— Этого света явно недостаточно. — Професс с тоской посмотрел на свой перстень; придет время, и наш добрый пастырь будет похоронен вместе с ним. — А теперь — ступайте! Мне нужно отдохнуть.
Томаш склонился над Габриелем, чтобы поправить ему подушки и помочь укрыться. Повсюду пестрели мелкие пятна крови: на подушках, одеяле, руках професса. Томаш поднес к губам больного стакан воды.
Габриель встретился со мной взглядом; его глаза поблекли, и в них не было ничего, кроме усталости Сизифа. Я поспешно вышел, за моей спиной грянул мучительный булькающий кашель.
Аллоизий стоял, прислонившись спиной к переборке. Пальцы правой руки были сжаты в кулак, на котором тускло блестел символ его епископской власти. А может быть — бессилия.
Следом за мной вышел Томаш. Он сокрушенно покачал головой.
— Слишком много сомнений… В нем всегда были сильны противоречия…
— Он честно нес послушание и выполнял волю Его Святейшества, — возразил Аллоизий, мне же резануло слух, что они говорят о профессе в прошедшем времени.
— Он сам признал, что не принес Христа в своей душе.
— Он был излишне самокритичен, — ответил Аллоизий. — А может, за него говорила болезнь.
Втроем мы двинулись к открытому шлюзу. Снаружи начинало вечереть. Мне нужно было проверить оранжерею: за всеми этими событиями не стоило забывать о повседневных обязанностях. И без того сорваны все графики, сбит распорядок дня. Община полным ходом погружалась в хаос: на «Святом Тибальде» грязь, лаборатории и мастерские закрыты, оранжерейные растения — без присмотра…
Маттео лежал на трапе лицом вниз, протянув руку к открытому шлюзу. Ряса на его правом плече была порвана в клочья, виднелась жилистая рука, несколько раз располосованная вдоль бицепса чем-то острым.
— Не доглядели! — схватился за голову Аллоизий и тут же кинулся к лежащему брату. — Господи, за что?
Он осторожно перевернул Маттео, сел рядом и обнял его за плечи. Вид Маттео был страшен: пара глубоких царапин пересекала нашему мастеру на все руки лицо, правое ухо превратилось в лохмотья, а под ним, заклеенная грязью и запекшейся кровью, темнела колотая рана. Даже не одна, а две раны, расположенные рядом.
— Он живой! — объявил Аллоизий с внезапной надеждой и теплом в голосе. — Живой, старик! Сердце стучит.
— Куда его? — деловито поинтересовался Томаш. — В келью или в лазарет?
— В лазарет! — принял решение Аллоизий. — Сделаем перевязку и перельем кровь. А затем будем молиться, чтобы Господь не забрал и его!
Томаш схватил Маттео за ноги, вдвоем с экзорцистом они подняли раненого и спустились с трапа, я же побежал впереди, чтобы открыть для них двери.
Томаш покинул лазарет практически сразу — вернулся на «Святой Тибальд», чтобы присмотреть за профессом и сварить рыбную похлебку.
Когда мы закончили обрабатывать Маттео раны, солнце уже скрылось за вершиной Святого Духа. Густая тень наползла на опустевший лагерь, а небо окрасилось привычным багрянцем, чуть тронутым растрепанными нитями перистых облаков.
За пределами межгорной долины вновь поднимался ветер, и я думал об Адаме и Еве Марса, которые наверняка укрылись от холода и ночных страхов в глубине пещеры.
Аллоизий почти все сделал сам. Он не ругал меня за рассеянность, как это часто делал покойный Яков. Он не попрекал меня за неуместную сейчас боязнь крови и вида страшных ран. Я ассистировал ему честно, насколько мог, а он не требовал от меня чего-то большего.
Наконец наши труды были возблагодарены: Маттео очнулся.
— Я видел ее… — прозвучал из-под бинтов хриплый голос. — Дайте воды! — Он согнулся, пытаясь приподняться. — Я видел ее! Видел!
Аллоизий схватил его за плечи и прижал к койке, а я быстро нашел склянку с дистиллированной водой и резиновую трубку.
— Успокойся, брат! — увещевал раненого Аллоизий. — Ты потерял много крови. Ляг, смочи горло и расскажи все по порядку!
Маттео сжал губами трубку, несколько раз жадно глотнул, закашлялся и захрипел. Аллоизий поспешно перевернул его на бок.
— Она напала на меня сверху! — выпалил Маттео, не прекращая кашлять. — Как коршун на сурка! Я увидел ее отражение в солнечной панели и успел отпрыгнуть! Она достала меня передней лапой и вцепилась в шею. — Маттео указал на свою рану под ухом. — Но я — ха! — рубанул ее топориком каменщика, который все это время был у меня под рукой. Видели бы вы ее рожу! — Он засмеялся, сквозь бинты на его лице проступили багровые пятна. — Она не ожидала, что кто-то сможет дать отпор! Тогда я рубанул ее еще раз! За это она располосовала мне лицо! Но я достал из кармана строительный нож и всадил ей между ребер! — Маттео сделал еще пару глотков воды, отдышался и договорил: — Она убралась. Улетела зализывать раны. Не на того напоролась!
Действительно! Зная Маттео, можно было не сомневаться, что в бездонных карманах его рясы ждет своего часа целый арсенал разнообразного инструмента. И удивление вызывало то, что он применил против неведомого врага всего лишь топорик и нож, а не какую-нибудь электропилу или перфоратор, которые тоже — совершенно случайно — могли оказаться у него с собой.
