— Что-то вы рано, — мрачно произнес Барабанов.
Сбоку от него пискнул синтезатор, и он, не глядя, подставил пластиковый стаканчик и нажал кнопку дозатора. В стакан с шипением плеснуло.
— Что это? — спросил Рогов.
— Спирт, — ответил Барабанов. — Спирт, мои стерильные котики. Амброзия. Напиток богов. Если уметь пить.
— Дима…
Барабанов поднял палец.
— За Женьку Вальковского!
Опрокинув в себя стаканчик, он на несколько секунд сжался, вздрогнул и выдохнул в рукав куртки.
— Вот. — Храпнев выложил на стол рядом с ним прямоугольник карты.
— Что это? — спросил Барабанов, кривя рот.
Глаза у него упорно не смотрели на вошедших.
— Данные.
— Понятно. Это очень нужно всем нам.
Палец Барабанова согнулся над картой и отправил ее на пол.
— Вот как? — поиграл желваками Храпнев. — Ты уверен?
— Вы еще здесь?
— Уже уходим, — сказал Храпнев и ударил Димку в челюсть.
Голова Барабанова мотнулась.
— Хватит! — Рогов потащил товарища из лаборатории.
— Я больше и не собирался, — сказал Храпнев.
За спиной его возился Барабанов и, кажется, озадаченно хмыкал. Затем пискнул синтезатор, и в стаканчик снова прыснул спирт.
— Хорошие вы ребята, — сказал Димка, — за вас!
Зайдя в свой бокс, Храпнев долго стоял у койки. Что дальше? Пустота копилась где-то в солнечном сплетении и готовилась к экспансии. Ничего не хотелось, ни спать, ни делать что-то, ни жить. Женька, возможно, полгода назад так же стоял в своем боксе и в конце концов выбрал фал и трубу в одном из технологических коридоров.
Легкий выход.
Вику вот бросил. Почему? Не оправдала надежд? Может, спросить? Что он теряет? Вполне человеческое желание…
Накинув куртку, Храпнев вышел из бокса. У Рогова было тихо. Спит, черт небритый? Или отчет строчит? Брился, брился, и вот уже с неделю не бреется. Симптом. Не очень хороший. Даже тревожный.
В тишине, в зыбком свете он спустился вниз на ярус, миновал оранжерею, за которой больше месяца уже никто не ухаживал, и через один из аварийных выходов выбрался наружу. Застегнул куртку. Прохладно.
Густели фиолетовые сумерки. Над головой помаргивал навигационный фонарь. Синеватым полумесяцем плыла Караппа, одна из двух местных лун. Темнела уходящая в сторону тропка. Там, в ее конце, на выровненной площадке, был похоронен Вальковский.
Храпнев не ожидал увидеть Вику в это время, но совсем не удивился, когда обнаружил маленький силуэт, сидящий на скамейке перед сложенной из камней могилой.
— Привет, — сказал Храпнев.
— Да, — тихо ответила Вика.
— Что ты здесь делаешь?
— Ду.
— Ждешь?
Храпнев сел рядом, но оставил сантиметров десять пустого пространства. Ветер теребил, загибал светлые Викины волоски.
Караппа сделалась ярче. От камней, от щита, защищающего площадку от наносов, пролегли синие тени.
— Чего ждешь? — спросил Храпнев.
Девочка пожала плечами.
— Он умер, — сказал Храпнев. — Мумифицировался. Он лежит на глубине полутора метров, мертвый.
— Ду, — повторила Вика.
— Почему он решил повеситься? — наклонился Храпнев. — Ты открылась ему? Ты что-то сказала ему?
Вика повернула голову. Темные, совершенно без белка глаза уставились на Храпнева. Он сдавил ее плечико ладонью.
— Кто вы?
— Бенок! — вскинула свободную руку Вика.
Четыре пальчика и один наполовину сформировавшийся.
— Нет, — оскалился Храпнев, — это я уже слышал. Скажи мне правду. Кто вы? Какого черта вы…
Вика захныкала.
— Ойно!
— Ах, и это вы знаете! Знаете, что такое больно. — Храпнева затрясло. — А нам каково здесь — знаете?
Он сдавил плечо девочки сильнее.
— Мы! Ничего! Не можем! Мы — никто, нигде… Неудавшиеся колонисты, команда потерянных людей.
— Ойно-ойно-ойно! — заверещала Вика, вырываясь.
— Разве?
Храпнев усилил нажим. Плоть потекла сквозь пальцы, будто пластилин. Передавленная, упала под скамейку рука.
— Ядя Сей! Не надо!
Кто-то напрыгнул на него сбоку.
— Да кто тут еще? — Храпнев поймал и швырнул маленькую фигурку на землю, чувствуя себя Гулливером среди лилипутов.
— Ай!
Фигурка упала головой на камни могилы. Раздался глухой звук.
— Лисс?
Девочка не шевелилась. Свет Караппы превратил белое в горошек платье в темно-синее. Храпнев похолодел, внезапно осознав, что сотворил нечто страшное. Нет, он совсем не хотел. Но убил. Убил?
— Лисс!
Храпнев поднялся, но подойти почему-то не смог. Внутри все сжалось. Вика хныкала, отклонившись от него на боковую перекладину.
— Лисс.
Кто-то толкнул Храпнева обратно на скамейку, долговязой тенью метнувшись к лежащей девочке.
— Вот ты дурак!
Тень присела на корточки и склонилась над Лисс.
— Я не хотел, — выдавил Храпнев.
— Ну да!
Человек обхватил голову лежащей девочки ладонями. Возможно, он, как скульптор из глины, наново формировал череп. Храпнев не видел со спины. Он с замиранием ждал, что получится в итоге. Чувство вины обжигало, плавило что-то внутри.
