– Это западня, но не надежда.
– Это надежда выбраться из западни – там, в забвении. Не будем останавливаться; не так много осталось времени, чтобы отдать долг и берегиням.
«Кто она, эта дева о трёх именах? Скольким ещё платит она по чужим счетам? По чужим ли?..»
«Все отгадки как на ладони».
Попробуй тебя разгадай.
Хцеф тронул поводья, и Акварель послушно пошла дальше – светлой дорогой, колокольчиковой тропой вдоль быстрого ручья, что впадал в широкую лесную реку.
К берегу вышли они тихими прозрачными сумерками. Стеклянный вечер гляделся в речное зеркало, румянился близкой зарёй. Пустынно, щемяще было на остывшем берегу.
– Они приходят с закатом, – сказала Филарт. – Вот-вот, и будут здесь, принесут с собой и ветер, и ночь, и раскалённую звезду…
– Солнце зорюющее?
Филарт кивнула, и с неба на западе полетели розовые лебеди, разливая по усталому синему куполу широкие волны.
Потеплел воздух, утих перезвон.
Лебеди спускались, устилая зелёные кроны нежным золотом, холодным серебром, а касаясь крылами дымки у сумеречной земли, обращались они девушками. Белые платья, широкие рукава, розовые волны ведомого берегинями заката…
Когда первая из речных дев ступила на берег, расплескав вокруг запахи ночных трав, Филарт подалась к ней. Дева протянула руку.
– Здравствуй, Гостимира.
Лебеди за её спиной, кружа, обращались девушками. В шелесте голосов, в шорохе крыльев он слышал одно.
Гостимира, Гостимира, пели они.
Так Хцеф узнал четвёртое её имя.
– Ждут ли нас новые торговцы твоей душой и силой? – спросил Хцеф, когда заря угасла и берегини ушли в голубую тьму.
– Нет, – тихо ответила Филарт, поднимаясь с колен. – Берегини – последние из тех, что жаждут обратить Грозогорье в тишину.
– За что ты платишь им, правительница?
– За то, чтобы в наш город не шло пламя, за то, чтобы его огибали бури, за то, чтобы метели щадили наши очаги.
– За что ты платишь каменным статуям? Чем грозится мраморный король?
– Король властен над подземными сводами. Слово его – и земли под Грозогорьем разойдутся, и булыжники наших улиц обернутся лавой. Но хуже того – по его велению каменная колдовская пыль существует. Он древнее здешних земель, он древнее первых хозяев синих шаров… Слово его – и те крохи, что есть, силы лишатся.
– А духи? Призраки, что пьют твои годы?
– Если они войдут в Грозогорье, от улиц останется одно эхо. Грозогорье станет городом теней, как Мёртвый город за Медными Туманами.
– Правительница, – молвил Хцеф, чувствуя, как леденеют от предчувствия пальцы, – чем повинен твой город?
– Грозогорье стоит на жиле колдовства. Не станет города, и ветер разнесёт по песчинкам здешнюю ворожбу, и Семь земель останутся голыми валунами. Магия приходит и исчезает. В хорошие времена чародеи, мудрецы, а то и воры, направляют её в русло, на благо и щедрость. В дурные годы каменные короли и берегини стремятся магию спрятать, обуздать, избыть. Им нужны тихие земли. Но ни одна земля не выживет без крох колдовства. Магия приходит и исчезает… Нынче дурные времена, и некому её защитить, кроме стен Грозогорья. Оттого я и плачу́ духам и призракам, статуям и речным девам, чтобы только отпустили городу ещё один год… А за ним – ещё. И ещё один, и десять… И так, покуда не найду способ разорвать круг. Были и здешние земли богаты, – шепнула она, и глаза сверкнули. – Били и в этих землях фонтаны искр! И будут бить. Будут, советник!
– Что нужно сделать, правительница? Говори прямо!
– Уйти по Семи землям в каменный город. Каменный город, Мёртвый город, каким суждено стать Грозогорью. Там живёт колдунья, настоящая колдунья, не чета нам с тобой; что мы – ветер да искры, пыль в глаза! Она может дать магию, столько, что ни королю, ни берегиням и призракам не обуздать. Я не могу достать её сама, – глухо пробормотала она, сжимая руки. – Не могу! Нужно возвращаться к ней… А она говорила, говорила, что вновь придётся встретиться…
– Что за колдунья? – цепко глядя на Филарт, спросил Хцеф. – Отчего она в Мёртвом городе? Как к ней дойти? Кто может встать на дороге?
Правительница посуровела лицом, и что-то тёмное, грозовое проступило в её глазах отчётливее прежнего. Хцеф с холмов Сажи видел перед собой в этот миг истинную госпожу Грозогорья по руке и по крови.
– Никто на дороге не встанет, – ответила она, – никто не встанет на пути, советник, год жизни куплен. Оттого я и спешила расплатиться по счетам, прежде чем отправляться в Мёртвый город. Теперь у меня много кратких вёсен, много солнечных зим и солёных осеней. Лишь лето только одно. Его-то я и хочу вернуть в Грозогорье… Вернётся лето – значит, и магии станет вдоволь, и не страшны будут ни берегини, ни призраки, ни каменный король… Но к делу, мудрый мой советник. Коли начала отвечать на твои вопросы – слушай. Колдунья в городе мёртвых пришла из чужой земли, гостьей себя зовёт. Говорят, она ворожит над самими мирами – создаёт ли, губит ли… А когда я у ней была, она шоколад варила. Не разгадать её, – усмехнулась Филарт. – Там, в Мёртвом городе, нет ни отзвука, ни эха чужого колдовства, одни её слуги. Там ей приволье. Спрашиваешь, как к ней дойти? Через Траворечье. Все дороги Грозогорья ведут через Траворечье, брошенное, окольцованное. А там, за калиткой, за изгородью скита, путешественник, волю отдай дороге, власть отдай колдунье… если хочешь к ней попасть. Решит нас принять – и дорога выведет, и ветер будет в спину. А нет – так куда ни пойдём, дорога укажет на Траворечье.
