{119}: для Гуреева – дело чести читать дефицит раньше всех на свете.
Костылева, вошедшего в комнату в дикой шапке и валенках, он тоже увидел раньше всех, то есть раньше, чем лаборантка Елена Клеменс, стоящая к двери спиной, поскольку она сейчас с неприступным видом кормила аквариумных рыб. Гуреев окинул Костылева вялым взглядом:
– Причуды гения. Весьма оригинально, а главное, остроумно, – с кислым удовлетворением сообщил он. – Принарядился для съемки на почетную доску?
Было совершенно очевидно, что экстравагантный костюм начальника Гуреев квалифицирует как дешевую рисовку с потугами на эпатаж. Неудачными, коллеги, неудачными.
Услышав реплику Гуреева, Елена Клеменс горделиво обернулась.
– Алексей Петрович, вы нездоровы? – спросила она бесстрастно. Она всегда была холодна, как метроном, так как из-за фамилии почему-то считала себя англичанкой.
– Вроде того, – хмуро согласился Костылев. – А где все?
– Все находятся на овощной базе, – как всегда, четко ответила Лена.
– А Сидоров?
– Начальник лаборатории находится в своем кабинете.
Костылев подумал, поправил шарф и повернулся к двери.
– Это ж какое гражданское мужество надо иметь – являться к шефу в таком сатирическом виде, – счел долгом заметить Гуреев.
Сидоров был, слава Богу, один. Читал какой-то отчет и делал на полях пометки. Приглядевшись, Алексей Петрович понял, что это его, Костылева, отчет, сданный досрочно перед Новым годом.
– Вот, – добродушно проскрипел Сидоров, поднимая глаза, – читаю. И знаешь, получаю удовольствие. Парадоксальный угол зрения. Ну, это твоя главная сила. Никуда не денешься, молодец! Завидую. Только слишком много тире, это все же технический отчет, а не… поэма экстаза. И в диссертации та же картина. Грешишь… А почему ты в таком маскараде? На снег ходил?
Можно было, конечно, соврать: ходил, дескать, сгребать снег (на уборку снега ежедневно отряжали от лаборатории человека, а то и двоих), и сразу стало бы понятно, зачем валенки и почему отсутствовал до обеда. Но… глупо. Сегодня соврешь про снег, а завтра про что? И, глядя начальнику в лицо, он твердо произнес:
– У меня несчастье, Валерий Михайлович.
Сидоров медленно склонил голову к плечу, наморщил лоб и тихо заскрипел, более чем когда-либо делаясь похожим на шкаф. В который раз уже, глядя на своего руководителя, Костылев ясно видел перед собой шифоньер предвоенного образца, желтовато-коричневый со стеклянным окошком в верхнем углу левой узкой дверцы. Имелась еще правая, пошире, а внизу тяжелый ящик: за широкой дверцей, представлялось Костылеву, висят единственные «плечики», а на них – поношенный ватник… а может, бушлат (рукав непременно в известке), поверх бушлата брошен старомодный вязаный галстук – и всё. Зато в левом отделении, на одной из полок… верхней? да, на верхней, – там лежит растрепанная толстая книга без обложки и кусок электрического шнура. Еще – два фарфоровых ролика{120}, но те на полке снизу, к средней же, пустой, намертво прилип кусок старой газеты, залитый чем-то розовым и липким. А вот что хранится в ящике – Бог весть…
Костылев решительно размотал шарф, повесил его на стул и распахнул пиджак, открыв заросшую грудь. Потом стащил шапку.
Сидоров заморгал, губы его шевельнулись, однако не последовало ни звука.
– Есть еще хвост, – с вызовом сообщил Костылев, – и вот. Он в одну секунду скинул валенки и прошелся по линолеуму, выбивая копытами чечетку.
– Присядьте, – холодно сказал Сидоров.
– Не могу: хвост, – парировал Костылев, пристукнул копытом и встал.
– Какого ч… С какой стати вы демонстрируете мне все это? – В голосе Сидорова была враждебность. – Я вас об этом просил?
– То есть… А что же мне было делать? – изумился Костылев.
– А мне… мне теперь что делать? Об этом вы побеспокоились, нет? – Кряхтя, Сидоров вылез из-за стола, подошел к Костылеву вплотную и наклонился, разглядывая копыта. Выпрямился, потрогал рога, дернул сперва левый, потом правый и даже, вроде, попытался отвинтить. Костылев застонал.
– Несъемные, – сокрушенно констатировал Сидоров и коснулся шерсти. – Натуральная, – тоскливо вымолвил он. – Как же это вы… так?
– Понятия не имею.
– Наденьте обувь. – Сидоров направился к двери и запер ее на ключ. Затем вернулся за стол, понюхал воздух – снова пахло химией – и покачал головой.
– Эпоксидка? Нет. Сера. Следовало ожидать.
– Почему? – быстро спросил Костылев.
Не отвечая, Сидоров забарабанил пальцами по столу.
– Садитесь, – рассеянно произнес он. – Ах, да, мешает… Ну, как хотите… В общем, так, Алексей Петрович. Я, откровенно говоря, пока растерян и совершенно не представляю себе объема последствий всей этой… ерунды. Тьфу! Ведь ерунда какая, ей-богу!
– Не поминайте всуе, – саркастически заметил Костылев. – Все же здесь диавол.
– Да что вы язык распускаете? – Сидоров побагровел точь-в-точь, как давешняя докторша. – Чтоб я не слышал этого слова! Еще не хватало – у нас в институте и… эти. Зарубите на своем носу раз навсегда – их нет! Нету, поняли вы?
