К раненому герою приезжает подруга. Романтическая встреча. Бледный герой, кусая пересохшие губы, держится молодцом. Подруга делает вид, что не замечает его мучений, и заливается слезами, выскочив на балкон, где осенний ветер развевает ее белый воздушный шарф.
— Если вы насчет дневника — я могу завтра отправить его по почте.
— Нет. Мне нужно сегодня. Я расскажу обо всем, когда приеду.
Я взглянул на часы. Согласился.
— Я выеду прямо сейчас.
— Хорошо.
— До свидания, — сказала она.
— До свидания, — сказал я.
За краткое время нашего общения у нас уже выработалась одна традиция: трубку всегда первой опускала она. В свою очередь положив трубку, я задумался. Мне вспомнилось, с чего начались московские неприятности Виктора: вот точно с такого же позднего визита полузнакомой девушки. Та плакала, что-то случилось с ее мамой, она чувствовала себя такой одинокой… В отличие от Виктора, у меня не было шампанского, было только обычное вино, пара бутылок красного, пара — белого. Я усмехнулся: ничего не пить и не принимать душ, когда она ляжет в постель.
Затем я включил свет, опустил ставни, убрал с дивана постельное покрывало, заменившее мне прошлой ночью одеяло, пошел заваривать чай. За этими незамысловатыми в обычной жизни, но болезненными сегодня действиями: включением света, уборкой клетчатого пледа, наполнением чайника, расстановкой по местам книг, наваленных на журнальном столике перед диваном, — за всеми этими движениями, отдающими болью в груди, почти незаметно прошли минуты, лежавшие между нашими домами. Раздался звонок в дверь. Я двинулся ее открывать. За дверью стояла она. Улыбнулась мне, я улыбнулся ей, мы поздоровались, я посторонился, она поднялась по ступенькам в коридор. Входя в дом, она всмотрелась в мое лицо. Я знал, что выгляжу не лучшим образом.
По моему предложению она уселась в кресло, стала осматривать комнату, как осматривает всякую комнату всякий впервые в ней оказавшийся.
— У вас много книг, — сказала она.
Я уже знал об этом.
Она встала, прошлась вдоль книжных полок, снова села в кресло.
— Налить вам чаю?
— Пожалуйста, — ответила она рассеянно. — Может, вам помочь?
— Нет-нет, — ответил раненый герой. — Все уже почти готово.
В кухне долил воды в заварочный чайник и поставил его на поднос с чайным прибором: чашками, блюдцами, ложками, сахарницей.
Отпив глоток, она поставила кружку на стол, посмотрела на часы.
— Уже поздно, — сказала она. — Ничего, что я так поздно?
— Нет, конечно, нет.
Чай ей не понравился.
— Я звонила вам несколько раз, но вас не было дома.
— Да, я выходил.
— Даже не знаю, с чего начать, — сказала она.
Я чуть было не произнес дежурную шутку: начните, мол, с начала.
Взяв кружку, поставила ее на ладонь, затем — обратно на блюдце.
— Вчера вечером ко мне пришел человек. Сказал, что ему хотелось бы поговорить об одном из моих клиентов.
— Он хотел говорить о Викторе? — спросил я.
— Да. Откуда вы знаете?
Догадаться несложно.
— Он спросил, знаю ли я, что привез Виктор с собой из Москвы, что лежало в его чемодане, с которым он приехал в Бельгию. Я настолько растерялась, что ответила, что знаю. Я имела в виду всю эту историю с головой…
— Которой вы не верите?
Она не обратила внимания на вопрос.
— Он спросил, знаю ли я, где это находится сейчас. Я сказала, что знаю: я опять-таки имела в виду голову… А я знаю, где она находится, — грустно улыбнулась она мне. — Тогда он сказал, что я должна отдать это ему.
— «Это»? Что значит «это»? Он сказал, что именно вы должны отдать?
Мне показалось было, что она колеблется, словно не может решить, стоит ли откровенно отвечать на вопрос.
— Он не сказал, а я не стала спрашивать, — ответила она наконец.
— Это был русский?
Она покачала головой.
— Нет. Фламандец. Лет шестидесяти на вид. Вежливый, спокойный, интеллигентный человек. Курит сигары. Хорошо одет. Сказал, что если через день все не будет передано ему, он ни за что не отвечает.
— Ни за что не отвечает?
— Он это как-то иначе сказал, но смысл тот же.
— Но он не сказал, что именно вы должны ему вернуть? — повторил я уже заданный вопрос.
— Нет, — она качала головой, глядя в пол.
— Вы не думали обратиться в полицию?
— Уже была.
— И что?
— Ничего. Составили протокол.
— Но охрану вам дадут?
— Нет. И людей у них мало, и оснований недостаточно. Так мне было сказано.
— Сутки, которые он вам дал, прошли?
— Прошли.
— И он не появился?
— Нет. Я до шести была у себя. Потом ушла, потому что стало страшно. Я, правда, один раз не подошла к телефону. Около пяти. Это не вы звонили?
— Нет.
Чего ожидала она от меня? Какой помощи, какого совета? В комнате стало чуть темнее: в люстре погасла одна из лампочек; мы одновременно взглянули вверх.
— Лампочка перегорела, — сказала она.
— Нет. Она просто плохо ввинчена. Никак не соберусь докрутить. Все время забываю.
