Земля Богородицы — страница 4 из 32

(Иудея во времена Иисуса Христа)

В Палестине, на этом крошечном пятачке земли, на протяжении тысячелетий разыгрывалась великая духовная и историческая драма. Она была мало видна современникам, зато вполне ясна потомкам и более, чем бытие многих великих народов, отразилась на судьбах мира.

К концу времени, названного позднее дохристианской эрой, эта драма была в самом разгаре. В предыдущей главе мы постарались обрисовать ее фон и декорации, так сказать, «по вертикали» – во времени. А теперь сделаем это «по горизонтали». Какой мир открылся в конце I века до нашей эры новорожденной девочке по имени Мириам – той, которую мир станет почитать под именем Богоматери или Девы Марии?

Палестина во времена царя Ирода

Что бы ни творилось в мире людей, «равнодушная природа» сияла все той же красой, вводя в заблуждение исследователей из более поздних времен. Вернемся к уже упоминавшемуся М. Я. Михайлову. В своем очерке «Страна и жители Палестины» он описывает область обитания еврейского племени таким образом:

«…Страна разделялась на четыре области: Галилею, Самарию, Иудею на правом, западном берегу Иордана и Перею на левом, восточном.

Галилея занимала площадь в 90 квадратных миль[36] у подошвы Ливана и Антиливана. Горы и долины чередовались с равнинами, отличавшимися необыкновенным плодородием и редкой красотою. Иосиф[37]говорит о ней: “от Генисаретского озера простирается удивительно красивая страна: пышно спеет здесь каждое растение, пальмы цветут возле ореховых деревьев и фиг, десять месяцев в году земля дает вино и оливу”. По его словам, в этой области, вместе с многочисленными деревнями, было 204 города с населением от 1500 до 15 000 жителей. Так часто упоминаемые в Библии горы Кармель и Фавор находятся здесь. Там была также равнина Изреель, известная по многим битвам, происходившим на ней…

Самария, вторая область, лежала к югу от Галилеи… Иосиф говорит об этой области как о стране, богатой источниками, дающей особенно много плодов и весьма изобилующей лугами. Это гористая страна, которая в Библии называется хребтом Ефремовым. Пустынные возвышенности живописно чередуются со скалистыми оврагами и красивыми и приятными местностями…

К югу от Самарии лежала Иудея – весьма разветвляющаяся гористая страна, со многими невозделанными пространствами. На востоке она граничила с Иорданом, Иерихонской равниной и Мертвым морем. Изобилующая цветами Саронская долина, розы и лилии которой воспеты в Песни Песней Соломона, тянется на запад почти до приморского города Яффы. Слово “Яффа” значит “красивый”, и действительно, вид этого города восхитителен… Область Иудея пользовалась большими преимуществами перед своими сестрами. “Иудея есть зерно, Галилея – солома, а заиорданская Перея – плевелы”, – говорит одна пословица.

В Яффе сел на корабль пророк Иона, чтобы избегнуть божественного поручения; на Средиземном море нашел он в чреве рыбы живую могилу, где и сохранил свою жизнь. Греческая мифология также приводит рассказ о Яффе: “Андромеда, эфиопская царевна, была там прикована к скале, чтобы быть проглоченной морским чудовищем; от этой верной смерти освободил ее Персей после того, как он убил Медузу”. Земля в самой Яффе и вокруг нее во время войн Маккавеев была обильно орошена кровью иудейских воинов. Иуда предал город пламени за то, что его жители бросили в море 200 евреев с женами и детьми. Симон, свободный князь, приказал восстановить его и сделал портовым городом. За обладание Яффой разгорелась впоследствии война…

Из Яффы к северу ведет улица между стенами кактусов в Саронскую равнину Здесь глаз наслаждается ковром из сочных трав, протканным пестрым букетом тюльпанов, роз, нарциссов, лютиков и нивами с золотистой пшеницей…

Восточной границей Иудеи служат устье Иордана и Мертвое, или Соленое, море. “Как сад Божий, как земля Египетская” была некогда эта прекрасная долина Сиддим, местами с богатыми асфальтовыми ямами, но нечестивые жители Содома и Гоморры разгневали Всеправедного Бога, беззакония их дошли до самого Его престола, и вся эта цветущая местность была сразу залита серным огненным дождем: почва рухнула, подземные источники открылись, и на месте грешных городов появилось темно-желтое море, испускающее ядовитые испарения… Никакая рыба не водится в этом дышащем смертью и гибелью море, вокруг не летают никакие птицы и по голым темно-коричневым берегам его не имеется никакой растительности…

Вся восточная полоса Палестины, лежащая на левом берегу Иордана, представляет собой так называемую Перею. Изобиловавшие в глубокой древности прекрасными пастбищами, эти обширные, местами гористые провинции остались еще при Моисее в наследство коленам израильским – Рувимову, Гадову и полуколену Манассиину, обладавшим богатыми стадами. Позднее вследствие войн и малонаселенности Перея сделалась почти совсем пустынною…»[38]

Вот она, такая, какой она была – евангельская земля. Столицей ее, как и за тысячу лет до того, по-прежнему был Иерусалим.

«Вокруг и в самом Иерусалиме поднимаются горы, спускаются долины, волнообразно возвышается и понижается земля, по глубоким бороздам протекают, извиваясь в своем течении, журчащие ручьи с чистой и светлой водой. На самом высоком месте города сирийцы выстроили укрепленный замок Акру, из которого они держали город в повиновении; эллинисты также бесчинствовали там и совершали свои оргии. Симон[39] к великой радости народа приказал разрушить Акру. К западу от нее в долине Генном возвышается Сион, который занимает большую часть города, а к востоку от нее поднимается священная гора Мория. Каждая гора была окружена крепкими высокими стенами, особенно Мория – зеница ока для всего народа.

Вокруг самого города тянутся тройные стены значительной высоты, на которых гордо красовались 164 башни… Десять огромных ворот вели в город, который благодаря победам Маккавеев опять расцвел».[40]

«Древний Иерусалим… был построен на нескольких холмах, – пишет другой автор[41], – отделявшихся друг от друга глубокими долинами; красивые мосты, соединявшие эти холмы, представляли удобные пути сообщения. Храм стоял на горе Мория, с которой он царил над всем городом; он был построен из больших белых камней: двери его были покрыты листовым золотом, и кровля вся унизана золотыми спицами, чтобы птицы не садились на нее. Таким образом, этот великолепный храм, при взгляде на него на известном расстоянии, при полном блеске солнечных лучей, походил на снеговую гору, оканчивавшуюся золотой вершиной…

Чтобы воспрепятствовать врагам овладеть храмом, скала, на которой он стоял, была обделана таким образом, что казалась обсеченной и гладкой; затем за ней утвердили огромные камни, из которых многие имели более 9 саженей в длину и в высоту; так что она казалась гигантской стеной[42]…

На другом холме находилась та крепость, в которую отвел римский трибун св. апостола Павла, когда народ хотел умертвить его. Эта крепость была так велика, что походила на небольшой городок; на каждом ее углу возвышалась башня, имевшая до 13 саженей в высоту; в них помещались воины, обязанные защищать город.

