Официант вернулся, подал мне высокую и узкую кожаную папку со счетом и картой; в последний момент я сообразил приписать к счету достаточно щедрые чаевые.
— Простите еще раз, — рассеянно сказал я ему, возвращая папку.
Когда я снова взглянул на ее столик, Лизы уже не было за ним; я готов был вскочить со своего стула, чтобы бежать за нею, разыскивать ее, — когда увидел Лизу, быстро идущую ко мне между столиками. Прежде чем я успел опомниться, она отодвинула стул и села напротив меня. Я ожидал найти на ее лице растерянность, страх, думал, что будет она оправдываться, умолять о прощении, а смотрела она на меня без тени смущения.
— Как мама? — спросил я. — Все еще в коме?
Она молчала.
— Ты уже рассказала ему о своей маме? — спросил я, кивнув в сторону столика, за которым остался ее кавалер. — Вы не ездили к ней в больницу? Она пожала плечами.
— Что если я сейчас подойду к нему и попробую предсказать ему его недалекое будущее? Или насчет него у тебя другие планы?
— Перестань паясничать, — сказала она спокойно.
— Я совершенно серьезно.
— Ты зачем пришел сюда?
— А зачем пришли сюда все эти люди? Зачем пришла сюда ты?.. Посидеть, поесть, выпить.
Она усмехнулась.
— Ты не рада меня видеть?
Она промолчала, спокойно глядя на меня.
— Как ты думаешь, как я должен вести себя после всего того, что произошло? После того, что ты сделала?
Лиза не отвечала.
Странно: как я ни всматривался в нее, мне не удавалось найти на ее лице и следа красоты, так поразившей меня два дня тому назад в Александровском саду, а затем и вчера, при встрече у входа в гостиницу. Я не мог понять, как получилось, что она произвела на меня такое необыкновенное впечатление. Передо мной сидела привлекательная, симпатичная, но обычная, совсем обычная, холодная девушка с обычными глазами, с обычным лицом, обычным, на этот раз сильно накрашенным, ртом, обычной шеей, обычными плечами. Я был разочарован. Я был рад, что у нее больше нет надо мною власти, но вместе с тем я был и разочарован — чем, не могу сказать толком, может быть, своим напрасным жаром, бессмысленной влюбленностью.
— Чего ты ждешь от меня? — сказала она наконец, холодно и как будто с презрением. — Что я должна, по-твоему, делать?! Встать на колени, целовать тебе руки?! Что ты молчишь?!
— Я пролежал всю ночь без сознания… Я мог умереть. Меня случайно спасли…
— Я не понимаю, чего ты от меня ожидаешь. Позвони в милицию.
— Они были у меня сегодня в больнице, — сказал я.
Странно, странно я себя чувствовал, ведя разговор с женщиной, ограбившей и чуть было не убившей меня!
— Ну и что?
— Они показывали мне фотографии… У них были и твои снимки.
— И что? — она презрительно улыбнулась.
— Ничего. Я им ничего не сказал. Сделал вид, что не узнал тебя.
— Почему?
Я и сам хотел бы знать ответ на этот вопрос.
— И чего ты от меня теперь за это хочешь? — спросила она.
Я покачал головой. Усмехнулся.
— Почти ничего. Мне любопытно, что ты чувствовала, насыпая в мой бокал… Уж и не знаю, как это назвать… То, что ты туда насыпала.
Она вздохнула.
— Мне очень жаль, — сказала девушка. — Какая тебе разница?
Мы замолчали.
— Уходи отсюда, — сказала она. — И лучше всего — как можно быстрей.
— Я хочу получить документы, которые у меня пропали. Тебе они не нужны.
Девушка глубоко затянулась, выдохнула к потолку.
— Какой ты…
Она долго качала головой, глядя на меня.
— Ты ничего не понимаешь…
— Что я должен понимать?
