Аля смотрела на него молча, сверху вниз. Ефим смутился, покраснел.
— Афанасий с Марьей сегодня заручились, — пробормотал он, оправдываясь. — Я подумал, вдруг чего… а я не успею…
— Как команды в лапту играть набираете, — наконец подала Аля голос. — Я Алю беру — а я Марью, а вторым игроком Полинку — а я Зою… так, что ли? И чего сегодня кинулись? Боитесь, что мужи из Второй доммы разберут… игроков? Они и постарше должны быть, да? Наши матушки долго с Морем провозились, а там на два года раньше утробы запустили…
Ефим покраснел еще сильнее, в пол смотрел.
— Ну и, конечно, очень романтично услышать предложение рядом с баком нирыбы-нимяса… Ну какой-какой… Забыла бак вымыть, что теперь делать, не знаю.
Ефим оживился, обрадовался, что неловкая сцена закончилась.
— Поправим, не переживай! Два часа как поставила? Клетки еще только начинают делиться — сцедим, промоем бак, загрузим новую сыворотку…
Они вышли из столовой в серую ночь Зиона, пахнущую травами и морем. Ефим повернулся к Але и решительно поцеловал ее в щеку. От него пахло чесноком. Из-за холмов разнесся резкий звук, далекий и тревожный.
— Что это? — спросил Ефим.
— Дельфины, — прошептала Аля, сжимая его руку. — Что-то случится. Что-то случится…
— Зайди-ка на минуточку!
Аля уже поняла, что не судьба ей сегодня выспаться, и свернула с дорожки в обзорную матушки Павлины. Поклонилась от порога, с любопытством пробежалась глазами по комнате. Триста с лишком окуляров Доммы передавали происходящее сюда, на высокие прозрачные стены. Аля подпрыгнула, увидев вдруг на экране серые дельфиньи бока, — вот показался хитрый глаз, заглянул в объектив, хвост шлепнул по стеклу…
— Где это они? А свет откуда?
— Вниз приплыли, к осолонителю, — сказала Павлина, останавливаясь рядом с Алей. — Там внутри комната есть, оборудование для связи, экраны, как здесь… Ты донырнешь, метров пятнадцать. Надо бы тебе там все показать… на всякий случай.
Павлина была в домашнем теле с минимумом функций — электронный ящик на колесах с одним щупом. Махнула им и поехала в глубь комнаты. Аля пошла за нею.
Алину матушка выделяла, проводила с нею больше времени, чем с остальными. Может, потому, что та интересовалась биологией и обладала «умом живым и подвижным», а может, просто жалела ее из-за сбоя в утробе на первом запуске. Из троих сестер и брата (в угодном Господу соотношении) выжили в пятой утробе только Аля и Игрек.
— За тем и позвала, Алечка, — сказала Павлина невнимательно, будто мысли ее были далеко. — Я уже спать собиралась, тут увидела, как ты идешь от столовой. Подумала — надо бы ей показать… убежище.
— Зачем мне убежище, матушка? От кого убегать? — Аля, как делала не раз, протянула от стены разводку питания, гибкие шнуры с физраствором, подождала, пока матушка встанет «в стойло», начала подключать. Ей нравилось о Павлине заботиться — будто из младшеньких кого одеялом на ночь укутывать.
— А незачем, так и хорошо. Господь позволит — проживете счастливо… в бесконечном своем пионерском лагере. Неважно, что это, Аля. Вот что у вас — оно и есть. Знаешь, когда мы летели, можно было в виртуальность подключаться, отдыхать от мыслей своих бесконечных, а то ведь и с ума сойти можно, и было дело с Ланой… Так мне иногда кажется, что мы еще летим и все это я себе придумала в таком же электронном сне. И Море, и Домму, и тебя придумала, девочка моя… Яромир? О, он страшный человек. Или уже не человек… Господу предан люто. И на том условии, что Господня воля с его собственной совпадает. Пока все с тем согласны — совет да любовь. Но он скорее мир разрушит, чем даст ему себе поперек пойти. У него там на корабле плазменные пушки, оружие настоящее, не чета нашим шахтерским резакам…
Аля слушала, кивала. Матушка ей частенько говорила такое, что знать не положено, да и неприятно. Одна только тайна Але нравилась — за верхним экраном была спрятана фотографическая картинка с очень высоким мужчиной в очках и двумя красивыми девушками. У той, что справа, были светлые волосы, веснушки и курносый нос. Такой когда-то была женщина Полина, прежде чем уверовать в Звездоходца, принять электронную схиму и почти двести лет спустя оказаться на Зионе.
Сама удивившись своему порыву, Аля обняла матушку, прижалась щекой к гладкому металлу. Павлина и не почувствовала — уже отключила окуляры, а тактильных сенсоров у этого тела не было.
Зевая, Аля наконец добралась до спальни, поправила одеяло Игреку, погладила его волосы, пушистые, как у малыша. С подсвеченного изголовья улыбались мама и папа, те, что когда-то зачали их обоих и благословили пробирки, в которых дети спали слепым сном семян одуванчика. Родители давно умерли на Земле. Но силою любви и веры свершилось немыслимое, и вот возвышаются над безжизненной планетой три Доммы Зиона с новым человечеством. Когда будут прорыты все тоннели, в ледяную степь снова выйдут матушки и батюшки во внешних телах, собирать кольца силовых установок для новых Домм. Загудят поля, притягивая из разреженной атмосферы атомы бора, кремния и кислорода, привязывая их друг к другу, навсегда сплавляя в крепкое стекло куполов…
Так думала Алина, засыпая, — не словами, а кусочками мыслей, которые были одновременно и картинками, и желаниями, и даже додумывать их было не надо, они возникали на долю секунды, как тени в черном сонном калейдоскопе, и исчезали в никуда среди других теней.
