– Благодарю тебя, госпожа моя. Да только забрать это обратно будет уже не в твоей власти, да и не для меня ты свой дар бережёшь, – сказал он. – Я выбираю лёд.
Говорят, день, когда Семиимённая правительница Грозогорья разделила свой лёд с эхом чужого сердца, стал первым днём магии Ледяных.
– Вот и вновь встретились. Не побоялась снова советника своего привести? О прошлом уже позабыла или о новом позаботилась? Позаботилась, вижу, да решила не подпускать никого к себе больше? А по мертвецу-то до сих по тоскуешь, виноградная…
Горько кольнуло сердце. Много лун никто так её не звал.
– И мудрости набралась, Северолесье исходила… Да только какой огонь в ледяном кувшине разгорится? Незачем мне свои сказки рассказывать, знаю, что за магией явилась, что не выходит самой земли напоить… Но не будет тебе от меня магии, пока не оживёшь! В прошлый раз, как ко мне пришла, человеком была. А теперь колдунья – без огня, без крика, одна печаль. Судьба моя, видимо, ледяных девиц одёргивать. Ворожбу просишь? Так иди наберись горя! Радости, тревоги, пламени! Ума-разума нажила, бессмертием облачена, податями обложена, а ни тепла, ни ласки пальцы не чувствуют. Замешаешь на такой крови зелье на магию? Никогда. Не видать тебе вдоволь колдовства, холодная Хедвика, пока не осмелишься на мир глядеть не сквозь стекло, а напрямую, так, чтобы дождь хлестал, чтобы солнце резало, чтобы боль – болью, голос – голосом, глаза – душой глядели!
Голубая трава – сколько её вокруг города, сквозь сами стебли шагала, а не затронуло! Сколько лун пестуешь своё сердце в холоде, без любви, без песен? С той самой поры, как дудочник к Нави повернул? Уже и изморозью сердце затянуло, того и гляди, льдом покроется. А ледяное сердце – это, милая моя, верный путь на ту сторону по страшным тропам. Сколько лун не улыбалась, правительница Грозогорья? Сколько советников сгубила своей суровой решимостью? Сколько чаш равнодушия испила за годы среди своих скал? Время-то как завернула: что идёт оно для тебя, что не идёт… Скоро и сама обернёшься скалой, статуей, каких боишься…
Хедвика стояла, замерев, в тени, и только отблески от котла колдуньи взлетали по её волосам, плясали по лицу, в зрачки закрадывались.
– Иди и ищи красные травы, что прорастут насквозь, отогреют. И покуда не вернёшься ясноокой, без бесстрастия да поволоки в глазах, безо льда в пальцах, покуда не осмелишься разбить стекло, которым от мира отгородилась, помощи не жди. Зелье на магию только на крови и замешаешь, а твоя что? Не кровь, дождь…
– Остынь, колдунья! Возьми мою кровь, – не выдержал Хцеф. – Что цепляешь правительницу?
– А ты, никак, из советников в подкаблучники записался? – скрипнула ведьма. – Так знай, у неё таких не один десяток перебывал, да ни один подобру не ушёл, каждый норовил алый цветок вырастить. Но девка каменная – и отцы ей это клеймо по крови передали, и сама уж как тщилась сильной да нетронутой остаться, и судьба её такой дорогой повернула, по которой и не пройти, может, иначе, ручьём не пробежать. Да только самый светлый ручей в самых холодных горах бьётся. Вот и она – холодна, чужда. Ищи красный цветок, правительница Семиимённая! А твоей крови, советник, сколько ни лей, всё равно мало будет. У неё сердце хоть и молчит, да стучит в три удара против одного. А твоё что? Нет твоего, советник, оттого ты и держишься при ней до сих пор, оттого и не сгубила она тебя ещё несчастной чужой любовью. Догадался, а может, нет – похож ты на кое-кого, кто тысячу лун назад ей в душу запал, да с её руки и сгинул.
Хедвика молчала. Мелкие слёзы капали на соломенный пол. Хцеф не глядел на колдунью – следил за серебристыми искрами, что змейкой бежали по сжатым пальцам правительницы.
– Злишься на меня? Думала, раз отважилась наконец прийти, так и магию получишь в разукрашенном котелке за просто так? Я бы, может, и рада, милая, да над этими землями облака будущие большие, небеса широкие. Какой попало магией здешние поля да ветры не разбудить, крепкая нужна, сильная, острая ворожба. А для того нужна кровь солёная, кровь королей – сильная, горячая! Но советника привела правильно. Верно, что с прежними не совалась! Никто сердечный тебе не поможет. А он, – колдунья указала на Хцефа, – истукан тебе под стать.
Скалилась колдунья, голубая трава шипела за стенами. А когда заговорила вновь, к одному только Хцефу обращалась. Сошлись у переносицы брови, ярче вспыхнули глаза.
– Бери её, забирай правительницу свою, и идите прочь. Слуги мои вас не тронут. К востоку от стен Медные Туманы – туда и веди её. На меди, на осенних клёнах, на маках да на морее[10], может, и загустеет кровь. А пуще того – на закате малиновом. Как поймёшь, что пора, что потеплела она, что заискрила летним заревом, а не зимней изморозью, возвращайтесь. Поглядим, что сумеет отдать.
– Мало она отдавала? – сузив глаза, спросил Хцеф. – Оставь её, ведьма!