Чертоги царей, цариц и первосвященников возвышались на третьем холме, известном под именем «горы Сионской». Некоторые из этих чертогов были сложены из кусков белого мрамора, имевших более 5 саженей длины. Бесчисленные комнаты, меблированные с величайшей пышностью, золотые вазы, великолепные сады посреди внутренних дворов с тенистыми деревьями и прекрасными фонтанами украшали эти пышные чертоги…

Высокая стена, шириной около 2 саженей, и защищенная башнями, отстоявшими друг от друга саженей на 50, окружала город со всех сторон; она имела в окружности около 7 верст…»[43]

Само собой, под римским владычеством с изоляцией было покончено. В Иерусалиме жили люди самых разных национальностей. Во время главных праздников в городе собиралось огромное количество людей. Есть даже легенда, что однажды во время Пасхи царь Агриппа, возжелав узнать, сколько народу приехало на праздник, приказал взять с каждого по кости, и в результате набралось больше двух миллионов.[44]

Сердцем Иерусалима был храм. Детальное описание его дает все тот же Михайлов.

«Гора Мория была окружена высокой и крепкой каменной стеной, как будто панцирем против неприятельских нападений. Пять массивных ворот вели внутрь: левиты днем и ночью охраняли их. На восточных воротах была высечена из камня персидская резиденция Сузы, или Шушан, для увековечения благодарности Персидскому царству, которое освободило евреев от вавилонского плена и позволило им восстановить храм.

На вершине горы находилось несколько дворов, разделенных решетками. Там был “двор священников” с большим медным жертвенником, на котором всегда поддерживался огонь. “Двор израильтян” служил для священных собраний народа. Далее был обширный отдельный “двор женщин”, а за стенами смежных храмовых дворов на горной террасе – самый обширный так называемый “двор язычников”. Решетка сорег удерживала последних на должном расстоянии от храма. Эта ограда была предписана законом, потому что всякий, кто вступал в храм, должен был совершить над собой установленное очищение, о котором язычник, разумеется, ничего не знал…

Двери вели собственно к храмовому зданию… Двенадцать широких каменных ступеней вели в предхрамье. В известных случаях на них, так же как и на пятнадцати ступенях, ведших к “двору израильтян”, стоял хор левитов, певших псалмы, сопровождая их игрою на инструментах… Вход в предхрамье был дозволен для каждого очистившегося. Здесь лежали на столах и висели по стенам на золотых цепях драгоценные дары, поднесенные благочестивыми жителями или общинами внутри и вне Палестины. Золотой весьма искусно сделанный виноградник с листьями и гроздьями, верно срисованный с натуры, особенно привлекал взоры всех. Великолепные створчатые двери с богатой резьбой и золотыми украшениями и красивый занавес вели в святилище, куда вступали только дежурные священники. Здесь, к югу, стоял подсвечник с семью рожками, который зажигался каждый вечер и горел всю ночь. К северу, против него, на золотом столе, образуя четыре стены, лежали двенадцать хлебов предложения, которые каждую субботу заменялись свежими.

Посредине помещался небольшой алтарь из золота, на котором утром и вечером курились благовонные травы. Два весьма искусных занавеса отделяли святилище от Святая Святых. В Соломоновом храме там находился золотой Ковчег Завета с каменными скрижалями Моисея, на которых неподражаемым образом были начертаны перстом Божьим десять заповедей… Этой драгоценности недоставало во втором храме; высокий камень стоял на месте Ковчега. В это отделение вступал только первосвященник в День Прощения в белом одеянии с курящимся фимиамом в руке, чтобы совершить очищение ради себя, сословия священников и всего народа. Все стены были обиты кедровым деревом, пол выложен мозаикой из драгоценных камней. Извне кругом здания тянулась двойная и тройная крытая колоннада, под которой стояли скамейки для сидения; кроме того, к нему примыкало несколько более или менее обширных зал, а сверху – галерея с брустверами. Чрезвычайно красива была крыша, на которой, подобно громоотводам, блестели многочисленные золоченые шпили; и глядеть с нее вниз нельзя было без головокружения».[45]

Храм у иудеев по-прежнему был только один. Во всех остальных населенных пунктах, будь то возле самых стен Иерусалима или же за сотни километров, имелись лишь синагоги – молитвенные дома. Неудивительно, что Иерусалим был центром религиозной жизни всего народа. Каждый еврей диаспоры мечтал побывать в этом великом городе.

Двор храма всегда был полон народу. Там все время что-то происходило. Выступали проповедники, решались важные и не очень важные дела, вспыхивали споры, время от времени перераставшие в драки. Недаром крепость, где стоял римский гарнизон, имела лестницу, выходившую прямо во двор храма, – те, кто строил ее, знали, что делали…

А вокруг Иерусалима шла все та же жизнь, что и тысячу лет назад. Древний быт был консервативен. У нас для его улучшения есть сфера обслуживания и бытовые приборы. В те времена это достигалось иным путем. Если у человека были деньги, он покупал рабов и перекладывал на них тяжелую работу. Если не было – ну… значит, не было.

В семье Иосифа, плотника из Назарета, рабов не было никогда.

Город, не отмеченный в пророчествах

Утро в Иудее и Галилее, как и повсюду на Востоке – и за тысячу, и за две тысячи лет до того, – начиналось со стука жерновов. Женщины мололи муку на день. Мельницы были крайне примитивны. На землю клали круглый камень, немного выпуклый, на нем утверждали стержень и насаживали другой, чуть вогнутый камень с отверстием для подсыпки зерна. Это и есть тот самый, упоминаемый в Евангелии жернов. Жернова были вещью, до такой степени необходимой в хозяйстве, что их даже запрещалось брать в залог – это значило оставить семью без хлеба. Библия упоминает обычную пищу иудеев: хлеб, рыба, смоквы (инжир), оливковое масло. Мясо ели редко – только в дни, когда приносили жертвы.

В богатых домах помолом – этой грубой и тяжелой работой – занимались рабыни, в бедных – женщины семьи. Муки мололи столько, сколько надо было для одного дня, запасов не делали. Когда говорили, что в стране не слышен больше шум мельниц, – это на языке Востока означало, что пришла большая беда.

Затем ремесленники шли в свои мастерские, которые подчас находились во дворе или возле дома, земледельцы – на поля, женщины, если у них была такая счастливая возможность, занимались домашним хозяйством или тоже начинали работу ради денег.

