Как бы там ни было, прежде чем способность сколько-нибудь здраво размышлять вернулась ко мне, я уже бил человека, доставившего мне письмо якобы от тебя, — захваченный врасплох, он не защищался и не отвечал мне первое время; первый удар был самым удачным, я попал ему в нос, а нос оказался слабый, склонный к кровотечению.
Если бы дело происходило на боксерском ринге и были мы освещены прожекторами, окружены канатами толщиною в руку и внимательными рефери, то в эти первые секунды счет был бы сухим, как пустыня Гоби, — и, несомненно, в мою пользу. Вполне возможно, что тренерский состав, заботясь о здоровье и дальнейшей профессиональной карьере моего противника, выбросил бы на ринг полотенце с просьбой закончить поединок незамедлительно.
Однако вокруг нас не было канатов, не было рефери, вялое, фламандское зимнее небо по необходимости заменяло торжественный свет прожекторов, и большинству зрителей захотелось вступиться за моего противника. Меня почти сразу сбили с ног, но, в нарушение всех спортивных правил, бой не прекращался, мне не предлагали подняться, никто, упав на колени, выбрасывая вверх пальцы и брызгаясь слюной, не отсчитывал время нокдауна, удары сыпались со всех сторон, как сыплются спелые яблоки с тонкоствольной яблони, сотрясаемой детьми — грабителями огородов, и я, разумеется, не видел, кто именно меня бьет, а кто, любопытствуя, просто стоит в сторонке.
Я держался за сознание до того самого неприятного мгновения, когда — как в детстве, после известного прыжка в воду с вышки — не осталось не только сил, но смысла терпеть. Я уже описывал, как, дергаясь под водой, я поворачивался лицом то к поверхности, то к дну, что радикально меняло направление бега воздушных пузырьков: когда я тонул лицом ко дну, пузырьки, как им и следует, поднимались вверх; когда же меня переворачивало пузом к небу, отчего-то начинало казаться, что пузырьки падают вниз, в то время как сам я поднимаюсь на дно. Очень неприятная, тошнотворная игра вышедших из-под контроля органов равновесия (если не ошибаюсь, какой-то жидкости за ушными перегородками).
Если постараться воспроизвести тот последний countdown, обратный отсчет времени, предшествовавший отправке состава моей жизни к следующей остановке, то числу «пять» будет соответствовать треск моих ребер под ногами прыгающего по мне, как будто грудь моя — гимнастический трамплин, а он — прилежный спортсмен, отрабатывающий положенное тренером число упражнений. Цифре «четыре» — успокоительная мысль о том, что письмо — конечно же, фальшивка и ты, душа моя, — под надежной защитой своего мужа. Под цифрой «три» в каталог воспоминаний навечно занесена рука, ловящая среди многочисленных бьющих, старающихся ударить или же попросту стоящих вокруг меня ног листок бумаги, брошенный мною на землю. «Два» — пальцы схватили письмо. «Один» — и рухнул, провалился уже неровный строй верных мне до последнего ребер. В самой последней капле живого сознания навсегда отразилась следующая комбинация объектов: простая кирпичная стена, в стене — дверь, в двери — согнувшийся на бегу, смешно раззявивший рот, с испугом на некрасивом своем бабьем, жабьем лице, смотритель Йозеф, торговец мелким товаром, иногда и в рассрочку, обладатель золотой с точеным орнаментом автоматической ручки. Меня бы не удивило, если бы сгоряча досталось и ему — неосторожно и поздно, так поздно, подумать только, так непоправимо поздно бросившемуся мне на защиту. Спаситель мой, с какой же лестницы пришлось тебе спускаться на этот раз?
Часть IV
Рейс отложили на два часа из-за сильного снегопада. Если бы не это, я бы опоздал на самолет, потому что машина, в которой я направлялся в аэропорт, несколько раз застревала в гигантских пробках, в последний раз — где-то в районе Химок, километра за два до каких-то дорожных работ.
Сразу за входом в самолет на металлической стойке лежали газеты — какие на английском, какие на нидерландском, какие на русском; я взял на русском. Раздевшись, закинув пальто в ящик над головой, усевшись рядом с подмерзшим иллюминатором, я принялся перелистывать ее, просматривая заголовки, пробегая некоторые из статей. Так прочитал я коротенькую заметку из криминальной хроники. Оказывается, позапрошлой ночью на перекрестке двух центральных московских улиц был сбит человек. Машина не остановилась, свидетелей за поздним временем не было. Столкновение было настолько сильное, что ударом у человека оторвало руку.
Мне отчего-то представилось, что говорится в этой статье о том, кто посетил меня ночью в гостиничном номере, что именно его и сбила машина, что именно ему и оторвало ударом руку. Хотя какие у меня основания думать так? Ровным счетом никаких.
Перед тем как отбуксировать самолет к взлетной полосе, с него счищали не то снег, не то лед, обливая из шлангов какой-то жидкостью, которой обливают самолеты в подобных случаях. Увидев в проходе стюардессу, запомнившуюся еще в прошлый раз своим искренним участием в моем постыдном горе, я даже не удивился, а если и удивился, то не слишком. Под аккомпанемент магнитофонной записи на разных языках она показывала, как вести себя в случае, если самолет, скажем, упадет в воду, но не пойдет на дно, а примется плавать по ее поверхности, и мы побежим, соблюдая порядок и учтиво уступая друг другу дорогу, к аварийным выходам, на ходу натягивая на свои дорогие тела желтые спасательные жилеты.
