Портовый город Плимут в юго-западной Англии уже не входит в число живописных городов Британских островов, хотя до Второй мировой войны он им являлся. За шесть ночей в марте и апреле 1941 года бомбы нацистов разрушли 75 тысяч зданий во время того, что вошло в историю под названием Плимутского блица. Когда уничтоженный центр города возводили заново, поверх изогнутых булыжных улочек Плимута была положена современная бетонная сеть, погребая средневековое прошлое.
Но основная история Плимута таится на его границах, в природной гавани, созданной слиянием двух рек, Плима и Тамара, в месте их впадения в Ла-Манш и Атлантический океан. Здесь тот Плимут, из которого отплыли пилигримы; они назвали место высадки на другом берегу океана в его честь. Все три тихоокеанские экспедиции капитана Кука начинались здесь, как и кругосветное путешествие сэра Френсиса Дрейка. А 27 декабря 1831 года «Бигль» отплыл из Плимутской гавани с 22-летним Чарльзом Дарвином на борту.
Морской биолог из Университета Плимута Ричард Томпсон проводит много времени, бродя по исторической части Плимута. Он специально приходит сюда зимой, когда пляжи вдоль дельты гавани пусты, – высокий мужчина в джинсах, ботинках, голубой ветровке и флисовом свитере на «молнии», с непокрытой лысой головой, длинными пальцами без перчаток, наклонившись, он перебирает песок. Докторская диссертация Томпсона посвящена липкой субстанции, которую любят есть моллюски типа морских блюдечек и литторин: диатомеям, цианобактериям, морским водорослям и цепляющимся за них крохотным растениям. Но то, что принесло ему известность, связано не столько с морскими существами, сколько с распространением в океане того, что никогда не было живым.
В то время он еще этого не понимал, но дело его жизни начиналось в 1980-х, когда он был студентом, проводившим выходные в ливерпульском подразделении национальной организации по очистке пляжей Великобритании. В выпускном году 170 его единомышленников собрали тонны мусора по 137 километрам береговой зоны. Помимо предметов, явно выброшенных из лодок, к примеру греческих коробок из-под соли и итальянских бутылочек из-под масла, по этикеткам можно было понять, что большую часть отходов ветер гонит на восток из Ирландии. Похоже, что любая упаковка, удерживающая достаточно воздуха, чтобы торчать над водой, следует ветровым течениям, которые в этих широтах восточные.
Меньшие, менее выпуклые предметы, однако, явно контролируются водными течениями. Каждый год, составляя отчеты своего отряда, Томпсон замечал все больше мусора все меньшего и меньшего размера среди привычных бутылок и автомобильных покрышек. Он и еще один студент начали собирать образцы песка вдоль береговых полос пляжей. Они отсеивали мельчайшие частицы того, что имело неприродный характер, и пытались идентифицировать их под микроскопом. Но это оказалось сложным: образцы были, как правило, слишком мелкими, чтобы указать на бутылки, игрушки или устройства, от которых откололись.
Он продолжил работать на ежегодной очистке пляжей во время аспирантуры в Ньюкасле. Когда он защитил докторскую диссертацию и занялся преподаванием в Плимуте, его факультет приобрел инфракрасный спектрометр с преобразованием Фурье, устройство, пропускающее микролуч через вещество, а затем сопоставляющее его инфракрасный спектр с данными из базы известных веществ. Теперь он мог разобраться с тем, что видел, но это только усилило его беспокойство.
«Как вы думаете, что это?» Томпсон ведет посетителя вдоль берега дельты реки Плим, рядом с местом ее впадения в море.
Всего через несколько часов после восхода луны вода ушла почти на 200 метров, обнажив песчаную отмель, усеянную ламинариями и ракушками. Легкий ветерок скользит по поверхности приливных водоемов, разбивая отражения рядов домов на холмах. Томпсон склоняется над полоской отходов, оставленной приливной кромкой волн, разбившихся о берег, пытаясь найти что-нибудь узнаваемое: мотки нейлоновой веревки, шприцы, вскрытые пластиковые контейнеры для еды, половинку корабельного плотика, раскрошенные остатки пенопластовой упаковки и бутылочные крышки всех цветов радуги. Самые многочисленные – разноцветные пластиковые стерженьки от палочек для чистки ушей. Но встречаются также и странные маленькие предметы одинаковой формы, которые он и просит всех опознать. Среди веточек и полосок водорослей в его пригоршне песка мелькает несколько десятков голубых и зеленых пластиковых цилиндров около 2 миллиметров высотой.
«Это называется гранулят. Сырье для производства пластика. Его растапливают и делают самые разнообразные вещи». Он проходит немного вперед и зачерпывает новую пригоршню. И в ней снова заметны те же пластиковые кусочки: бледно-голубые, зеленые, красные и коричневые. Каждая пригоршня содержит примерно 20 % пластика, и в каждой по меньшей мере 30 гранул.
«Этот гранулят можно найти сегодня практически на любом берегу. Судя по всему, весь он с одной фабрики».