Земля Палестины плодородна, но плодородие почв «компенсировалось» недостатком воды. Одним из самых страшных бедствий на Востоке всегда была засуха. «И небеса твои, которые над головою твоею, сделаются медью, и земля под тобою железом; вместо дождя Господь пошлет земле твоей пыль, и прах с неба будет падать…»[46]– так повествует об этом бедствии Библия.

В Палестине было два сезона дождей. В библейские времена они назывались «ранним» и «поздним». «Ранний дождь» идет с половины октября до декабря, поздний – в марте и примерно до половины апреля. Дождевую воду собирали. Для этого в горах высекали большие водоемы, от них шли выложенные кирпичом или камнем водоводы. От рек воду отводили на поля с помощью каналов. Вода всегда имела на Востоке совершенно особый смысл – как источник жизни, пожалуй, такой же, как на нашем севере имеет солнце. Каждому народу свое: у нас бы сказали «красно солнышко», а у них «источник вод».

В Палестине выращивали пшеницу и ячмень, виноград, финики, смоквы, гранаты, оливки. Едва заканчивались осенние дожди, как начинали возделывать поля. Землю пахали, запрягая в плуг волов, как у нас на Украине и на Дону. В марте уже начиналась жатва ячменя.

Н. Зайцев в работе «Очерки быта древних евреев» приводит рассказ современного ему путешественника (XIX век) о том, как выглядит в тех местах уборка урожая. За две тысячи лет в этом примитивном хозяйстве не изменилось ничего.

«Пшеница и ячмень в Сирии обыкновенно бывают наполовину ниже, чем в Северной Европе, так что вместо подкашивания их срывают руками. В других местах, где пшеница бывает гораздо выше, для снятия ее употребляют серпы. Для этого жнецы отправляются в поле очень рано и возвращаются с него пополудни. Они забирают с собой съестные припасы и сосуды для питья, сделанные из тыкв, или кожаные мешки, наполненные водой. Если у них есть дети или бедные родственники, то они отправляются вместе с ними собирать колосья, потому что жнецы много теряют их в то время, когда срезают или срезанное сносят в одно место». (Кстати, закон иудейский возбранял подбирать колосья – их должно было оставлять для бедных.) Гумно устраивали тут же, в поле. Хлеб обмолачивали с помощью специальных повозок, запряженных волами. К брусьям, на которых укреплялась повозка, приделывали несколько железных колес с зазубренной поверхностью, вроде пилы. Проезжая по гумну, эти колеса одновременно очищали зерно и резали солому. Так молотили и тысячу лет назад: под эти самые молотилки царь Давид положил пленных аммонитян.

Веяли самым примитивным способом: выбирали ветреный день, брали хлеб на лопату и подбрасывали вверх. Потом из зерна выбирали ядовитые плевелы и ссыпали его в подземные житницы, отверстия которых закрывали и засыпали землей.

Другой распространенной культурой был виноград. Виноградники обычно устраивали на склонах, их огораживали каменными стенами для защиты от лис, кабанов и прочих любителей сладких ягод. Если была возможность, выкапывали внутри колодец и делали точило (чан для выдавливания сока). Виноградные лозы клали на вбитые в землю колья, иногда растягивали по решетке, так, что они образовывали род беседки. Давили виноград ногами, соку давали перебродить и наливали в мехи или в бочки.

К скудному рациону местные жители добавляли сушеный изюм, козье молоко, сыр. Одежду делали из льна или шерсти.

Ни греческие, ни римские моды не коснулись захолустных иудейских городков. Здесь носили ту же одежду что и во времена патриархов. В самом простом варианте у мужчин она состояла из пяти предметов: рубашки, или, в греческом переводе, хитона, сандалий, пояса, головного платка и верхней одежды – большого плаща, который днем можно было использовать как одежду, а ночью – как одеяло. Из низших слоев населения редко у кого было больше одного комплекта одежды, а какую-то ценность имел лишь плащ. Отсюда, кстати, и запрещение брать в залог верхнюю одежду на ночь: вечером заимодавец должен был возвратить должнику его плащ, чтобы тот мог прикрыться от ночного холода и сырости, а утром снова забирал его.

Одежда значила очень много: она показывала и богатство, и общественное положение человека. Красивые и богатые одежды были частью состояния, передавались из поколения в поколение. В знак скорби принято было разрывать на себе одежду – причем существовало не менее тридцати правил, как это делать. Человек должен был раздирать одежду стоя, до сердца, если траур был по отцу или матери, и на ту же высоту, но с правой стороны, если по кому-то другому. В течение семи дней ее нельзя было чинить, затем еще тридцать дней позволялось лишь зашить на живую нитку, и только после этого можно было починить окончательно. При этом женщины, поскольку им неприлично так обнажаться, должны были в доме разорвать нижнюю одежду, затем переодеть ее задом наперед, и уже потом разодрать верхнюю. Стоит ли удивляться после этого словам пророка Иоиля: «Раздирайте сердца ваши, а не одежды ваши…».[47]Впрочем, и во всем остальном жизнь иудеев была полна мелочных установлений, накопившихся за века. Что можно делать в субботу, а что нельзя, что можно есть, как готовить пищу, как и с кем торговать – например, язычникам нельзя было продавать ничего, что, даже чисто теоретически, могло быть принесено в жертву их богам, и прочая, и прочая…

Иосиф Флавий, как уже упоминалось, писал, что в то время в Галилее было 204 города. Впрочем, понятие «город» в Библии – вещь несколько неопределенная в том, что касается численности его населения. В более древние времена город должен был иметь стену: сколько людей обитало за стеной – это уже второй вопрос. Стены городов строили широкими, чтобы на них было удобно сражаться. Делались они из чего придется. Если был камень – из камня, или из кирпича, или из земли. На земляных стенах сажали деревья, чтобы те своими корнями укрепляли их: тогда в мирное время они служили еще и местом для прогулок. Иногда на стенах строили и дома – из окна одного такого дома апостола Павла, когда ему пришлось бежать, спустили в корзине.

Как обстояло со стенами во времена Иисуса – не совсем понятно. Например, не удалось найти упоминания о стенах Его родного города Назарета. Зато в то время непременной принадлежностью города должна была быть синагога.

Теснота, скученность и грязь за стенами были такими, какими и должны были быть – то есть ужасающими. Особую роль в жизни древних городов играли собаки. В Третьей Книге Царств говорится: «Кто умрет у Ахава в городе, того съедят псы; а кто умрет на поле, того расклюют птицы небесные»[48]. И на самом деле, псы были непременной принадлежностью городов. Сейчас на Востоке с гигиеной дела обстоят значительно лучше, все-таки цивилизация приносит свои плоды. Но еще в XIX веке путешественники рассказывали о стаях бродячих собак, которые, рыская по городу, подъедали объедки, нечистоты и весь съедобный мусор. Не брезговали они и трупами. Поэтому на Востоке угроза, для вящего позора и поругания, бросить труп врага на съедение собакам, была весьма и весьма конкретной. Впрочем, не будь собак, в городах, по причине вопиющей антисанитарии, вообще было бы невозможно жить.