– На что она мне? Это я ей надобна. А ты, советник, так и не понял, зачем она ко мне пришла, коли словом жжёшься. Уходи, пока отпускаю, и её уводи, и лучше бы вам последовать доброму ведьминому совету…
Хцеф окликнул Хедвику.
– Правительница! Время идти.
Та стояла, не шелохнувшись, глядя в ведьмины глаза.
– Правительница!.. Хедвика! Идём, – попросил он, коснулся её плеча. Она вздрогнула, задышала чаще.
– Что с ней? – резко спросил у ведьмы советник.
– Заглянула в сердце своё. А холодно там и тихо… Давно туда не глядела девочка. Сложно ей выбраться. Позови по имени. Может, откликнется.
– По какому?..
– А это уж тебе решать, советник. Уходи.
Хцеф сжал руку своей госпожи и вывел её в сумеречную синь за порогом. На мгновение почудилось, как вспыхнул огнями город, расцвели фонарями ночные улицы, а ветер донёс нежность пряностей, перезвон стекла. Откуда-то Хцеф знал: это разбился хрустальный шар, которому улыбалась таинственная гадалка…
Но миг – и всё исчезло. Облака над будущим не расходятся надолго.
Их ждала тёмная улица под гору, к востоку, к изножью города, где ходили Медные Туманы и цвели мореи, где надлежало Филарт вспомнить, что на сердце её не так пусто, как на месте, где сердце должно быть, у её советника.
– Филарт, – позвал он, и она подняла взгляд, но не на него, а к горловине улочки, где над мёртвыми крышами занималась алая заря.
…Каменный город в окружении голубой травы мёртв, да не всюду, да не всегда. Облака над будущим разойдутся, и оживут тени, но прежде колдовать колдунье, замешивать на крови правительницы магию Семи земель.
– На то ты и советник, чтобы всё знать, да ни о чём не спрашивать, – бросила Филарт, сбегая по мощёной тропе ниже и ниже, оставляя Хцефа позади, словно ото всех хотела убежать, словно гнали и гнали вперёд её слова колдуньи. Бежала вниз, а там, в горловине, плескалось озеро, а то и целое море. Хцеф глянул мысленно на карту Северолесья, но ни одного озерца не вспомнил. Хотел было спросить, окликнуть, но…
– На то ты и советник, чтобы всё знать, да ни о чём не спрашивать.
Они вышли из города уже во мгле. Угасли последние сумерки, сиял один рубиновый блеск впереди.
– Пламенеют Медные Туманы, – тихо проговорила Филарт.
Хцеф только подивился: куда девалась резвость, смелость её? Чем ближе подходили к пылающей глубине, тем тише, строже становилась Хедвика…
– Что ты знаешь об этом месте, правительница?
– Лощина мала, нет ей места ни в нашем времени, ни в каком другом, ни в Семи землях, ни в семидесяти семи. В Медных Туманах рождается магия иная, нежели твоя, моя или той колдуньи. Где бы ни расстелились эти туманы, они зовут к себе солнце: рассвет, закат, полдень… Круглый год там ходят тучи да алеют зори, пасмурно да ярко, и в дыму клубится магия.
– Что за магия?
– Огнево хищное, опасное, нежное. Кремень, что выжигает искру.
– Но разве не достаточно в тебе искры? Тебе подвластна дорожная ворожба, колдовство толпы, воля осени… Синий шар в твоей груди.
– Иного рода нужна искра, – криво улыбнулась Филарт. И окинула вдруг его цепким взглядом, словно в первый раз: высокого, статного, серокудрого, золотоглазого. – Уж тебе наверняка знакомая.
– О чём ты, госпожа? – тихо спросил он.
– О том, что неподвластно мне самой разжечь эту искру. Вот только ты, может, и мог бы помочь, советник, да не в этом мире, не в этой земле, не в этом времени…
Хотел было повторить: «О чём ты?» – да осёкся. К чему вопросы, когда почти ясна ему её тихая печаль.
– Да вот Медные Туманы нездешние, может быть, помогут. Хоть хотела, да не хотела я этого, береглась и убереглась, а без этого, выходит, не сохранить то, ради чего береглась.
– Простыми загадками говоришь.
– И ответ к ним несложен. И Туманы Медные – для тех, кто отчаялся путаными путями ходить. А ещё для тех, кто вроде меня остыл в холоде и метелях.
– Или заждался, – беззвучно промолвил Хцеф.
– Отпусти меня, советник. Отпусти одну. Обожди у края, – попросила она, и вновь он расстелил плащ и устроился среди шуршащего гула, краснеющего барбариса, осенних песен. Беспокойная спутница растворилась в тумане… Растворилась – и не вернулась ни через час, ни к полуночи. Минули первые звёзды, когда застывший силуэт среди трав ожил: Хцеф, закинув за плечи плащ, двинулся вперёд. Как ни просила отпустить одну, а страшно было за госпожу свою.
Он нашёл правительницу к рассвету, среди серебряных валунов и красных вихрей. Приречный кленоясень окутал её своей листвой, высокая трава укрыла от туманов. Филарт спала под сенью медной кроны. Он подошёл ближе, склонился над ней, и ровно в тот миг раннее солнце вызолотило её ресницы, очертило скулы, разрумянило щёки. Знал он четыре её имени, а теперь знал и три лика: ласковой лесной девы, суровой северной правительницы и новый, здешний, спокойный, как сквозь глубину солнечных вод, в которых играет солнце, – медной рунной мелии