Но кто — она? Неужели Ева Марса? Это хрупкое дитя напало на семижильного, привыкшего к тяжелой работе Маттео?
От крайнего изумления я выронил склянку, и она грохнулась на пол, заставив нас вздрогнуть.
— Кто это сделал, брат? — спросил Аллоизий, наклонившись к уцелевшему уху Маттео. Его голос был обманчиво мягок, я же видел, что экзорцист готов взорваться от бушующего внутри праведного гнева.
— Не знаю, — простонал Маттео. — Дьяволица: крылья демона, тело шлюхи, когти и клыки зверя. Она летает, как пушинка. Ни шороха, ни свиста.
— И не оставляет следов, — добавил Аллоизий задумчиво. — Только мертвецов.
— Я понимаю, что это похоже на бред, но клянусь, что все так и было, — проговорил Маттео, он наконец расслабился и перестал метаться на койке.
Аллоизий посмотрел на меня. В его выпученных глазах читалось сомнение.
— Все равно не сходится, — заявил он мне.
— Я не вру, Аллоизий. — Маттео поймал экзорциста за запястье.
— Мы тебе верим, брат. Отдохни. Ты поправишься, все будет хорошо! — Он вновь перевел взгляд на меня. — Придется опять раскапывать могилы. Нужно проверить, погиб ли кто-то из братьев из-за демона Маттео.
— Нет-нет! — всполошился раненый. — Не оставляйте меня! Аллоизий! Овощ! А если она опять придет за мной? Я не смогу отбиться во второй раз!
Аллоизий принялся проверять содержимое ящиков с медикаментами. Его длинные руки так и мелькали, а борода развевалась.
— Никто тебя не оставит, — приговаривал он. — Мы будем дежурить у твоей постели. Сначала Франциск, а потом — я. Не переживай и постарайся отдохнуть… Франциск, быстро шприц!
— Ох… — простонал Маттео. — Иисусе, как болит-то! — Похоже, он только сейчас это осознал.
Экзорцист наконец нашел нужную ампулу. Хрустнуло стекло, игла шприца погрузилась в препарат.
— Сейчас станет легче, — пообещал Аллоизий и сделал Маттео инъекцию через ткань рясы.
— Давайте помолимся вместе, — предложил я, переводя взгляд с экзорциста на Маттео и обратно.
— А что? Хорошая мысль! — Аллоизий отложил шприц.
«Credo in Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae…» — начали мы втроем. Мы специально произносили молитву неторопливо, чтобы Маттео поспевал за нами. Через полминуты речь раненого замедлилась еще заметнее, а голос стал совсем тихим и неразборчивым. Маттео начал путать слова, потом запнулся… и уснул. Мы с Аллоизием закончили молитву под его ровное дыхание. Экзорцист знаком велел мне выйти.
Мы заперли лазарет снаружи, не забыли опустить на единственное окно дюралюминиевый ставень. Пусть Маттео будет спокоен: никто не сможет забраться внутрь, пока мы не вернемся.
— На Маттео действительно напал демон? Ты ему веришь? И что в его рассказе не сходится? Мы же видели у Маттео на шее следы от зубов, а еще его лицо разодрано когтями! — обрушил я на экзорциста град вопросов. — Зачем снова проводить эксгумацию? В прошлый раз это ни к чему хорошему не привело!
— Не сходится много чего… — Аллоизий подергал себя за губу. — Раны Маттео, безусловно, красноречивы, но…
— Что это за демон? Тебе что-нибудь о нем известно? — не унимался я.
— Давай так. — Аллоизий хлопнул меня по плечу. — Иди за лопатой и кайлом. Скоро стемнеет, время работает против нас. Поторопись, я жду возле могил!
И снова я как будто попал в петлю времени.
Я брел к оранжерее под багровым небом, похожим на бурлящую лаву. Из-за скал доносились инфернальные завывания ветра, но пока Бог миловал — по территории лагеря гуляли лишь флегматичные сквозняки.
Оранжерея дохнула в лицо запахом жизни. У меня сразу защемило сердце. Захотелось абстрагироваться от происходящего, оградить себя от всех ужасов, выпавших на долю общины… просто запереться в этих прозрачных стенах наедине с растениями и отдохнуть душой и телом, устроившись на койке, которая стала неожиданно такой уютной на вид.
Я был здесь утром, но мне показалось, что с тех пор прошла бездна времени. И что уйти мне предстоит не до конца вечера, а навсегда. Это было муторное, тревожное предчувствие. Помидорушки стояли ровными рядами, их ветви поникли, листва потемнела, а плоды стали тусклыми, как глаза мертвецов. Помидорушки не хотели меня отпускать, они требовали внимания и заботы, они желали, чтоб я беседовал с ними и делился сокровенным.
Но, увы, мне нужно было бежать. На пустыре за лагерем ждал мой брат, мой епископ.
Бедные Михаил, Станислав, Жан Батист и Яков… Надеюсь, их души, взирая на нас сверху, не слишком сердились за то, что мы в который раз нарушили покой их останков.
Уже совсем стемнело, на муаровых небесах, подпираемых хребтом Святой Троицы, таяли последние блики цвета остывающих углей. Аллоизий проводил изыскания в свете фонаря, нижнюю часть лица экзорцист закрыл тряпичной повязкой.
Темнели провалы разрытых могил, громоздились пластиковые ящики гробов. Тела братьев лежали в ряд на камнях. Ветер шуршал