Относительно богатые дома представляли собой внутренний двор, окруженный комнатами, выходившими в него. Некоторые, особенно богатые, имели два этажа.

Кровля дома была плоской, огражденной перилами, на ней отдыхали, ели, принимали гостей. Любопытно, что лестница, ведущая на кровлю, начиналась не во дворе, а снаружи дома или в небольшом закутке перед входом во двор. Некий английский священник-миссионер, живший в XIX веке, пишет: «Когда я был в Египте, я часто подолгу смотрел на крыши над моей головой, и мне было совершенно понятно евангельское сказание о расслабленном. Над брусьями потолка находился большой слой тростника, этот тростник был прикрыт хворостом, а затем все это покрывалось плотной землей, которая образовывала плотную массу. При подобном устройстве кровли родственникам расслабленного очень легко было снять землю, потом хворост и, наконец, и тростник, дело было бы не труднее и тогда, когда бы земля была покрыта черепицами…»[49]

Тот же миссионер объясняет на основании своего опыта еще один библейский сюжет.

«В Турции есть обыкновение всходить на кровлю дома, как скоро раздастся крик “пожар”, чтобы видеть оттуда, в какой он стороне. Этот крик часто заставляет подниматься с испугом жителей целого города; вот почему пророк Исайя говорит в одном месте: “Что такое случилось? Зачем вы все взошли на кровли?” (Ис. 22:1). Восточные жители употребляют еще террасы своих домов на различные хозяйственные нужды, именно на них сушат белье и цветы, приготовляют финики и виноград, плоды которых большей частью составляют им пищу. Здесь они беседуют со своими друзьями во время вечерней прохлады; здесь же они находят спокойное место и для молитвы»[50].

Впрочем, эта роскошь едва ли касалась Марии, которая была женой ремесленника, плотника. Как мог выглядеть ее дом, описывает Анри Дидон.

«Дом, где вырос Иисус, совершенно похож на те, в которых живут палестинские арабы. Тип восточных домов не изменяется веками; обыкновенно он бывает квадратный, земляной или же сложенный из камней; вместо стен по большей части грубый плетень, вымазанный глиной, которая в свою очередь высушена на солнце и обмазана известкой. Крыша представляет собой террасу с балюстрадой; на нее взбираются снаружи с помощью передвижной лестницы или же прямо устраивают лестницу у стены. На террасе расположена так называемая верхняя комната, служащая местом молитвы; в жаркое время года на ней строится шалаш из ветвей или тростника, где можно провести ночь.

В домах обыкновенно бывает одна, реже две комнаты, и часто только одно отверстие – дверь; перед домом – дворик, обнесенный оградой из камней, не скрепленных цементом, или же из связок высушенного хвороста.

В одном из углов двора, около двери, хлебная печь, маленькое, круглое, глиняное сооружение; она закрывается подвижной крышкой, а дно ее выложено камнями, на которые кладется тесто.

Меблировка – самого первобытного свойства: две-три скамьи, стол, подушки, брошенные вдоль стен, матрацы и циновки; подсвечники, в одном из углов лампа, в которой горит масло; большой сундук для белья и платья, плетеная подушка, несколько урн и базальтовый жернов для зерна. Камин, или, вернее сказать, очаг, помещается иногда посреди комнаты; у двери каждого жилища привешен продолговатый ящичек, “мезуза”, в нем лежит свиток пергамента, на котором написаны фрагменты Закона, взятые из книги Второзакония».[51]

Итак, одним из 204 городов Галилеи был маленький городок, название которого сейчас, по его значению для истории человечества, стоит вровень с величайшими столицами. Это – Назарет. Подробное описание этого населенного пункта дает Эрнст Ренан в книге «Жизнь Иисуса».

«Назарет был маленький городок, расположенный в местности, открытой со всех сторон, с которой виднелись вершины групп гор, заслоняющих с севера равнину Эсдрелона… В настоящее время[52] население в нем имеет от 3 до 4 тысяч жителей, и оно, вероятно, не многим изменилось с тех пор. Зимы здесь холодные, но климат очень здоровый. Назарет, как в ту эпоху все небольшие иудейские города, был собранием хижин без всякого стиля и имел тот жалкий и бедный вид, какой в семитических странах имеют все деревни. Дома, вероятно, были те же сложенные из камня лачуги, без убранства внешнего и внутреннего, которые и в настоящее время покрывают богатейшие части Ливана… Зато окрестности прелестны, и никакая другая местность так не гармонирует с мечтами об абсолютном счастье…

Антонин Мученик, в конце VI века, сделал прекрасное описание плодородия окрестностей и сравнил их с раем. Некоторые долины со стороны запада подтверждают вполне это описание. Источник, возле которого сосредоточивалась некогда жизнь и веселье маленького городка – уничтожен. Теперь в его разрытом ложе только мутная вода. Но красота женщин, собирающихся здесь вечером, эта красота, замеченная еще в VI веке, и в которой видели дар Девы Марии, сохранилась и до сих пор… Это сирийский тип, во всей своей чудной прелести. Нет сомнения, что Мария приходила туда каждый день и с кувшином на плече бывала в толпе своих соотечественниц, оставшихся неизвестными…

…Горизонт города узок, но если немного подняться и взойти на площадку, возвышающуюся над самыми высокими домами и обвеваемую постоянным береговым ветром, то перед нашими глазами откроется чудный вид. На западе предстанут прекрасные линии Кармеля, оканчивающиеся остроконечной вершиной, как бы погружающейся в море. Далее мы увидим двойную вершину венчающую Магеддо, горы страны Сихем с их святыми местами из времен патриархов, горы Гельбоэ, маленькую живописную группу, полную то прелестных, то ужасных воспоминаний Сулема и Эндоры, и Фавор, с его прекрасной круглой формой, за которую древние сравнивали его с женской грудью. Между горами Сулемом и Фавором видна долина Иордана и высокие равнины Переи, со стороны востока образующие непрерывную линию. На севере Сихедские горы, понижаясь к морю, скрывают гор. Акр, оставляя открытым один только залив Канфу… Отсюда, по направлению к северу, уже почти виднеется, по склонам Гермона, Кесария Филиппова, самая дальняя точка, доходящая до страны язычников, а с южной стороны, за этими, уже не столь привлекательными горами Самарии, предчувствуется печальная Иудея, как бы сожженная жгучим дыханием абстрактной мысли и смерти».[53]

«Может быть, самая печальная страна в мире – это область, соседняя с Иерусалимом, – пишет он в другом месте своей книги. – Галилея же, напротив, вся в зелени, тенистая, радостная, настоящая страна песнопений возлюбленного из Песни Песней.