— Ты как ребенок… Сколько лет тебя здесь не было? Семь? Ты и говоришь с акцентом. Здесь все изменилось. Здесь совсем другая жизнь! Ты здесь чужой! Ты как ребенок в лесу! Этот разговор, Господи! Да проснись же ты! Вспомни, где ты находишься!
— Мне нужны документы. Я не требую у тебя денег, которые у меня пропали, я позволяю тебе потратить их на фрукты для твоей больной матери.
Она раздавила сигарету в моей пепельнице.
— Я начинаю думать, что ты просто дурак.
Мне вернули мою кредитную карту; на скатерть передо мной легло меню.
— Если хочешь мне отомстить — иди в милицию.
Только, — она пожала плечами, — боюсь, тебе это не особенно поможет. Ты, если не ошибаюсь, сегодня должен был улетать? Так вот тебе мой совет: возвращайся в гостиницу, никуда не выходи, дверь никому не открывай, вызови такси по телефону, спроси номер машины…
Надо мной стоял официант.
— Что будете заказывать? — услышал я его голос.
— Поезжай прямо в аэропорт, — продолжала Лиза, — держись там, где побольше людей, садись в свой самолет — и молись Богу, если ты верующий. И лучше всего никогда больше сюда не возвращайся.
Официант покашлял, обращая внимание на свое присутствие.
— Так заказывать что-нибудь будем?
Ее тон, ее самоуверенность злили меня.
— Мне нужны мои бумаги, — сказал я. За ее спиной я увидел приближающегося к нам мужчину, сидевшего за одним с ней столиком.
— Смотри, кто к нам идет, — сказал я, кивнув в его сторону.
Она быстро оглянулась, потом снова стала смотреть на меня.
— Мне нужны мои бумаги.
— Слушай, уходи ты…
— Если до одиннадцати часов я не получу этих бумаг…
Мужчина, открывая в улыбке свои образцово-показательные зубы, остановился возле нашего столика.
— Ты представишь меня? — спросил он по-английски, обращаясь к Лизе.
— Тарик, — сказала она, глядя на меня с напряжением.
Я чуть приподнялся со стула, пожимая его крепкую, сухую ладонь. На нем был отменный, очень дорогой костюм, великолепный галстук, неестественной белизны рубашка; массивные часы сверкали бриллиантами, теми же камнями были украшены и перстни на пальцах обеих его рук.
— Виктор.
— Вы — одноклассник Светланы, она сказала мне, — не совсем вопросительно, но и не совсем утвердительно произнес он.
С усмешкой я взглянул на Лизу. Она слегка покраснела.
— Что-то в этом роде. А вы?
Молодой человек рассмеялся.
— А я имею честь быть женихом этой удивительной девушки!
Посмеялся, в свою очередь, и я, наслаждаясь замешательством, читавшимся на лице этой на самом деле удивительной девушки.
— Я вас поздравляю от всей души! — от всей души сказал я. — И тебя тоже, — добавил я.
Она кивнула, что должно было обозначать благодарность.
— И давно вы знакомы?
— О-о, что значит в таких вопросах время?! — снова рассмеялся он.
— Вы совершенно правы: время в таких делах не значит ровным счетом ничего.
— Вы знаете, я вас приглашаю на нашу свадьбу! — сказал он.
— Очень, очень приятно.
— Правда, Светлана? — обратился он к Лизе.
Та пожала плечами.
— Почему бы и нет? — ответила она, глядя в стол.
— Мне на самом деле очень приятно, — сказал я мужчине. — А когда у вас свадьба?
Тот посмотрел на девушку.
— Мы еще не решили… Скоро. В самом ближайшем будущем. Правда, милая?
— Да, — кратко ответила она.
— А завтра мы решили пойти выбирать для нее свадебное платье.
— Серьезно? — сказал я.
— Да, — со счастливым видом ответил мужчина.
Как я ни вглядывался, мне не удавалось обнаружить в нем и доли игры, неискренности. По-моему, он был на самом деле влюблен в девушку, сидевшую за столом напротив меня.
