Вечером, едва открыв глаза, встревоженный Сьенфуэгос обнаружил, что у Белки по-прежнему течет кровь, но не из многочисленных укусов воина команчей. На сей раз кровь изливалась из ее нутра, стекая по бедрам.
— Боже милостивый! — пробормотал он себе под нос. — Только этого не хватало! Вот выбрала же она время, чтобы стать женщиной!
Он покинул убежище, взобрался на невысокую гряду скал, откуда хорошо просматривалась вся линия горизонта, и после долгих наблюдений окончательно убедился, что поблизости нет никаких следов команчей без тени.
Судя по всему, навахо был прав, и у них в запасе еще целый день, прежде чем злобные недруги пустятся в погоню.
Но когда Сьенфуэгос взобрался на вершину скалы и внимательно осмотрел то место, куда они держали путь, сердце екнуло у него в груди, и он простонал. Впереди открывалась широкая и глубокая долина, в которой, как в зеркале, отражалось заходящее солнце, слепившее глаза. Канарец понял, что это, вне всяких сомнений, самое ужасное и безжизненное место, какое он только встречал в жизни.
— Вот же мать вашу за ногу! — поразился он. — Это еще что за хрень?
Несколько минут он простоял с открытым ртом, не желая верить в реальность этого удивительного зрелища, потом в отчаянии опустился на камень и закрыл голову руками. Так он сидел долгое время, пока его не окликнул Сильвестре Андухар, тоже поднявшийся на скалу. Вид долины, казалось, поверг андалузца в еще более глубокое отчаяние.
— Помоги нам Боже! — воскликнул Андухар. — Должно быть, именно здесь кончается мир.
— Да, пожалуй, — уныло вздохнул канарец.
— Должно быть, именно это место имел в виду Шеэтта, когда говорил о мертвой земле. Эта земля и впрямь мертва. Так что будем делать?
— Ну когда ты наконец перестанешь твердить одно и то же? — рассердился Сьенфуэгос. — Что делать, да что будем делать? Я понятия не имею, что нас ждет внизу.
— Я думаю, нужно спуститься туда вечером и посмотреть вблизи, что это такое, — решился андалузец.
— Ну что ж, неплохая идея.
Уже в нескольких сотнях метров от краев долины температура стала заметно выше, а на песчаном дне впадины создавалось впечатление, будто находишься на раскаленной сковородке или в топке печи, где невозможно даже вздохнуть: нос и глотку тут же начинало нестерпимо жечь.
— По-моему, больше всего это похоже на ад, — хрипло прошептал Андухар. — А чем еще, по-твоему, может оказаться подобное место?
— Даже не представляю, — ответил Сьенфуэгос. — Я всегда считал, что самое жаркое место на свете — озеро Маракайбо на Твердой Земле, но по сравнению с этой долиной Маракайбо — настоящий ледник. А если вспомнить, что сейчас вечер — представляешь, что творится здесь в полдень?
— Так ты думаешь, что именно здесь наш путь и окончится?
— У конца пути есть только одно достоинство, — ответил канарец. — Когда мы его достигнем, то умрем, и нам не будет никакого дела до всяких гадостей, которыми кишит этот мир. А пока этого не случилось, попытаемся найти выход из этого проклятого места. Как думаешь, сколько времени потребуется, чтобы пересечь эту долину?
— Ты что же, собрался лезть в это пекло? — в ужасе воскликнул Андухар. — Да в полдень у нас закипит кровь!
— Даже если и закипит, это будет означать, что кровь все же останется при нас. А если нас схватят команчи, они точно выпустят ее до последней капли, — он обвел руками долину и добавил: — Если мы попытаемся обогнуть долину с севера или с юга, краснокожие очень скоро нас настигнут, ведь они идут намного быстрее — нам-то приходится нести Белку. Наш единственный путь к спасению лежит через эту долину. И ты это знаешь.
— Может, и знаю, но не могу с этим смириться.
В эту ночь Сьенфуэгос почти не спал, размышляя, как пересечь пустыню, где почти нет шансов выжить. Он уже был близок к тому, чтобы отдаться на милость команчей без тени: сколь бы жестоки они ни были, это все же лучше, чем мучительная смерть от жажды — самая ужасная смерть, какую только можно представить.
Прежде они добывали воду из мясистых стеблей кактусов, собирали росу с листьев некоторых кустов, сцеживали кровь ящериц, игуан и змей, но, едва взглянув на долину внизу, он понял, что там нет ни кактусов, ни кустарника, ни даже игуан или змей.
С первой минуты канарец заметил, что слой песка — плотный, толстый, плотно прилегающий к земле, казалось, сплошь покрыт тонкой пленкой полупрозрачного лака — едкого, липкого, накрепко сковавшего поверхность, так что ни ветер, ни шаги живого существа не могли поднять песок в воздух. Это была совсем другая пустыня, не похожая на ту, что они пересекли в последние дни, или на пустыню Твердой Земли, где он оказался много лет назад. Эта пустыня казалась словно застывшей, и ветер здесь был не властителем, а пленником, заточенным среди гор, в кольце которых его свободы хватало лишь на несколько дней.
