«Тринадцать — нехорошее число, — подумал Воронин, хотя обычно не придавал значения суевериям. — Не надо было приглашать марсианина…»
Залкин не имел отношения к марсианам, прилетавшим на Землю и третировавшим безвинных землян боевыми треножниками и лучами смерти, — лишь в фильмах и романах прилетавшим и третировавшим, разумеется: следов тех марсиан за все десятилетия колонизации Марса так и не обнаружили.
Он был на «Ковчеге-2» представителем Фонда «Завтрашний день», штаб-квартира которого находилась на Марсе. И штаб-квартиры большинства корпораций, учредивших фонд, находились там же, подальше от терзаемой катаклизмами, экологическими и гуманитарными катастрофами Земли.
И попробуй такого не пригласи… Сам явится, да еще и наложит вето на любое не устраивающее его решение, — имеет право, половина финансирования программы «Исход» осуществлялась и осуществляется на деньги Фонда. А если копнуть глубже, то больше половины — множество сопутствующих, но не связанных напрямую с Исходом программ «Завтрашний день» оплачивал единолично.
Воронин вздохнул и начал совещание. Коротко, в нескольких словах обрисовал ситуацию — все и без того были в курсе дела. И первым делом обратился к Ревичу, отвечавшему, среди прочего, за связь и за группировку спутников, вращавшихся вокруг Новоросы.
— Что с визуальной разведкой?
— Сделали, что могли… Скорректировали орбиту СВН-12, сейчас он каждые два с половиной часа пролетает над Гагариным. Ну, почти над Гагариным, но небольшое отклонение не имеет значения.
— И?
— Облака… — сказал Ревич виновато, словно облака над поселением появились исключительно по его халатности. — Мощный фронт. Случаются небольшие разрывы, но пока спутник ни на один из них не подгадал.
Такие уж у Ревича были особенности мимики и такая манера держаться в разговорах с начальством. Даже когда докладывал о несомненных успехах, вид имел крупно проштрафившегося, заставляя подозревать, что бодрый доклад — показуха и очковтирательство, а на самом деле все совсем не радужно… Но генерал прошел с Ревичем Марс и верил ему, как себе. Раз тот сказал: «Сделали, что могли», — значит, большего никто бы не сделал.
— Надолго этот фронт, Надежда Николаевна? — обратился генерал к Синцовой, главному метеорологу.
— Неделя, Павел Егорович. В самом благоприятном случае. А если успеет подойти антициклон, движущийся от побережья, то…
— Достаточно, — прервал Воронин: Синцова отличалась излишней велеречивостью и о своих погодных делах могла рассказывать часами. — Даже благоприятный случай меня не устраивает. Мы можем что-то сделать с этими облаками?
— Ну, у нас есть запас иодида серебра, но метеорологические ракеты небольшие, их запускают с поверхности, и…
— Спасибо, — вновь оборвал генерал. — Все понятно: чтобы запустить ваши противооблачные ракеты, надо находиться на планете, в районе Гагарина. А тогда мы и без того узнаем, что там стряслось.
Отправлять людей на Новоросу, не разобравшись, что произошло в Гагарине, Воронину не хотелось. Дело даже не в инструкции (многотомной, предусмотревшей, казалось, все возможные случайности и коллизии), категорически запрещавшей подобные действия. Генерал стал генералом на Марсе, где в ходе колонизации случались самые разные нештатные ситуации, и там он научился простому правилу: если выполнение инструкции грозит гибелью людей — смело нарушай инструкцию.
Но чтобы нарушать пункты и параграфы, надо, во-первых, знать их назубок, а во-вторых, хорошо понимать, зачем и для чего нарушаешь. С первым у Воронина все было в порядке, он сам входил в авторский коллектив, сочинивший многотомный опус. А вот со вторым — никакой ясности.
— Можешь организовать нам что-нибудь дальнобойное? — спросил генерал у Ревича.
— В смысле?
— Не тупи, Сергеич… Ракету, способную стартовать с «Ковчега» и распылить над Гагариным достаточное количество препарата, можешь организовать?
— Организовать можно все. Вопрос в сроках… Раньше спутник нащупает разрыв в облаках, чем мы расконсервируем и подготовим ракету. А ведь еще надо сладить подходящую боеголовку…
Ревич развел руками, изобразил виноватое лицо, отвел взгляд. Выглядело все это фальшиво и наигранно, и любому стало ясно, что он не просто разгильдяй, но саботажник и злостный вредитель, и готовую к запуску ракету наверняка имеет, но безбожно втирает очки начальству.
— Все равно займись ракетой, — решил генерал. — Даже если сейчас не пригодится, пусть будет… Запас карман не трет.
Он сделал паузу. И обратился уже ко всем собравшимся:
— А теперь, господа, я хотел бы услышать ваши версии произошедшего. И варианты наших действий, разумеется. Начнем с вас, Владлен Геннадьевич.
Владлен Геннадьевич — профессор Сыромятников, главный медик «Ковчега» — высказаться не успел. Даже версию не озвучил, не говоря уж о вариантах действий.
Ярко-алый сигнал срочного вызова. Взволнованный голос вахтенного офицера:
— Товарищ генерал-полковник, Гагарин виден! Спутник угодил в «окно»!
