Я развел руками, вздохнул. Следователь ждал ответа,
— Трудно сказать…
— Трудно сказать?
— Например, тот же страх. Уничтожив письму, я испугался, что нарушил закон, совершил преступление. Если хотите, желание помочь следствию.
— Похвальное желание, — произнес он без улыбки.
— Кроме этого, желание помочь другу.
— Так он ваш друг? — спросил следователь.
— Да, но мы давно не общаемся.
— А что так?
— Дела, заботы… Он женился. Разошлись дороги. Обычная история.
— Понятно.
А вот мне до сих пор не было понятно, верит ли он моему рассказу.
Постучал сигаретой о край пепельницы, сбивая пепел.
— Хорошо, — сказал он, затянулся и выдохнул дым, глядя мне в глаза. — Вы пришли, чтобы рассказать о содержании письма? Или я слишком забегаю вперед?
Я кивнул. А вот теперь нужно быть очень внимательным, чтобы не ошибиться. Итак, в путь: я как сейчас помню письмо, в котором шла речь о гибели и посмертном путешествии в Европу случайной московской знакомой моего друга, взявшей в дорогу только самое необходимое — голову; я могу повторить это письмо почти слово в слово. Мне вдруг стало жарко от волнения: что если действую я слишком наудачу, не продумав последствий своего поступка? Что если они смогут доказать, что такого письма никогда не существовало? Что если я только ухудшу положение Виктора? А как скажется мой рассказ на девушке, доверчиво посвятившей меня в тайну своего подзащитного? И как же письмо начиналось?!
— Не хотите кофе?
— С удовольствием, — ответил я, хотя собирался отказаться.
Из шкафчика он достал две белые чашки, два блюдца, вазочку с коричневатым кусковым сахаром, одноразовые пластмассовые палочки-ложки. Поставил на стол термос, разлил по чашкам кофе. Кофе был слабый, остывший и, к счастью, безвкусный.
Хоть слушал он и не без интереса, время от времени что-то записывая в лежавший перед ним блокнот, я видел, что рассказ мой не убеждает его. Когда же я дошел до того, каким образом была обнаружена отрезанная голова, он попросту расхохотался.
— Вы все это серьезно?!
— Да, — ответил я.
— Да неужели вы сами этому верите? Я понимаю, что вам очень хотелось бы помочь другу, это такое естественное и понятное… Ну вот вы говорите, что голову он нашел в чемодане, прилетев из России.
— Из Москвы.
— Да, я и говорю. Кому и зачем могло понадобиться подбрасывать голову в его чемодан?!
Я пожал плечами.
Следователь уселся поглубже, чуть отъехал в кресле от стола, положил ногу на ногу.
— Давайте разберемся. Выходит так, что голова была подброшена в чемодан после прохождения таможенной проверки в аэропорту Москвы… Зачем? Чтобы скрыть следы преступления, совершенного в Москве? Бред. Простите меня, чистый, откровенный бред. Для этого существует масса других способов. Вторая версия: голова подброшена для того чтобы свалить на Ивлева преступление, совершенное кем-то другим. Хорошо, но вдумайтесь: голова была подброшена в чемодан после того как чемодан прошел таможенную проверку и был сдан в багаж. Иными словами, когда вероятность обнаружения подброшенной головы равнялась нулю! Зачем же ее нужно было подбрасывать? В то время как сам предполагаемый преступник шел на колоссальный риск быть замеченным в момент вскрытия чемодана или при входе на территорию аэропорта. Всякий аэропорт — закрытая, тщательно охраняемая территория. Вы знаете, что при входе в аэропорты, тем более международные, досматриваются вещи даже сотрудников, в том числе известных охране в лицо?! Допустим, голову подбросил и-таки после сдачи чемодана в багаж. Но снова возникает вопрос: зачем?! С какой целью?! Чтобы голову обнаружили здесь, в Бельгии? Но ведь прибывший багаж не досматривается! Это известно детям! Кроме того, в таком случае преступники, по крайней мере, — следователь поднял палец, выделив эти слова, — предупредили бы здешнюю полицию. По крайней мере!
Раздавил окурок о днище пепельницы.
— Кстати, что вам известно о его жене?
— Они разошлись, — ответил я, не сразу поняв, чьей женой он вдруг заинтересовался. — У нее был другой человек.
— Другой человек? Откуда вы знаете?
— Слышал. От знакомых.
— А кто он такой, этот другой человек?
— Не представляю. Не имею ни малейшего представления.
— Мы не можем ее найти.
Мы помолчали.
— К сожалению, у нас есть все основания предполагать, что супруга Ивлева также убита. Имея в виду обстоятельства дела, приходится более чем серьезно считаться и с этой возможностью… Кстати, я должен составить протокол нашей с вами беседы, так что вам придется подождать, — сказал следователь, особенной сухостью тона давая понять, что разговор наш завершен.
Подождать, как же, придется.
— Ваш телефон не скажете — на случай, если у нас будут вопросы?..
Пожалуйста.
За окном между тем совсем стемнело. Пришлось долго ждать трамвая. Продолжал накрапывать дождь, хоть и значительно слабее прежнего. Я вошел в трамвай через переднюю дверь. Сел на сиденье, поставил сложенный зонтик на пол. Трамвай медленно тронулся, посвистывая колесами по рельсам. Вечернее оживление на улицах кончилось; и машин, и прохожих оставалось совсем немного.
