталось.

– А химеры?

– По зиме и химеры, и люди слабы.

Разговор утих, очаг угас. Слышнее стал вой ночных тварей.

Филарт. Филарт, хрипло пели они.

Так он узнал её первое имя.

* * *

– Говорят, к летней полуночи лес пробуждается, со дна встают мавки, взлетают над озёрами духи вод. Сам Речной Гость выходит на берег.

Филарт плела косу, глядя в слюдяное окно. Заброшенное Траворечье накрывал мягкий мокрый рассвет; бледный луч скользил по слюде, ища щели, причудливо отзываясь на голос.

«К чему она вспомнила сказания Речных Земель? – подумал Хцеф. – И откуда их знает?»

– Кто выучил тебя грамоте? Или ты знаешь сказания Зелёной Реки на память?

– Знаю на память.

Хцеф пожал плечами. Немногословна, задумчива, каждый миг настороже. Откуда взялась эта девушка-чародейка, что делала, от кого пряталась в лесу?

– Как бы то ни было, собирайся. Время ехать.

– Время ждать, – покачала головой Филарт, указывая на порог.

В щели под дверью, кутая ватой солнечный мёд, лил туман. Его клочья липли к брёвнам, свивались в углах густым тягучим варевом. Хцеф оглядел законопаченные стены, тёмный потолок, хлипкую лесенку, не замеченную накануне.

– Полезай. Я посмотрю, что за порогом, и следом. Возьми лошадь.

Он передал ей красный бархатный мешочек, в котором спала Акварель. Филарт ухватила его на лету и ловкой кошкой взобралась под самые стропила. Зашипело сухое сено, разлился в воздухе успокаивающий дух шиповника: хозяева сушили под крышей травы. Ухватившись за сосновую балку, она глянула вниз. Хцеф, выставив вперёд раскрытые ладони, распахнул дверь.

– Ну что там?

Он вышел на крыльцо. В шаге вокруг шла в голубизну ломкая зимняя трава. А дальше стлался молочный туман, такой густой, что можно резать ножом, словно белый хлеб. Медленно, едва тревожа воздух, Хцеф отступил. Но и этого оказалось достаточно: плотный, изжелта-белый туман, наползший на Траворечье, содрогнулся и ринулся на беззащитного странника.

– Не такого уж беззащитного, – процедил он, стремительно обернувшись. – Филарт! Разожги огонь!