– Нет, – уверенно сказал Хцеф. – Мы дойдём к ней, хочет она или нет. Мы дойдём к ней, и она даст магию – столько, сколько понадобится, пусть для этого ей понадобится хоть умереть.
– Не ведала, что ты жесток, советник.
– Жесток? Ошибаешься, правительница. Но если выбирать, кому умирать, я выберу её, я выберу себя, я выберу Грозогорье и Семь земель. Но не тебя.
4. Голубая трава. Ледяная магия
За холмом змеился город. Низкий, приземистый, сплошь каменный – скалились зубцы, темнели башни. Хцеф хоть колдуном и не был, да без того чувствовал, как пусты и скупы земли на многие вёрсты вокруг. Ни дерева, ни зерна, ни росистого листа – только холодная шёлковая трава, покрывавшая всё кругом, одевавшая холмы ровным синим сиянием, простиравшаяся до самого горизонта.
Он склонился к земле, сорвал стебель, растёр в пальцах. В воздухе шёпотом разлилась мята, смешанная с нотой незнакомой, ласково-тревожной.
– Какое странное место, – задумчиво молвил он. Филарт не откликнулась – стояла чуть поодаль, глядя на каменный город. Но встряхнулась, словно сбрасывая оцепенение:
– Полдня пути. Вот свернём на тракт, и нас станет видно с городских стен. Но до того, советник, я хочу, чтобы ты сделал для меня кое-что. Чтобы отдал мне кое-что ценное. То, что у тебя могут забрать, когда мы окажемся внутри.
– Кто заберёт? Колдунья, ворожащая мирами?
Спросил, а сам в мгновение мысленно перебрал свои сокровища. Акварель? Да, ценная, добрая, но он всегда может тотчас отослать её прочь. После той ночи, когда стражи Грозогорья заточили его в темницу и отобрали заветный мешочек с лошадью, он позаботился об этом. Да к тому же она и не принадлежит ему. Серебро? Мельхиоровые монеты? Нет, об этом Филарт тревожиться бы не стала. Плащ, в прорехах и подпалинах, подвластный дорожному колдовству? На что он ей! Она и без плаща справится с опасностью…
– Нет. На что она ей?.. Заберут её слуги.
Хцеф нахмурился, за мыслями позабыл о своём вопросе.
– О чём ты говоришь, правительница? Что ценного есть у меня?
Филарт помолчала, усмехнулась невесело, с горечью:
– Пустота, Хцеф Пепельный. Мудрая пустота на сердце. Не головой в огонь, не очертя голову, а с головой холодной, с раздумьем… Страсть гаснет – остаётся мудрость. Искра гаснет – остаётся пепел. Этим ты похож на прежнего моего советника. Разве хочешь ты, чтобы искра твоя разгорелась вновь, хочешь, чтобы ушла твоя мудрость да холод?
– Но как могу я удержать пустоту?
– Заполнить её.
– Да кто согласится своё отдать, чтобы заполнить чужое?
– Я могу заполнить твою пустоту, – мягко ответила Филарт. – А потом… Если мы вернёмся в Грозогорье – свободными, – я заберу то, чем её укрою.
– Чем ты заполнишь её? – прошептал Хцеф, прижимая ладонь к груди, где болезненно сжалось эхо давнего, давнего сердца.
– Решать тебе, мой советник. – Она наклонилась к земле и тоже сорвала горсть трав. Перебирая стебли в тонких, длинных пальцах, не глядя на спутника, сказала: – Я могу дать тебе лёд. Лёд ляжет тяжёлой ношей, но не впустит ничего сверх. Никто не сможет разжечь пустоту, полную льда. Никто не сможет её коснуться. Слишком холодно, слишком чуждо это человеческим ладоням и сердцу… Твоя искра покинула тебя давно, шара нет, пепел в груди хладен, ему не подточить льда. – Филарт помолчала, не глядя на него, тихо добавила: – Или же…
И умолкла.
Хцеф, щурясь от ветра, поглядел на далёкий каменный город, затем на госпожу. Травинка в её руках зацепилась за серебряное кольцо на пальце с узкой ягодой жимолости – столь искусно вырезанной, что казалась живой. Отчего-то не отвести было от кольца глаз. C усилием, с нажимом повторил советник:
– Или же?..
И случилось небывалое.
Филарт улыбнулась, легко и радостно, и лицо её, серьёзное, строгое, озарилось лесным весенним светом.
– Ты знаешь, что ещё способно заполнить пустоту. Ты знаешь об этом, советник.
– И ты готова дать мне… это?
Филарт кивнула. Пышный венок соскользнул с её тёмных кос, и по ровной голубой траве запылали рыжие бархатцы и ромашки, рассыпались незабудки, расцвели калина, хмель и мак.
Верность и постоянство, девичья красота, мудрость и печаль сплелись в голубой траве и проросли сотни лет спустя, оживив каменный город. Зашумели площади, зазвенели улицы, загомонили скверы. Выплеснулись с крыш флаги и знамёна, сквозь оконные переплёты потянулись к небу цветы, а в лавочке, спрятанной в запутанных переулках, запахло сластями, и рыжеволосая ведьма заказала там две чашечки дымящегося настоя… Город очнулся. Но случилось это лишь сотни лет спустя. А пока Хцеф горько, коротко качнул головой.