— Что там? — спросил он.
— Нормально.
Человек не обернулся. Вика, спрыгнув со скамейки, подошла к нему, легла на широкую спину, обняв одной рукой.
— Где ты ручку потеряла? — ласково спросил человек.
— Это я, — хрипло сказал Храпнев.
— Понятно.
Человек вздохнул, потом неуловимым движением поднял и поставил Лисс на ноги.
— Ну-ка. — Он щелкнул девочку по носу.
Лисс распахнула глаза.
Храпневу показалось вдруг, что над ней вздулся темно-синий прозрачный купол, развернулся в острые крылья, но быстро скомкался и опал под мягкими пассами рук. Впрочем, возможно, это всего лишь проплыла подсвеченная луной дымка.
— Ну, вот. — Все так же сидя, человек одернул платьице, повернул к себе голову Лисс левым боком, что-то рассматривая. — Простишь дядю Алексея?
— Не надо, — сказал Храпнев.
Но Лисс кивнула.
— Ащу!
— Молодец.
— Ядя Сей.
Храпнев не знал, как ему реагировать. Когда пятилетнее, шестилетнее, бог-знает-сколько-летнее существо приблизилось к нему с полными слез глазами, он просто распахнул руки, и Лисс ткнулась в него.
Как игрушка, у которой кончился завод.
— Ядя Сей.
— Прости.
Храпнев приподнял и посадил ее на колено, осторожно притянул к себе голову, коснулся губами коротких рыжих волос.
— Прости, пожалуйста. Я сорвался.
— Нова добрый? — спросила Лисс, накрыв теплой ладошкой его щеку.
— Да.
— Незя так — ллой.
— Я знаю, — сказал Храпнев.
Лисс совсем не дышала, но он подумал, что этому можно научить. Это просто. Это надо дышать рядом. Впереди скрипнули камешки, и Храпнев поднял глаза.
— Ну, мы пойдем, — сказал человек.
Вика сидела на сгибе его руки и обнимала за шею. В глазах ее сияла Караппа.
— Ты все-таки жив, — сказал Храпнев.
— Нет, — качнул головой Вальковский, — это, скорее, посмертие, другая форма жизни. Понимаешь, я ни черта не понял. Мы вообще мало что понимаем, да? Мой поступок… Моя смерть — это оттого, что я все неправильно… Нет, так не объяснить. Мы здесь можем достичь реального бессмертия.
— Ты уверен?
Вальковский кивнул.
Он был черный и синий, в черных рубашке, брюках и с синим носом, но все же он был Вальковский. Женька. Не сон.
Или это я его сейчас создал, подумал Храпнев, прижимая к себе Лисс.
— Понимаешь, в чем дело, — сказал Вальковский, — это простая истина. Все есть любовь. Лешка, нас просто пытаются научить этому.
— А мы, типа, тупые.
— А мы дети, Лешка. Вроде бы взрослые, но ни черта и ни в чем не смыслим. Как ты. Как я. Как Барабанов. И если бы Вика не любила меня, я бы умер на самом деле.
— А дальше? — спросил Храпнев.
— Не понял, — сказал Вальковский.
— Что дальше? Научимся мы любить, как они хотят, и что? Что там — дальше?
Вальковский улыбнулся.
— Весь космос.
Он повернулся и понес Вику в синие сумерки, за щиты, прочь от станции, от могилы.
— Весь космос, — эхом повторил Храпнев, глядя, как мертвый-немертвый Вальковский с Викой медленно исчезают, сходя вниз по насыпи.
Странно, подумалось ему.
Мы что, получается, не любили до этого? Я разве Дашку не люблю? Люблю. И что мне какой-то космос? И бессмертие мне, извините, на шиша? Хотя, конечно, любопытно…
От станции светили фонарем. Наверное, Рогов.
Храпнев посмотрел на Лисс. Девочка спала, свернувшись калачиком на руках. Ему очень хотелось, чтобы ей снились добрые звери и люди. И чудеса. Но он был почти уверен, что она притворяется.
— Кто мы? Дети, — прошептал Храпнев.
И побрел навстречу беспокойному свету.
Виктор ТочиновМолчание Гагарина
Связь с Гагариным прекратилась 27 мая 2155 года по земному летоисчислению (иначе говоря, 8-го года Исхода), когда не состоялся очередной полуденный сеанс связи.
Вернее, не так… Спутник-ретранслятор работал исправно, более того, с Новоросы исправно шла на спутник тактовая частота, но и только. Однако никто не пожелал этой частотой воспользоваться. Никто не вышел на связь.
Следующий, шестичасовой сеанс также не состоялся. На вызовы по аварийной частоте Гагарин не откликался. Такого никогда не случалось, и стало ясно: на поверхности Новоросы стряслось нечто нештатное. Синяя тревога, объявленная после первого пропущенного сеанса, превратилась в красную.
Самого страшного пока никто не допускал: автоматика отрапортовала бы на «Ковчег-2» о разрушении любого из трех защитных куполов и любого из сооружений, о любом фатальном сбое в системах жизнеобеспечения. Даже если бы в Гагарине одномоментно не осталось бы ни единого живого человека, сигнал все равно бы ушел на «Ковчег», вращавшийся по гелиоцентрической орбите. Не ушел. Первое поселение землян под чужими звездами, очевидно, осталось целым и невредимым. Но отчего-то не выходило на связь.
В 19:27 по бортовому времени у генерал-полковника Воронина, главы экспедиции, собралось экстренное совещание. Одиннадцать начальников служб — не все, лишь те, кто имел хоть какое-то отношение к сложившейся ситуации. Плюс сам генерал, плюс марсианин Залкин.