В продолжение двух месяцев, марта и апреля, поля здесь представляют один сплошной ковер из цветов самых разнообразных оттенков. Животные малы, но замечательно кротки. Нежные и живые горлицы, голубые дрозды, такие легкие, что от прикосновения их трава не гнется, хохлатые жаворонки, подлетающие к самым ногам пешехода, маленькие черепахи с живым и кротким взглядом, глубокомысленные журавли – все это без робости приближается к человеку и как будто зовет его к себе…

…Эта красивая местность, сделавшаяся в настоящее время, вследствие разорения, произведенного турецким исламом[54], такой угрюмой и жалкой, но где все то, что человек не мог уничтожить, дышит еще и теперь тишиной и негой, во времена Иисуса изобиловала благосостоянием. Галилеяне были энергичны, мужественны и трудолюбивы. Если исключить Тивериаду с ее римским стилем, построенную Антипой в честь Тиверия (около 15 года)[55], то в Галилее вовсе не было больших городов. Однако страна была очень населена, покрыта маленькими городками и всюду искусно возделана. По оставшимся развалинам можно судить, что это был народ земледельческий, неспособный к искусствам, не знающий роскоши, равнодушный к красотам формы, но более всего склонный к идеализму Страна была богата водой и плодами; обширные фермы были окружены виноградниками и смоковницами, сады состояли из яблонь, орешника и гранатовых деревьев…»[56]

Впрочем, неплохо бы добавить к этому идиллическому описанию, что иудеи считали галилеян «гражданами второго сорта» не из-за одной склонности к мятежам. С самого вавилонского плена, с VIII по II век Галилея находилась в руках язычников, соответственно, иудеев там было немного. После возвращения из плена многие из них переселились поближе к Иерусалиму, а когда в 164 году до Р. Х. Симон Маккавей изгнал сирийцев из Галилеи, на обратном пути он увел с собой в Иерусалим остатки евреев. Зато в 104 г. Аристовул, присоединив Галилею к Иудее, поступил так же просто, как и Антиох Епифан: он приказал насильно обратить в иудаизм всех ее жителей. И есть все основания полагать, что с приходом римлян многие из них обратились обратно в языческое состояние.

Еще одно описание приводит Анри Дидон.

«По дороге от Иерусалима, с последних гор Самарийских, виднеется вдали, точно маленькая белая точка, небольшой городок, лежащий на крутых вершинах, гордо высящихся над Изреельской долиной. Серенькие квадратные домики с плоскими кровлями расположены террасами по восточным склонам двух холмов; между ними проходит лощина – это и есть главная улица Назарета. На ней находятся бассейны для омовений, мастерские, лавки, рынок, синагога. В западной, низменной части города бьет ключ, носящий в настоящее время наименование “фонтана Марии”».

Лощина сливается с низменностью, начинающейся на западном конце города, и образует равнину, представляющую собой как бы дно большой чаши, все покрытое цветущей зеленью, в которой и расположен Назарет. Ярко-зеленая весной, летом эта равнина вся высыхает и превращается в ток, на котором назаретяне давят зерна ржи[57] и ячменя с помощью волов и веют их при легком вечернем ветре…

Местность эта полна тихой торжественности; ничего резкого в мягких, волнистых линиях холмов, нет ни крутизны, ни обрывов. Цепь Джебель-эс-Сик образует круг и замыкает собой горизонт. Никакой внешний шум не нарушает этого тихого уединения: взгляд и мысль сами собой возносятся к небесам…»[58]

Каким покоем и какой безмятежностью веет от этих описаний! Словно бы обитатели Назарета вели тихую жизнь среди прекрасной природы, и ничто не нарушало их идиллического существования.

Но на самом деле все было совсем не так.

Нет мира под смоковницами

Если в бурной истории иудейского народа вдруг наступало спокойное время, Библия говорила об этом так: «И сидел каждый под виноградником своим и под смоковницей своею». Вот уж к какому времени нельзя применить эти слова – так это ко времени пришествия Сына Божьего. Он пришел в мир горький, жестокий и мятежный.

Римляне не вмешивались особо в иудейские дела. Их, как и персов, интересовали только две вещи: порядок и подати. Все прочее они передоверяли местным властям – если те, конечно, справлялись.

В конце I в. до Р. Х. правителем Иудеи был царь Ирод, знаменитый своей жестокостью до такой степени, что его имя стало нарицательным обозначением злодея. Идумеянин по отцу и араб по матери, Ирод так и не был признан народом, которым управлял, несмотря на то что в чисто государственном плане его правление было успешным. Он хорошо ладил с Римом, укрепил иудейское государство, расширил его границы. Его уважал даже римский кесарь, но его не уважали и не любили собственные подданные, и с этой нелюбовью он так и не смог ничего поделать. В конце концов, этим несчастным царем овладела лишь одна страсть: доказать, что он заслуживает своего престола.

В культурной и религиозной жизни царь проводил политику «и нашим, и вашим». С одной стороны, он женился на Мариамне, женщине из рода Хасмонеев, затеял реставрацию Иерусалимского храма. С другой – строил в возводимых им городах храмы, посвященные императору Августу, а также театры, термы (бани), многоквартирные дома по римскому образцу. На месте разрушенной еще вавилонянами Самарии он отстроил город Севасту, по образцу столь любимых решаим эллинистических городов: там был сооружен храм в честь римского императора, крытый форум с колоннадой. Для себя он построил, кроме Иерусалимского дворца, дворец на берегу Иордана, у Иерихона, и там же приказал соорудить театр и цирк. Риму это нравилось, иудеи же видели в Ироде пособника оккупантов, тем более что сам царь был все-таки сторонником греко-римской культуры.

Финансирование градостроительных начинаний Ирода ложилось на плечи населения, на которых уже лежали тяжелые подати кесарю и не менее обременительные подати храму. Римский император, в отличие от персидского царя, строительства в Иудее не спонсировал. То есть народ, который в большей части своей и так жил впроголодь, еще и должен был финансировать не только безумную роскошь царского двора, но и ползучую агрессию язычества.

Кроме того, Ирод был жесток даже по тогдашним отнюдь не гуманным временам. Едва взойдя на престол, он приказывает убить всех членов Синедриона, которые во время осады Иерусалима высказались против него. Но это было только началом. Страх за свою власть вскоре перешел у царя в манию. За тридцать шесть лет его правления редкий день обходился без смертных приговоров. Он приказал просто так, «на всякий случай», утопить брата царицы, которого сам же сделал первосвященником, ложно обвинил в государственной измене и казнил ее деда Гиркана II, друга своего отца. В конце концов, он казнил и царицу Мариамну, а потом, уже незадолго до смерти, и троих своих сыновей. По поводу чего император Август изволил пошутить: «Лучше быть свиньей Ирода, чем его сыном» – имея в виду то, что иудеи не едят свинины.