Пустыни принято считать царством солнца, песка и ветра, но здесь песок и ветер отступали на второй план перед безграничной властью солнца, палившего так, что и представить невозможно.
Как провести целый день в топке печи?
Как дышится в полдень в сердце этой долины, если даже на ее окраинах в вечерние часы дышать почти невозможно?
И как можно передвигаться по раскаленной земле, над которой удушающим маревом колышется горячий воздух?
Каким же капризным должен быть Творец, чтобы придумать и создать подобное место!
Капризным и жестоким.
Он будто решил окончательно доконать несчастного Сьенфуэгоса бесконечной чередой своих капризов. С другой стороны, он наделил канарца поистине неисчерпаемым запасом сил — именно для того, чтобы тот мог бороться со всеми невзгодами, выпавшими на его долю.
Но на этот раз ему, похоже, было недостаточно диких зверей, свирепых дикарей и враждебной природы, Творцу понадобилось ввергнуть Сьенфуэгоса в глубины ада, чтобы он попытался выбраться живым из этого места, где жизнь, казалось, в принципе невозможна.
Рассвет застал канарца на вершине скалы — он созерцал, как первые лучи солнца понемногу заливают светом северную сторону долины, резко выделяющуюся на фоне окружающего пейзажа: казалось, она была покрыта белоснежным саваном, ожидающим неосторожного путника, чтобы заключить его в смертоносные объятия.
Через час он заметил, что стаи птиц с севера пролетают над его головой и сворачивают на восток, чтобы избежать яркого сияния и, вероятно, поднимающегося от поверхности жара. Это место было похоже не только на топку, но и на гигантское зеркало.
Он ступил на белоснежную равнину, прошел по ней несколько сотен метров, сел на песок и закрыл глаза, пытаясь представить, что их ждет, когда они окажутся в самом сердце этого ада, а солнце достигнет зенита.
Через считанные минуты с него ручьями потек пот, а стоило положить ладонь на песок, оказавшийся в действительности почти чистой солью, как руку пронзила почти невыносимая боль.
— Вот черт! Это просто невозможно выдержать!
Он выдержал еще целый час.
Вернувшись к спутникам, молча наблюдавшим за ним, Сьенфуэгос ободряюще улыбнулся Белке, смотревшей на него огромными, широко открытыми глазами.
— Честно предупреждаю: наши шансы выбраться живыми из этой долины невелики, — прямо заявил он. — Я попытаюсь это сделать, но не вправе заставлять вас следовать за мной.
Когда же все трое ответили, что готовы его сопровождать, он добавил:
— Ладно! Каждый волен выбирать, где умереть. Сейчас первым делом нужно собрать всю возможную воду, а что не поместится в бурдюки, нужно уничтожить, чтобы не досталось команчам. Придется как следует потрудиться, если хотим сохранить свои шкуры.
Несколько часов они неустанно работали, но с приходом сумерек, разглядев вдали группу команчей без тени, приближающихся с востока, они спустились в пасть дьявола — температура там как раз упала, так что ее можно было терпеть.
Но прежде они подожгли подлесок и близлежащие кусты, позволив пламени распространяться, как вздумается.
Когда на небосклоне появились первые звезды, указывая путь, они были уже в долине.
23
Тусклый свет убывающей луны делал пейзаж еще более призрачным, даже в слабом свете каждый крошечный кристаллик соли сиял, отбрасывая блики, и отраженный свет причудливо искажал контуры теней путников, шагавших с такой скоростью, с какой только несли ноги.
С каждой минутой ими всё сильнее овладевала усталость.
Камни, миллионы лет назад лежавшие на дне моря, запертого между горами, от резкой смены температур снова и снова раскалывались, пока не превратились в мелкую пыль минералов, что когда-то хранили в себе.
А морская вода, испарившись, оставила в северной, самой глубокой части долины свою соль, так что это место стало самым большим хранилищем минералов на свете.
Когда в редчайшие ночи здесь выпадал ливень, вода причудливо растекалась по поверхности, растворяя соль, но уже наутро нещадное солнце испаряло влагу, и тогда Долина Смерти вновь оправдывала свое имя.
Хотя, по правде говоря, северную часть пустыни справедливее было бы назвать Долиной без жизни, ведь чтобы в ней умереть, сначала нужно было хоть немного здесь прожить, а среди необъятных просторов мрачной пустыни никаких признаков жизни и близко не наблюдалось.
— Скорее, скорее! — снова и снова подгонял спутников канарец. — К утру мы должны пройти как можно дальше.
Никакие ноги не движутся быстрее подгоняемых страхом, а лучше всего гонит кровь то сердце, что стремится к свободе, но после стольких дней и ночей бесконечного бегства легкие и мышцы начали восставать и требовать отдыха.
Вдали, за их спинами, еще полыхали отсветы пожара, устроенного в последние минуты перед бегством, но факелов пока не было видно, ведь огонь уничтожил все, из чего преследователи могли бы их сделать.
Возможно, команчам вполне хватало тусклого лунного света, чтобы разглядеть следы, но все же это значительно труднее, чем при свете факелов, и индейцам теперь приходилось двигаться гораздо медленнее.