— Картинку мне сюда! — рявкнул Воронин. — На большой экран!
На рубеже двадцать первого и двадцать второго веков человечество осваивало Солнечную систему, но медленно, крошечными шажками, — никакого сравнения с глобальным прорывом второй половины века двадцатого.
Потихоньку развивали лунные базы, единственное поселение на Марсе неторопливо отрабатывало в полевых условиях методы колонизации Красной планеты. Велись разработки подпространственных двигателей, пригодных для межзвездных перелетов, и даже были достигнуты первые практические результаты, и уже поговаривали, что через пару-тройку десятилетий — после тщательных и всесторонних экспериментов в Солнечной системе — человечество совершит первый разведывательный полет к звездам. Может быть. Если деньги найдутся.
Деньги, как обычно, были главной проблемой. Программы пилотируемой космонавтики и внеземных поселений пожирали огромные бюджеты без какой-либо финансовой отдачи, наработки на будущее не в счет… Крупный бизнес все меньше стремился оплачивать мечту человечества о звездах. А не самое щедрое госфинансирование позволяло сохранять достигнутое, но продвижение вперед шло воистину черепашьими темпами.
Все изменила нефть. Вернее, почти полное ее отсутствие.
Последние резервы — нефть арктического шельфа и Антарктики — делили жестко, отложив в сторону и прежние договоренности, и принципы международного права. Гренландская война и две Антарктических показали: в клубе нефтяных стран произошли существенные изменения, ныне нефть достойны добывать лишь державы, обладающие ядерным оружием. Увы, добыча победителей была ничтожно мала в сравнении с потребностями экономики.
Наивные экологи мечтали: оставшись без нефти, человечество остановит наконец безумную технологическую гонку, заживет просто и в гармонии с природой. Человек выйдет из своего экологичного дома, над крышей которого растет целый лес ветрогенераторов, и поедет на работу на велосипеде, если же соберется в дальний путь — на электромобиле, а в небе будут бесшумно парить экологичные дирижабли, моря вновь начнут рассекать белокрылые красавцы-парусники… Идиллия.
Мечта оказалась полной утопией. Ветрогенераторы могли кое-как обеспечивать энергией дома (лишь в условиях теплого климата), но никак не зарядку батарей электрического транспорта. Велосипед для поездок на работу хоть и выглядит простым, но на самом деле — плод многих производств, активно пожирающих углеводороды. Даже асфальтовое шоссе, по которому покатит велосипедист-эколог, сделано из нефти. Да, именно так: песок и минеральные частицы в асфальте связывает битум, самая тяжелая нефтяная фракция.
Кроме того, нефть не только топливо, она еще сырье для множества химических производств, в том числе фармацевтических. А экологи в большинстве своем не желают лечиться бабушкиными травками, заваренными или настоянными на спирту. Им, экологам, хочется самых современных лекарств для поправки своего драгоценного здоровья.
Самое обидное, что нефть на планете была. Нефть в буквальном смысле лежала под ногами. Двадцать-тридцать процентов нефти любого месторождения — нефть неизвлекаемая. Разумеется, изобретательное человечество давно придумывало разные способы, как эту нефть извлечь.
И тут случился прорыв. Сейсмоударный метод извлечения нефти. Собственно, идея подтолкнуть подземным взрывом нефть к поверхности была известна давно, но значимых результатов не приносила. Новация состояла в масштабе: пробурить сверхглубокую скважину, опустить в нее ядерный заряд и…
И первый же промышленный опыт — в Усинском нефтегазоносном районе, давно истощенном, — принес блестящий результат. Нефть хлынула к поверхности, снося заглушки законсервированных скважин.
Нефтяная промышленность обрела второе дыхание. Акции добывающих компаний, тихо умиравших, стремительно росли в цене. Сверхглубокие подземные ядерные взрывы загрохотали везде, раздирая и корежа недра планеты. На Ближнем Востоке, в Африке, в Южной Америке…
Разумеется, Россия, как родоначальница метода, шагала впереди всех, — и по ней растревоженная планета нанесла первый ответный удар. Сильнейшее землетрясение на Северном Урале. Там, где землетрясения не случаются по определению. Разрушенные города и поселки, построенные, конечно же, без учета возможной сейсмоактивности. Погибшие люди.
Поначалу никто не насторожился. Ученые придумали теории, объяснившие: случайность, каприз природы. Земная мантия, дескать, тряхнула стариной, вспомнив далекую-далекую молодость, когда рожала в муках Уральский хребет… Ядерные взрывы глубоко под опустошенными месторождениями продолжались.
Но потом «капризы природы» пошли один за другим. Землетрясения, извержения давно уснувших вулканов, появление новых. Разломы, карстовые провалы. Тектонические толчки в море, порождавшие гигантские, никогда ранее не виданные цунами.
После Валдайского разлома в научном мире раздались первые голоса, связавшие небывалую активность земных недр с нефтедобычей. И лишь после Калифорнийской волны была созвана международная конференция и подписан Брюссельский протокол, повсеместно запретивший сейсмоударный метод оживления нефтяных полей с применением ядерных зарядов.