Особое возмущение народа вызвала казнь двух книжников, сорвавших с ворот храма римского орла, – царь приказал сжечь их живыми.

Даже на смертном одре Ирод остался Иродом: он велел казнить в час своей кончины еще остававшихся в темницах врагов, с мрачным юмором заявив: он опасается, что никто не оплачет его, и хочет быть оплаканным хотя бы таким образом…

Население Иудеи на все это отвечало привычным образом: восстаниями и актами гражданского неповиновения. Ко второму роду протеста относится, например, отказ шести тысяч фарисеев принести присягу Августу и Ироду – за что многие из них заплатили жизнью.

На протесты царь отвечал казнями, казни влекли за собой новые восстания.

В 4 году до Р. Х. Ирод умер – но мир не наступил. Наоборот, его смерть вызвала новые волнения. Умирая, он поделил страну между тремя оставшимися своими сыновьями. Детки стоили отца. Едва вступив на трон, Архелай послал в кипящий гневом Иерусалим вооруженные отряды, которые устроили резню, за один день перебив более трех тысяч человек. Сделав это, новый царь благополучно отправился в Рим, поскольку на царство его должен был утвердить кесарь. В его отсутствие волнения перешли в настоящий мятеж. Для подавления восстания в Иудею направили римский легион, вместе с ним прибыл и сборщик налогов, который поселился во дворце Ирода и занялся своим прямым делом.

На это время как раз пришелся иудейский праздник, на который собралось множество паломников. Само собой, начались стычки с солдатами, быстро перешедшие в очередную резню. Попутно римские солдаты еще и ограбили храм.

Теперь уже полыхнуло всерьез, как во времена Маккавеев. Восстание охватило всю Иудею. Римляне были осаждены в Иродовом дворце, в Перее провозгласил себя царем некто Симон, пастух Атронг с вооруженными бандами подходил к Иерусалиму, Иуда Гавлонит, сын казненного Иродом мятежника, провозгласил независимость Галилеи. На выручку отправился наместник Сирии Квентилий Вар, который прошел огнем и мечом по югу Палестины и по Галилее, разгромив повстанцев. Две тысячи человек были подвергнуты позорной казни – распятию.

В 6 г. по Р. Х., отчаявшись добиться толку от местного самоуправления, император превратил Иудею и Самарию в императорскую провинцию. Теперь эта область управлялась римским наместником. Окраины же римляне оставили под властью сыновей Ирода. Акты гражданского неповиновения время от времени продолжались, но восстания, по крайней мере на некоторое время, прекратились.

Не было мира и внутри общества. Инициативы царя Ирода были разорительны для иудеев, и, как обычно бывает в таких случаях, в первую очередь разорялись бедняки, на которых землевладельцы и хозяева успешно перекладывали основную тяжесть налогов. Ирод, как и царь Соломон за тысячу лет до него, прививал верхушке общества вкус к безумной римской роскоши, в то время как большинство населения вело жизнь трудную, голодную и примитивную.

Подлинным бичом общества были налоги. В Римской империи право сбора налогов продавалось на аукционах. Человек, купивший его, должен был выплатить правительству определенную сумму: все, что удавалось собрать сверх того, он имел право оставить себе. Потом эту систему упразднили, потому что злоупотребления перешли все мыслимые пределы, но свою роль она сыграла.

Жители Иудеи платили три крупных налога: 10 процентов зерна и 20 процентов вина и фруктов, подоходный налог, составлявший 1 процент доходов, и персональный, взимавшийся с каждого мужчины в возрасте от 14 до 65 лет и с каждой женщины от 12 до 65 лет. Кроме того, существовали пошлины на все ввозимые и вывозимые товары – от 2,5 до 12,5 процентов. А также плата за проезд по большим дорогам и мостам, за въезд на базарные площади, в города, налог на вьючных животных, на колеса и оси повозок, на все покупаемые и продаваемые товары. Существовали и местные налоги, и храмовая десятина. Земледельцы платили за аренду полей и виноградников, иной раз до половины урожая. Что же оставалось людям?

Сборщики налогов, или мытари, были самыми презираемыми людьми в Иудее, немногим лучше прокаженных, иногда даже хуже: прокаженный, например, мог входить в синагогу, в особую комнату, а мытарь не мог. Он был включен в список нечистых существ, не имел права быть свидетелем в суде, ему всеми способами выражали презрение, а он отвечал так, как мог – мздоимством и жестокостью. Призвав мытаря Матфея в число Своих учеников, Иисус совершил шаг, для иудейского мира беспрецедентный и немыслимый.

Что касается храмовых налогов, то американский библеист У. Баркли приводит печальную иудейскую притчу о вдове, имевшей двух дочерей и поле. «Когда она начинала пахать, Моисей (то есть закон Моисеев), говорил: “Ты не должна пахать с волом и ослом в одной упряжке”. Когда она начинала сеять, он говорил: “Ты не должна засевать поля смешанными семенами”. Когда она начинала жать и копнить зерно, он говорил: “Когда будешь жать на поле твоем и забудешь сноп на поле, то не возвращайся взять его” и “не дожинай до края поля твоего” (законы в пользу бедных. – Е П.). Она начинала молотить, а он говорил: “Принеси мне жертву, и первую, и вторую десятину”. Она выполнила приказания и отдала их всех ему (и третью десятину – римскому правительству. – Е П.) Что же сделала бедная женщина дальше? Она продала свое поле и купила две овцы, чтобы сделать себе одежду из шерсти и получить выгоду от ягнят. Когда овцы объягнились, Аарон (т. е. требования священников) пришел и сказал: “Дай мне первенцев”. Когда пришла пора стрижки овец и она остригла их, Аарон пришел и сказал: “Дай мне начатки от шерсти овец твоих”. Тогда она подумала: “Я не могу выстоять, зарежу-ка я овец и съем их”. Тогда пришел Аарон и сказал: “Отдай мне плечо, челюсти и желудок”. Тогда она сказала: “Даже когда я зарезала их, я не могу спастись от тебя. Вот, я заклинаю их”. Тогда Аарон сказал:

“В таком случае они принадлежат мне целиком”. Он взял их и пошел, оставив плачущую вдову с двумя дочерьми».