Утром Марья приплясывала посреди спальни в трусах и майке.
— Вставайте, лентяйки! Идет-грядет величайшее событие в жизни Доммы и всех ее обитателей!
Аля подумала, что Марья за последнее время сильно развилась по женской части, а сама она все еще плоская, как в десять лет. И тут же поэт в ее душе («славу Господу творя, на Зион родилась я!») схлестнулся с ученым, которого пыталась из нее воспитать матушка Павлина.
Следует ли считать «обитателями» только людей или же все формы жизни, большинство которых, совершенно очевидно, никогда не узнает о соединении Домм и не поедет в гости по подземному тоннелю? Не было ли «величайшим событием» наполнение Доммы кислородом и появление первых живых существ? Заливка Моря? Запуск утроб и рождение первого человеческого поколения? «Много уже было великих событий, — решила Аля, — и сегодня лишь одно из них». Так, успокоившись, она принялась за работу — экран полнился делами и поручениями.
После завтрака (омлет Игреку не понравился, и он его выплюнул прямо Але в волосы) — уроки математики и зоологии для самых младших, девятилеток, шумных и возбужденных, потому что кто-то пустил слух, что во Второй Домме народ мутировал, отрастил клыки и когти и имеет вкус к человечине.
— Ничего такого не будет, — говорила Алина, но они не слушали.
После обеда (соевый суп) надо было плыть на лодке с Ефимом и Марьей, брать пробы воды в пяти разных точках Моря. Лодка скользила по серой глади, Марья баюкала руку, наливающуюся синяком от укуса верблюдицы по кличке Ассоль. Аля показывала, к каким буйкам плыть, набирала воду в разноцветные пробирки, вкручивала их в анализатор. Море было в полном порядке, даже лучше, чем ожидалось, процессы становились стабильными.
— Наверное, ничего уже сегодня не случится, — сказал Ефим, прищуриваясь вдаль. — Не будет стыковки… А может, она уже была, а мы не заметили. Кто знает, как оно происходит?
Как только он так сказал, с севера, от скал, послышался гул, а потом по всему миру прошла звуковая волна, слабая дрожь, хлопок раскупоренного сосуда.
— Как такое не заметить, — пробормотала Марья. Глаза ее раскрылись очень широко, как у человека, присутствующего при чуде. Мир изменился. Они теперь были не одни.
Столовая за ужином гудела, как улей со снятой крышкой. Никто не сидел за положенными столами, группки обсуждающих стояли тут и там, загораживая проходы, размахивая руками, затрудняя дежурство для второй группы.
— Сами мы не можем ничего, придется ждать, оборудование все на их стороне. Они, наверное, будут рельсы прокладывать.
— Почему не пневматику?
— Сложная технология. Для больших расстояний с минимальной возможностью техподдержки… Рельсы лучше.
— А надежнее всего пешком ходить! Я бы сама сегодня топ-топ по тоннелю, «здрасьте, Господь в помощь». Сорок километров до Второй Доммы это… ну, пять часов трусцой.
— Ты скафандр примеряла? Он почти семнадцать кило весит. Посмотрел бы я на тебя через два часа такой трусцы.
— Эй, давайте подходите за запеканкой и по столам расходитесь! Кое-кто тут пытается работать и уже спать хочет!
Вечером девочки, как обычно, прибрались, заплели ночные косы, помолились. Игрек смотрел в потолок, ниточка слюны стекала по щеке. Когда Аля присела рядом, он долго смотрел ей в глаза.
— Ая, — сказал он, — лулу тя. Лулу тя оннь. Не пач.
— Я не плачу, — удивилась Аля. — Чего мне плакать, Игрек?
— Зата не пач. Лулу тя.
— Я тебя тоже люблю. — Аля его обтерла, поцеловала, недоумевая. О чем это она будет завтра плакать?
Спать не хотелось, а в коридоре слышался голос матушки Есении, выйдешь — наругает. Аля вылезла из окна в сад, побрела вокруг длинного дома.
— Заручусь с тобой, если первой женой возьмешь, — послышался из-за дерева голос Анфисы. — А вторую не раньше чем через год.
— Обещаю, — хрипло ответил Ефим. Аля шагнула вперед, пару секунд смотрела, как они целуются — не в щеку, а по-настоящему. Глаза у Ефима были закрыты, потом он их открыл и Алю увидел, вздрогнул, отодвинулся от Анфисы.
— Чудная ночь, — светским тоном сказала Аля, надеясь, что голос не дрожит. Повернулась и побежала со всех ног, сердце так стучало, что непонятно было, бежит ли за нею Ефим или так и стоят с Анфисой у дерева и смеются. Остановилась у кромки воды, тяжело дыша. Никто за ней не гнался. Слезы из глаз брызнули — Игрек как знал, что ее что-то расстроит, иногда казалось, что дар у него от Иисуса, как у старинных блаженных.
Вода плеснула невдалеке, в красноватом ночном свете Карлика из моря вышла одна из матушек — в теле длинном и гибком, с мощными плавниками, двумя щупальцами по бокам и двумя короткими ногами в задней части. Опираясь на них и на щупальца, матушка двигалась с неожиданной грацией. Есения присматривала за порядком, Сусанна не любила воду и по своей воле бы не полезла в море ночью, значит, — Павлина.