Я и не заметил, как день прошел.
4
После встречи со следователем я несколько раз проезжал мимо дома Виктора: кусты живой изгороди разрослись, стояли неровно, неопрятно, дорожки и газон перед домом были усыпаны опавшей листвой, ставни опущены, заклеены красно-синими полицейскими лентами с печатями; опечатаны и парадные входные двери. Несколько раз у подъезда к дому я видел телевизионные съемочные группы: оператора за камерой на штативе, звукооператора с телескопической удочкой микрофона, журналиста, на фоне дома говорящего в камеру.
В тот день дом стоял с поднятыми ставнями; одно из окон на втором этаже было раскрыто настежь; сквозняком из комнаты вытянуло прозрачную занавеску. Исчезли и ленты с парадной двери, а на дорожке рядом с домом стояла машина. Я подошел к дому, открыв невысокую декоративную калитку, которую можно было перешагнуть. Позвонил. Из-за двери послышались быстрые шаги, за матовым непрозрачным стеклом мелькнула тень, щелкнул замок.
— А, — сказала она, узнав меня не сразу; особенной радости ее лицо не выразило. — Это ты… А я думала…
Я так и не узнал, что именно она думала.
— Привет, — сказала она.
— Здравствуй, — ответил я.
Она была в одной майке, узких джинсах, модных в этом году белых спортивных тапочках.
— Ты к Виктору? — спросила она.
— Нет, конечно.
— Ты в курсе?
Еще бы.
— Как ты? — спросил я.
Она пожала плечами.
— Вот, убираю, — сказала она, махнув рукой куда-то в глубь коридора. — Зайдешь? — спросила она, надеясь, что я откажусь.
— Спасибо, — сказал я, ступая на крыльцо. Она посторонилась, впуская меня в дом.
Она знала, что ее ищет полиция: как только услышала об этой ужасной истории, тут же все бросила и приехала домой. Дом был опечатан; это не только напугало ее еще больше, но и повлекло за собой целый ряд неудобств: пришлось наводить справки, ехать в полицию, потом — в суд, искать нужных людей, объясняться, отвечать на вопросы, — но все разрешилось благополучно, они считали, что она погибла, убита, лежит с отрезанной головой на дне какого-нибудь фламандского озера, голова отдельно, туловище отдельно, кто бы мог подумать, столько лет прожили вместе, но она оказалась жива и невредима, только боялась, что ей не позволят остановиться в доме, но печати сняли, следователь специально поехал с ней вместе, дом ей больше не нужен, только негде на это время остановиться, а потом она обязательно его продаст.
— Не останусь здесь ни за какие деньги, — говорила она, широко раскрыв голубые красивые глаза. — Вот только не знаю, кто его теперь купит. Мне сказали, что после окончания следствия и суда дом можно будет продать… Надо уточнить, как в таких случаях оформляется продажа.
Мы помолчали. Она была красива как раньше, хоть и немного изменилась, как будто чуть постарела. Ее нисколько не волновала судьба ее мужа.
— Вы уже развелись?
Она покачала головой.
— Пока нет. К сожалению, так быстро это не делается.
— Он против?
— Виктор? Нет.
Она замолчала, нахмурилась, стала смотреть в окно, в сад, потом передернула плечами.
— Как подумаю, что прожила с таким человеком столько лет, в одном доме, один на один…
— Ты думаешь, что это все правда? — спросил я.
— Что именно? — не поняла она моего вопроса.
— Что он на самом деле убийца…
— А как же? Он же сознался…
Она помолчала.
— Мы как-то отдыхали в Испании. Небольшой приморский городок. Возвращались из ресторана. Было уже поздно, темно, часов двенадцать. Решили пройтись по берегу… Берег там был — вернее, пляж — бесконечный, широкий. С одной стороны море, с другой — дюны за заборчиком с колючей проволокой, до которых от моря — метров, наверное, сто. Никого нет, только звезды, волны шумят, ноги в песке вязнут. Я отошла в сторону, чтобы…
Я понял, для чего она отошла в сторону.
— Вдруг — два пьяных парня. Я очень испугалась: темно, вокруг никого, ребята совсем пьяные, вряд ли понимают, что делают. Виктора не видно… Я кричу, зову его, а сама думаю: а вдруг он меня в темноте не найдет?! Пляж огромный, темно, вдруг он и не услышит меня? Сказал, что подождет, а что если пошел вперед? Но он услышал.
Не знаю, чего было больше в ее лице: боли, страха или отвращения.
— Мне до сих пор страшно вспоминать, как он их бил. В этом было что-то ненормальное, я об этом уже тогда подумала. Он их чуть не убил.
— Ты об этом в полиции рассказала? — спросил я.
— Конечно, ведь они спрашивали…
— Он же тебя защищал.
— Да, но… Когда людей продолжают избивать после потери сознания, душить… Ты просто не можешь себе этого представить! Он был в тот вечер в ботинках — которые мы взяли с собой, смешно вспомнить, чтобы ходить по каким-то окрестным горам, — его легкие туфли порвались. Так вот он этими ботинками бил их прямо в лицо! Прямо в лицо, уже лежавших без сознания! Песок был красный, можешь ты себе такое представить, красный, красный, красный и влажный от крови! У одного кровь шла горлом!