Но поблизости нет пластикового производства. Гранулы проделали с каким-то течением немалый путь, пока не были выброшены здесь – собраны и подхвачены ветром и приливом.
В лаборатории Томпсона в Университете Плимута аспирант Марк Браун распаковывает завернутые в фольгу образцы с пляжа, присланные в прозрачных застегнутых пакетах от коллег по всем миру. Он высыпает их в стеклянную делительную воронку, заполненную концентрированным раствором морской соли, чтобы заставить всплыть пластиковые частицы. Он отбирает те, которые кажутся ему знакомыми, к примеру вездесущие палочки для чистки ушей, и проверяет их под микроскопом. Что-нибудь действительно необычное поступает на инфракрасный спектрометр с преобразованием Фурье.
На идентификацию каждого образца уходит больше часа. Около трети оказывается природными волокнами, такими как водоросли, еще треть – пластиком, и еще треть не поддается опознанию – что означает, что у них нет соответствующего образца в базе полимеров, или что частица пробыла в воде очень долго и обесцветилась или что она слишком мала для их прибора, который анализирует фрагменты не менее 20 микрон – чуть тоньше человеческого волоса.
«Это значит, что мы недооцениваем количество находимого пластика. Честный ответ – мы не знаем, сколько его на самом деле».
Зато им точно известно, что его много больше, чем когда-либо раньше. В начале XX века плимутский морской биолог Алистер Харди разработал прибор, который можно было тянуть за кораблем антарктической экспедиции в 10 метрах под водой для взятия образцов криля – похожих на креветок размером с муравья беспозвоночных, на которых покоится большая часть пищевой цепочки планеты. В 1930-х он модифицировал прибор для измерения планктона еще меньших размеров. Он использовал рабочее колесо для протяжки шелковой ленты, примерно так же как в общественных туалетах функционирует податчик тканевых полотенец. Когда шелк оказывается снаружи, на нем оседает планктон, содержащийся в проходящей через него воде. Каждое полотно шелка может работать на сборе образцов в течение 500 морских миль[28]. Харди сумел убедить английские торговые суда, использующие коммерческие морские пути по всей Северной Атлантике, в течение нескольких десятков лет тянуть его «непрерывный регистратор планктона», собрав настолько ценную базу данных, что в результате он был посвящен в рыцари за вклад в океанологию.
Он собрал настолько много образцов вокруг Британских островов, что только каждый второй из них был проанализирован. Десятки лет спустя Ричард Томпсон понял, что оставшиеся образцы, находящиеся в плимутском хранилище с искусственным микроклиматом, представляют собой мемориальную капсулу, сохранившую свидетельство растущего загрязнения. Он выбрал два маршрута из северной Шотландии, на которых образцы собирались регулярно: один в Исландию, другой на Шетландские острова. В поисках старого пластика его команда тщательно изучала рулоны шелка, воняющего химическими консервантами. Не было смысла исследовать образцы, собранные до Второй мировой войны, потому что тогда пластика практически не было, за исключением бакелита, использовавшегося в телефонах и радио, приборах настолько долговечных, что они пока не попали в цепочку отходов. Одноразовую пластиковую упаковку тогда еще не изобрели.
К 1960-м им было обнаружено все возрастающее количество разнообразных пластиковых частиц. К 1990-м образцы пестрели тройным объемом кусочков акрила, полиэстера и других синтетических полимеров в сравнении с образцами тридцатилетней давности. Особенно беспокоило то, что регистратор планктона собрал весь этот пластик в 10 метрах под поверхностью, взвешенный в воде. Так как пластик преимущественно плавает на поверхности, полученные результаты говорили лишь о малой доле того, сколько его было на самом деле. Но дело не только в том, что количество пластика в океане растет, но и в том, что начали появляться все меньшие частицы – достаточно мелкие, чтобы переноситься крупными морскими течениями.
Команда Томпсона пришла к выводу, что медленное механическое воздействие – волны и приливы, бьющие в берега и превращающие скалы в пляжи, – делает то же и с пластиком. Самые крупные, наиболее заметные предметы, болтающиеся в прибое, постепенно становятся все меньше. В то же самое время нет ни малейших признаков того, что пластик разлагается под воздействием микроорганизмов, даже когда расколот на крохотные кусочки.
«Мы представили, как он все сильнее измельчается и превращается в своего рода пыль. И поняли, что это измельчение может привести лишь к большим проблемам».
Он слышал страшные истории о морских выдрах, подавившихся полиэтиленовыми кольцами от 6-баночных упаковок пива; о лебедях и чайках, задушенных нейлоновыми сетями и рыболовными лесками; о мертвой зеленой морской черепахе на Гавайях, в желудке которой были найдены карманная расческа, 30 сантиметров нейлоновой веревки и колесо от игрушечного грузовика. Его личным худшим опытом было изучение трупов глупышей, выброшенных на берега Северного моря. У 95 % из них в желудках был пластик – в среднем 44 кусочка на птицу. Пропорциональное этому количество для человека будет около полутора килограммов.