– Да я пошутил.
– Вот и помалкивайте! Шутник выискался. Короче, я вынужден обо всем доложить наверх. Вы меня вынудили. Заметьте себе – вы. А мне теперь вместе с вами… гореть. А раз так, я должен знать все обстоятельства. Как это случилось, почему, где? Хотя, почему – это, допустим, я себе вполне могу представить. В смысле – почему именно с вами. Вы ведь у нас особенный. Так сказать, оригинал. Генератор безумных идей. И ученый, и… вообще. Отчеты пишете… как Лев Толстой.
– Это плохо? – ядовито спросил Костылев. Но Сидоров только отмахнулся.
– Сейчас важно другое, – продолжал он. – Ваша… версия. Как вы это сами-то объясняете?
– Никак, – Костылев пожал плечами. – Лег вчера спать, ночью просыпаюсь, и… – он похлопал себя по рогу. – В общем, можете не сомневаться – я к этому никакого отношения не имею, и будь вы на моем месте…
– Стоп, – Сидоров стукнул по столу ребром ладони. – Стоп. Не переходите границы, не нужно. Я, разумеется, вхожу в ваше положение (вы, по-моему, его еще не вполне осознали и потому ведете себя… неправильно. Очень мягко говоря). Я даже готов поверить, что вы искренне думаете, будто не… будто не имеете отношения, не знаете, не хотели. Я, наконец, готов принять на себя некоторую долю ответственности…
Не глядя на Костылева, он говорил все быстрее и легче, будто скользил на санках с ледяной горы, постепенно набирая скорость.
– …но это отнюдь не значит, что я собираюсь…
Раздался громкий стук в дверь. Санки сходу уткнулись в сугроб. Перекосились.
– Да! Да! Сейчас! Я занят! Зайдите через десять минут! – нарочито бодро откликнулся Сидоров, перешел на шепот и от этого почему-то смягчился:
– Идите пока и работайте. Я переговорю с Александр Ипатьевичем. Может, еще и… Тьфу, ерунда какая, ты подумай. И так некстати… Только уж вы, Алексей Петрович, пожалуйста… без этих! Не бравируйте. Бравировать нечем. Да!
Отметив про себя, что начальник избегает обращаться к нему на ты, Костылев вышел в коридор, держа в руках шапку и шарф. Сидоров за его спиной недовольно скрипнул. Пускай скрипит – прятаться и забиваться в углы Костылев не намерен.
Первым в лаборатории его увидел опять-таки Гуреев. На кисло-аскетическом лице его обозначилось удивление, которое он тотчас погасил, не такой это был человек, чтобы плебейски разевать рот на чужие рога и шерсть. В следующее же мгновение он понимающе кивал, и выражение глаз его было, как всегда, утомленным.
– Не ново, старик. Увы, старо, как динозавры. Было тысячу раз. Мефистофели, Фаусты, Вельзевулы разные. Воланд, наконец… Не обижайся, но. Убого. И плоско.
Он пожал узкими плечами и стал считать на калькуляторе. Костылев же добрался до своего стола, отпер верхний ящик и достал третий экземпляр отчета. Надо проверить, что там за лишние тире. Да! Надо работать и плевать на всю эту… как он сказал, Сидоров? На эту ерунду! Никакой паники, ничего смертельного, бывает хуже. И вообще – на данный момент ситуация вполне исчерпана, все шаги, которые требовалось сделать, сделаны, и значит, нечего суетиться. Быть независимым, вот что главное в любых обстоятельствах. А результаты экспериментов все-таки сплошной блеск!
Однако читать стоя было неудобно. Обдумывая, что ему предпринять, чтобы можно было сидеть, Костылев не услышал, как подошла Лена Клеменс.
– Алексей Петрович, – сказала она своим машинным голосом. – Я сделала вывод. Вы абсолютно правы. Это достойно. А глупые шутки некоторых бездарностей следует игнорировать.
Костылев, отыскивая в ящике стола бритву, неопределенно пожал плечами. Найдя лезвие, он взял его двумя пальцами, решительно шлепая валенками, вышел из комнаты и направился в туалет.
С брюками пришлось помучиться. Резать, как попало, прямо по ткани, было жалко, а пороть по шву Костылев не умел. Он заперся в кабинке, стоя в одних трусах и поставив ногу на унитаз, брюки лежали на колене и норовили соскользнуть на пол. Все же, наконец, удалось создать достаточное отверстие. Костылев оделся и вытащил наружу хвост. Плевать. Вот уж – плевать! В конце концов, надо думать в первую очередь о деле, а не о том, кто что скажет. Это конформизм. И вообще – подумаешь! Поводов лезть на стену пока еще нет. Никто не умер и не заболел смертельной болезнью. А хвост… Что ж – у наших предков тоже были хвосты. А хвостатый мальчик из анатомии? Не вешался же он оттого, что имел этот… рудимент. А человек Евтихиев{121}? Да мало ли какие встречаются аномалии! И, заметьте себе, лучше, когда они физические. Вот если бы он, Костылев, проснулся подлецом или трусом, было бы намного хуже, правда? Паниковать нечего, надо вести себя с достоинством.
А болван Гуреев со своими изысканными шутками… Врезать по унылой роже – и все дела.
Костылеву вдруг показалось, что хвост его как будто приподнимается. Обернулся – точно! Хвост загибался вверх кренделем и выглядел весьма по-боевому, как у собаки, которая собирается драться. Шерсть на груди тоже привстала, а на шее, вернее, на загривке – Костылев проверил ладонью – вообще торчала дыбом. И прекрасно. Пусть боятся!