При этом храмовые сборщики налогов были ничуть не более человеколюбивы, чем мытари. Они врывались в дома, отбирая положенный налог силой или беря взамен имущество. Платить приходилось за все. Кроме храмовой десятины, был еще налог в полсикля, или два динария (плюс к тому римский подушный налог в один динарий), а кроме того, приходилось за каждое отступление от закона приносить жертвы, а закон был мелочен и неудобен к исполнению.

Самое известное из установлений иудейского закона – это, конечно, суббота. Но христианам опять же даже не понять, что это такое. Книжники проводили время в разработке бесчисленных установлений, что можно делать в субботу, а что нельзя. Для начала было установлено 39 видов деятельности, которыми нельзя было заниматься в субботу – в том числе и готовить пищу. Но это было только начало. Дальше последовала тщательная регламентация каждого пункта. Например, нельзя носить тяжесть. Но что такое тяжесть? Сначала установили, что тяжесть – все, что превышает вес двух винных ягод. Потом и это детализировали. «Пища, равная по весу высушенной фиге; вино, достаточное для того, чтобы разбавлять в бокале; глоток молока; мед, необходимый для того, чтобы положить на рану; клочок бумаги, достаточный для того, чтобы написать таможенную декларацию; чернила, достаточные для написания двух букв алфавита…»[59]

И так во всем! По сравнению с этими дискуссиями знаменитый диспут о том, сколько чертей может поместиться на конце иглы, кажется образцом здравого смысла и делового подхода!

Или взять, например, омовение рук. Ничего общего с гигиеной это не имеет. Под омовением рук подразумевали обрядовое очищение. Сначала его требовали от священников, потом распространили это правило на всех. Вот как оно выглядело:

«Минимальное количество употребляемой при этом воды составляло полторы яичных скорлупы. Сперва воду наливали на обе руки, подняв вверх пальцы; вода должна была стекать с запястья, потому что теперь уже сама вода была нечистой, ибо соприкоснулась с нечистыми руками и, если бы она стала опять стекать по пальцам, пальцы снова стали бы нечистыми. Процедура повторялась, причем теперь руки держали в обратном направлении, устремив пальцы вниз, и потом каждую руку очищали потиранием сжатым кулаком другой руки. Настоящий ортодоксальный иудей делал все это не только перед едой, но и между всеми блюдами».[60]

Но если бы все ограничивалось только этим! Иной раз верность установлениям приобретала иной, грозный смысл, становясь роковой. Кто из православных не слышал, например, знаменитую фразу: «Любовь превыше поста». Но у иудеев было не так. Когда Антиох Епифан послал войско против мятежных иудеев, случилось так, что его воины настигли их в субботу. И тогда эти гордые бойцы не сделали ни одного движения, чтобы сражаться, «не заградили тайных убежищ своих», и безропотно позволили перерезать себя и свои семьи, ибо сражаться в субботу – значит, работать! Точно так же римский полководец Помпей использовал субботу, чтобы взять Иерусалим.

Стоит ли удивляться, что этими правилами пренебрегали постоянно и повсеместно! Но выступать против никто не решался…

Поскольку в те времена считалось, что Божья милость выражается в земном успехе, то саддукеи имели все основания презирать остальных людей, не столь богатых и успешных. Ортодоксы презирали «народ земли», малообразованных бедняков, плохо исполнявших закон. Жители Иудеи презирали галилеян, считая их мятежниками, людьми безнравственными и малообразованными. Жителей Самарии они вообще не считали за своих, признавая их язычниками. Отношения же с подлинными язычниками время от времени выливались в погромы: те били иудеев, которых не любили за нетерпимость и обособленность, иудеи тоже не оставались в долгу и вполне успешно били иноверцев. Жители деревень не любили жителей городов, те отвечали им взаимностью.

В политической жизни страны процветали все те же две партии – саддукеи и фарисеи. Первые изменились мало. По-прежнему они объединяют верхушку общества: священников, знать, богачей – тех, кому хорошо живется при любой власти. Они стараются угождать языческим властям, на прочих людей смотрят, как на грязь под ногами, и, само собой, всячески пользуются своим положением для обогащения. Иосиф Флавий рассказывает, как первосвященническая семья Ханан,[61] получив монополию на разведение и продажу жертвенных голубей, пользуясь своим положением, увеличивала число обрядов, требовавших именно жертвенных голубей, и на этом, само собой, богатела. То, что цена на птиц, которые изначально, по закону, были жертвой бедняков, поднималась иной раз до золотого динария за пару, их только радовало. Впрочем, на словах требуя неуклонного соблюдения закона, на деле они находятся под властью прокураторов и всячески им угождают.

Зато фарисеи за последний век изменились. По сути, их постигла обычная судьба сект. Они обособились от остального мира, до крайности довели следование букве закона. Наиболее праведным считается тот, кто в точности соблюдает все обряды, посты, приносит все положенные жертвы, подолгу молится и т. д.

Религиозные споры, которым предавались различные школы и партии, просто поражают. Кроме классической проблемы: что дозволено делать в субботу, а что нет, они обсуждали, например, такие вопросы. Где воскурять фимиам в День Искупления: возле Святая Святых или в самом Святая Святых? Чем клясться: небом и землей, Иерусалимом, Богом, жертвенником, жертвой и т. п. Какая из этих клятв действительна, а какая – нет[62]? И, наконец, классический диспут, вошедший в историю: можно ли съесть в субботний день яйцо, снесенное в субботу?

«Горе тем, кто не умывает рук своих! Он будет изгнан из мира сего!» – говорили фарисеи. Саддукеи смеялись: «Увидите, фарисеи когда-нибудь решат умыть солнце».

А народа иудейского эти споры касались чисто теоретически: что толку умывать руки, если нечего есть!

Впрочем, и среди фарисеев и саддукеев попадались хорошие, богобоязненные и порядочные люди. Но не они создавали обстановку, увы…

С другой стороны, через города и поселки, словно бы не касаясь грязи, проходили в своих белых туниках ессеи – странная секта, больше всего напоминающая монашеский орден. Они живут общинами, устав в них строг, попасть туда непросто.

Вся эта «элита общества», как сказали бы теперь, занята собой и своими делами. Народ не нужен ни первым, ни вторым, ни третьим. Точнее, нужен, но только для того, чтобы нес деньги и выращивал хлеб. Иисус сравнит простых людей с овцами без пастыря, которые изнурены и рассеяны. Но не только изнурены и рассеяны они: в стране давно уже зреют горькие гроздья гнева…

Обстановка в Иудее напоминала обстановку во Франции перед революцией – разве что во Франции не было оккупантов, но их компенсировали жадность и спесь высших сословий. Жречество и иерусалимская знать были освобождены от налогов, но это не значит, что сумма дани с провинции была уменьшена – просто за них платили другие. Римлянам не откажешь в мудрости – если прикормить элиту покоренной страны, сразу станет меньше проблем.