— Если купите платье со шлейфом, таким, знаете, длинным, до земли…
— Да-да, — ответил тот.
— То я просил бы вас позволить мне нести его на свадьбе.
Он смотрел на меня, соображая, в шутку это сказано или всерьез, а потом расхохотался, хлопнул меня по плечу.
— Русский юмор! Хорошо, договорились. У нас шлейфы носят обычно дети, мальчик и девочка… Но если вы так хотите…
— То вы сделаете для меня исключение, — закончил я за него.
— С огромным удовольствием, — смеясь, он приложил руку к сердцу, чтобы подчеркнуть, сколь огромно его удовольствие.
— Ну, тогда до свадьбы, — сказал я, протягивая ему руку.
— До свадьбы, — повторил он, в свою очередь подавая мне руку. — У Светланы ведь есть ваш телефон?
— Думаю, да, — сказал я.
Та лишь кивнула.
— Светлана, — обратился я к ней по-русски. — До одиннадцати часов я буду ждать. Потом — пеняй на себя. До одиннадцати часов.
И пошел, не оборачиваясь, к выходу.
Машин у гостиницы не оказалось. Последняя отъехала от обочины почти в тот момент, когда я выходил из стеклянных вертящихся дверей. Когда я подошел к краю тротуара, ее красные огни превратились в конце улицы в две крошечные, едва различимые рубиновые капли.
17
Я решил пойти пешком — до гостиницы, в которой я жил, можно было дойти отсюда часа за полтора-два. Я был зол. На кого? Только на самого себя. Мне не хотелось думать о своем постыдном разговоре с девушкой, но помимо воли я постоянно возвращался к нему. Она была совершенно права, смеясь надо мной, — я должен был вести себя иначе. Что именно я должен был делать, мне было трудно себе представить, зато я прекрасно знал, чего мне делать не следовало: не нужно было разыскивать ее, не нужно было задавать ей этих глупых вопросов, на которые она в любом случае ответить не могла, я должен был либо все «забыть и простить», либо позвонить по оставленному младшим из следователей телефону, признаться в том, что в альбоме, показанном мне, есть ее фотографии, сказать, что знаю, где ее можно найти… Ошибку исправить не поздно, мне нужно только все обдумать, взвесить, решиться.
Ах, как жалел я себя, как надеялся, если не сказать мечтал, дважды отправляясь в эту ночь в ресторан на поиски девушки Лизы, увидеть в ее лице раскаяние и сожаление, услышать, что ее заставили, что она не хотела мне зла, что во всем произошедшем не было ее воли; как хотелось мне поверить в ее невиновность… Не знаю, как повел бы я себя, если бы она стала оправдываться, просить прощения. Подойди она ко мне со слезами на глазах — что для такой чудесной актрисы не составило бы ни малейшего труда, — скажи, что ни в чем не виновата, и я, болван, скорее всего, и не стал бы расспрашивать ее ни о чем, боясь поймать ее на нелепости, боясь наткнуться на несоответствия. Помню, как обрадовался я, когда один из следователей напомнил мне об уже забытой к тому времени детали — что наливал я себе во второй раз из другой, новой бутылки, из-за чего вполне можно допустить, что вовсе и не пыталась она отравить меня, а получилось это само собой, случайно, что-то не в порядке было с вином — что угодно. Но играть она не посчитала нужным, не сочла нужным и оправдываться, не потрудилась хотя бы сказать, что ей жаль… А ведь я не сделал ей ничего плохого. Я увлекся ею — но в этом вряд ли можно меня обвинить. Мне хотелось ей помочь. Я даже не воспользовался ее мнимой беззащитностью, не лег с ней в постель, хотя она более чем ясно давала понять, что не просто не сочла бы это за оскорбление, но чуть ли не нуждается в близости со мной, уж и не знаю зачем — может быть, чтобы забыться.