— Что вы об этом думаете? — спросила она.
— У нас часто бывает, что человеку, отправляющемуся в поездку, дают с собой посылку: почта работает медленно, за пересылку надо платить, так что с оказией получается и быстрее, и дешевле. Тем более если нужно что-то послать за границу. Вполне может быть, что у Виктора была посылка для вашего вчерашнего гостя, которая во всех этих событиях забылась, затерялась… Книжка, конфеты, фотографии…
— Он угрожал мне, — напомнила она.
— Может быть, он имел в виду, что будет жаловаться? Обратится в полицию, в суд?
Она пожала плечами. В комнате стало светлее, и мы снова одновременно посмотрели вверх.
— Виктор сказал мне, что здесь, в Бельгии, вы были его лучшим другом.
Странно.
— Странно, — сказал я. — Мы с ним давно не общаемся. С другой стороны, вы сказали: «были». Может быть, раньше. Он из тех людей, у которых — по разным причинам — не бывает друзей. Теряют старых, новых не заводят. По разным причинам.
— Вы прочитали его дневник… Кстати, напрасно вы сказали Виктору, что я вам его передала.
— Простите.
— Да, я, наверное, забыла вас предупредить… Так вот, вы прочитали этот дневник. Скажите, он что-нибудь пишет…
— О посылке? Если верить дневнику, он ничего с собой не брал из Москвы кроме своих собственных вещей, — перебил я ее. — Если вы об этом хотели спросить. Ни о каких посылках там речи не идет.
— Он пишет, зачем он туда ездил, чем в Москве занимался?
— Очень смутно. Он ездил туда в командировку. Подписывал какие-то контракты. Что-то связанное с алмазами, если не ошибаюсь.
— С алмазами? — переспросила она.
— Он так пишет. Я не знаю, насколько этому дневнику можно верить.
— Конечно. А что он пишет об алмазах?
— Только то, что ими торгует его фирма. Больше ничего. Он участвовал в каких-то переговорах, но о чем конкретно шла речь, не пишет.
— Понятно.
— А что он сам об этом рассказывает?
— В том-то и дело, что ничего. В том-то и дело.
Вздохнула.
— Я не думаю, чтобы вам на самом деле угрожала опасность. Если бы это был преступник и речь шла о чем-то серьезном, он не дал бы вам суток, зная, что вы можете обратиться в полицию. Ведь он не мог этого не понимать? — спросил я. — Хотите, оставайтесь на эту ночь у меня? Я ведь больше ничего вам и предложить-то не могу. Хотите — оставайтесь дольше. Вы можете жить у меня столько, сколько вам понадобится.
Она рассмеялась; я боялся обидеть ее, а получилось, что рассмешил; а мне было показалось, что огорчил ее чем-то.
— Спасибо, это очень мило, но не нужно. Я больше не боюсь, вы меня успокоили.
— Вы уверены?
— Да.
Она встала и сказала: «А теперь мне пора идти», — и первой пошла к двери. Не насильно же мне было ее удерживать.
11
Она быстро прошла к своей машине, старенькому «пежо», похожему на посылочный ящик на колесах, открыла дверцу, звякнув ключами, повернулась ко мне, помахала рукой, села в машину.
На ней была узкая синяя юбка, тонкий свитер, не скрывающий очертаний груди, на пальцах не было обычных колец.
Первый раз я позвонил ей минут через двадцать после ее отъезда, послушал гудки, нажал на рычажок, перезвонил: она забыла взять конверт.
Я попробовал смотреть телевизор, но отвлечься не получалось, я волновался все больше. Поначалу ее рассказ не показался мне сколько-нибудь серьезным. Я сразу представил себе эту обычную, в общем-то, ситуацию: кто-то передал с Виктором посылку для своего иностранного приятеля, Виктор забыл про нее, не взял с собой либо же утратил вместе с другими своими вещами в ту ночь с шампанским и отравлением. Адресат вполне логично обращается к ней, адвокату безответственного посыльного, попавшего к тому времени в тюрьму. Та неверно понимает его намерения, принимает его за бандита, в его просьбе ей видится угроза…
Но вот она уехала от меня уже полтора часа назад, сказав, что поедет домой, я звонил ей каждые пять минут, поставив телефон рядом с собой на диван, только к телефону никто не подходил, ее до сих пор не было дома. Конечно же, могло быть и так, что она не хотела поднимать трубку, думая, что звонит вчерашний посетитель, или отключила телефон и потому не слышала звонков — но могло быть и так, что с ней что-то случилось.
В третьем часу ночи я вызвал такси. За вечер я принял четыре таблетки обезболивающего, грудь не болела, только временами кружилась голова и темнело в глазах. Стоя у окна, я видел, как машина с горящим кирпичиком на крыше подъехала и остановилась у моего дома. За рулем такси была женщина. Вскоре я вышел на тротуар напротив подъезда дома адвоката. За широкой входной стеклянной дверью открылся почти квадратный в сечении коридорчик с почтовыми ящиками и нумерованными кнопками домофона; следующая дверь, тоже стеклянная, оказалась заперта. Я нажал на кнопку с номером ее квартиры и долго ждал, задержав дыхание. Ответа не было. На улице пошел дождь. Я звонил еще долго, понимая, что ответа не будет и дверь мне не откроют.