Меня она не узнала. Лучше сказать иначе: меня стюардесса не заметила. Поэтому и не узнала. Если бы заметила, обязательно узнала бы. Потому что не узнать меня было невозможно.
Кстати, где газета? Какую руку оторвало, правую или левую? Не сказано.
А вот вам истинное, совершенно правдивое описание окончания нашей с ним встречи.
Завершив повествование о подземном мире и населяющих его существах, а также о причинах, заставивших Виктора сесть в тюрьму, мой ночной гость достал из нагрудного кармана фотографическую карточку (возможно, достал он ее из другого кармана или из бумажника, блокнота — сейчас точно не помню), протянул мне. «Ее ищете?» — спросил, имея в виду не карточку, а девушку, запечатленую на ней. И оказался прав — я действительно искал ее.
«Ей никто не угрожал. Она никуда не исчезала. Вы ошиблись».
Она стояла на знакомой мне лестнице с широкими, стоптанными высокими темно-серыми ступенями, прислонившись к декоративному заборчику из витого чугуна, окрашенному черным; справа была дверь, вход в помещение (в котором, как мы знаем, не по себе было символической Несправедливости), а слева, в изломе стены, сгущалась тень. Она смотрела на меня сухо, без улыбки.
Перед тем как показать фотографию, он прикрыл пальцем лицо ее спутника, стоявшего чуть позади нее, приобняв ее за тонкую талию.
Ноготь на указательном пальце моего собеседника был желтоват и, для воспитанного человека, в каком-то смысле длинноват. Опустил руку, убрал снимок, вернув его в карман (в бумажник, в блокнот и так далее).
Здесь я и сказал, что разговаривал сегодня с человеком, у которого видел точно такую же булавку, как в галстуке стоящего на фотографии рядом с девушкой.
Он спросил: что значит «точно такую же»? Я ответил: «Золотую саламандру с зеленым камнем в голове». В остальном, как я уже говорил, завершение нашей беседы (вопросы, ответы) в общих чертах соответствует изложенному выше, за исключением того, что, выслушав мое описание украшенного драгоценными камнями человека, случайно подсевшего в кафе за мой столик, он, поколебавшись, снова достал из кармана и показал мне фотографию, на этот раз не закрывая лица того, кто стоял рядом с девушкой. Да, это был он. Я не мог ошибиться — как бы того ни хотелось моему собеседнику. «Кто это?» — спросил я и тут же подумал: «Бог мой, как глупо, как безгранично глупо! Она замужем, как мог я ни разу не подумать об этом?!»
«Она замужем? — спросил я, и он кивнул. — Это ее муж?» Вопрос этот, конечно же, ничего не менял, но отчего-то казался мне важен. «Нет». — «Тогда кто это?» — задал я новый вопрос, но ответа мне не было: глядя в пол, он повернулся и пошел к двери, будто меня не слышал. Я двинулся за ним, но нагнать его, как известно, не успел.
Через минуту я стоял у окна, смотрел на улицу, следил за человеком, который бежал от гостиницы к перекрестку, затем — через перекресток, а потом — по тротуару, пока не скрылся в темноте. Только едва ли бегущий был мой недавний собеседник: не мог он глубокой ночью прийти ко мне пешком, наверняка приехал в гостиницу на машине. Ведь так? А если так, то и отправился бы он по своим спешным делам не бегом, а на машине. Хотя какое мне дело?
Волновало меня только одно: она обманула меня. Она меня обманула.
Если вы жили в то время — приблизительно через две-три недели после моего возвращения из Москвы — и не были отвлечены какими-то другими, более важными делами, вы помните, где и как нашли ее. Средства массовой информации, охочие до драматических подробностей, в этом случае хранили достойную уважения сдержанность. Рассказав нам, в каком месте какой реки обнаружено ее тело, они обошли молчанием тот факт, что у нее отрезаны все пальцы, уши, выколоты глаза, с груди снята кожа. Мне пришлось узнать об этом стороной, от знакомого, чья жена имеет отношение к юстиции. В моем понимании, это могло означать только одно: ей все-таки не были известны нужные слова, которые хотелось услышать мучившим ее подонкам, — ну и, само собой разумеется, в те последние, горькие часы ее жизни рядом с ней не оказалось людей, испытывающих к ней хотя бы долю самых обычных, примитивных человеческих чувств, таких как сожаление, жалость, сочувствие. Могу предположить, что известно ей было не более моего, — а искали они вовсе не голову, якобы отрубленную и якобы подброшенную неизвестно кем и непонятно для чего.
Несмотря на то что мужа ее не нашли до сих пор (а она была-таки замужем за каким-то работником сферы народного здравоохранения), его обязательно разыщут, у здравомыслящего западноевропейского человека это не вызывает сомнения. Найдут в каком-нибудь живописном поле среди романтических незабудок и обыкновенных ромашек (любит, не любит, бросит, забудет), на дне какой-нибудь реки, среди бархатных водорослей, с булыжником, привязанным к ноге, в пещере или гроте, в озере или в пруду, а то и в каком-нибудь нежилом доме или заброшенном подвале; найдут, если нужно, по частям, соберут, как пузель — детский вариант настоящей, взрослой, профессиональной мозаики, опознают, если потребуется, по ДНК: что-что, а уж фундаментальные науки не стоят на месте. Обязательно найдут, сомнений нет.