Но уже купцам, хоть они и богаты, было не так хорошо. Закон вынуждал их торговать только с иудеями – а когда товара много, а покупателей мало, цены стремительно катятся вниз. Естественно, закон все время нарушался, за это приходилось платить штрафы и приносить жертвы. Торговцы иной раз прямо говорили, что многие правила специально составлены книжниками, чтобы заставлять их продавать товары только иудеям и держать цену на них низкой. Сборщики налогов тоже первым делом шли к тем, у кого было что взять.

Но ремесленникам и крестьянам жилось намного хуже. Им также было запрещено работать на язычников, а свои соплеменники предоставляли мало работы и очень плохо платили. Особенно это касалось отдаленных земель, таких как Галилея, где было мало заказчиков из иудеев. Крестьяне же редко имели свою землю, а чаще брали ее в аренду за половину урожая. Кроме этой половины, приходилось еще платить храмовую десятину и римские подати – и что в итоге оставалось самим работникам? Низы общества совершенно одинаково «любили» всех: и римлян, и жрецов, которые берут десятину, а сами приносят жертву за императора, и чванных фарисеев, и собственных хозяев. Сдерживал их разве что страх перед римскими легионами, да и то не всегда.

В глубине народной кипела своя политическая жизнь. Еще два политических движения, возникшие в конце I века до Р. Х., – это народные движения, полностью соответствующие духу времени: зилоты («ревнители») и сикарии («кинжальщики»).

Зилоты были конгломератом радикальных антиримских группировок. Философия у них была простой. Существует только один владыка – Бог, и подчиняться нужно только Ему. Никакой римской власти зилоты не признавали. Оно бы и ничего, мало ли кто кого не признает, лишь бы налоги платили – но как раз налогов-то они и призывали не платить, и эта точка зрения, как нетрудно догадаться, была в народе чрезвычайно популярна. Отсюда, кстати, видно, что вопрос, заданный в свое время Иисусу: «Допустимо ли платить подати кесарю?» – по своей провокационности бил, что называется, «в яблочко». Ответив: «Нет!», он становился врагом Рима, ответив: «Да!» – врагом радикально настроенных беднейших слоев населения, интересы которых как раз и защищал.

Какие страсти кипели вокруг податей, видно из нижеследующего отрывка из Эрнеста Ренана: «…Налог, по идеям чистой теократии, был почти нечестивым делом. Так как Бог есть единственный владыка, которого человек обязан признавать, то платить подать светскому государю – значит, некоторым образом, ставить его на место Бога. Совершенно чуждая идее государства, еврейская теократия была весьма последовательна в своем заключении, отрицая гражданское общество и всякое правительство… Народная перепись, предпринятая Квиринием (в 6 году христианской эры), страшно расшевелила эти идеи и произвела величайшее волнение. Восстание вспыхнуло в северных провинциях. Некто Иуда из города Гамалы на восточном берегу Тивериадского озера, и один фарисей, по имени Садок, отвергая законность податей, образовали многочисленную школу, которая вскоре подняла открытый мятеж. Основные правила этой школы состояли в том, что никого не следует называть владыкой, так как этот титул принадлежит одному только Богу, и что свободу надобно предпочитать жизни…»

Вот что на самом деле скрывалось под вопросом, который, с нашей нынешней точки зрения, представляет лишь отстраненно-теоретический интерес. И лишь теперь становится понятно, насколько виртуозен данный Иисусом ответ – единственно возможный, немыслимый и непредусмотримый выход из безвыходного положения, и насколько ново Его учение. Радикалы должны были возненавидеть Его за этот ответ – впрочем, радикалы всегда ненавидят всех, кто не с ними…

…Что же касается сикариев – то это уже чистые террористы. Под плащами они носили кинжалы, которые и пускали в ход против представителей римской администрации, а также пособников оккупантов (им удалось убить даже первосвященника Ионатана, причем во время жертвоприношения). Это движение тоже было конгломератом группировок, которые боролись с римлянами, с богачами, с зилотами, а заодно грызлись друг с другом и, попутно с терактами, занимались еще и грабежами. Иосиф Флавий на их счет предельно конкретен: «Те, кого называют сикариями, являются разбойниками». Один из их самых крупных терактов: во время праздника они подожгли дом первосвященника и дворцы правителей, а заодно и городской архив, где хранились долговые расписки – чем привели население в особенный восторг.

То, как относилось к террористам население, зафиксировано даже в Евангелии. Тот самый Варавва, которого иудеи попросили освободить в честь Пасхи вместо Иисуса, был как раз членом террористической группировки, которая во время праздника устроила очередной теракт.

В довершение картины, народ находился в состоянии религиозной экзальтации – иудеи всегда в нее впадали, едва только над их верой и их страной нависала опасность. По всей стране странствовали бродячие проповедники, обещавшие скорый приход Мессии, который освободит, наконец, иудеев, восстановит государство и станет подлинным «царем иудейским». Причем если бы они только проповедовали! Они собирали вокруг себя толпы поклонников и вели их неизвестно куда. Один из таких проповедников, пришедший из Египта, повел толпу на Иерусалим. Чем дело кончилось – ясно: пришли римские воины и всех разогнали, значительную часть попросту перебив. «Двадцать четыре секты», упомянутые в предыдущей главе, тоже делали свое дело.

«Постоянные мятежи, поджигаемые ревнителями Моисеева закона, продолжали волновать Иерусалим во все это время, – пишет Эрнест Ренан. – Мятежников ждала неминуемая смерть; но, когда дело шло о неприкосновенности Закона, навстречу смерти шли с наслаждением. Ниспровергнуть орлов, разрушить художественные постройки, возведенные Иродом, иногда с нарушением Моисеевых уставов, восстать против вывешенных прокураторами гербовых щитов, надписи на которых, казалось им, отзывались идолопоклонством, – все это служило предметом постоянного искушения для фанатиков, дошедших до той степени экзальтации, когда чувство самосохранения совершенно теряется». В другом месте он пишет: «Необыкновенное презрение к жизни, или, лучше сказать, жажда смерти были последствием этих волнений».

Чего стоит знаменитая история с императорскими знаменами, которые Понтий Пилат повелел внести в Иерусалим. У римлян были не собственно знамена, а значки с римским орлом или с изображением царствующего императора. Прежние наместники, приезжая в Иерусалим, приказывали снимать изображения со значков, новый этого не сделал. Евреи, вера которых запрещала изображать не только людей, но даже животных, собравшись в Кесарии у резиденции прокуратора, пять дней умоляли его приказать вынести знамена. Наконец, на шестой день, Понтий Пилат не выдержал. По его приказу солдаты с мечами наголо окружили толпу. Тогда евреи сами склонили головы под мечи. Что было делать Пилату? За убийство нескольких тысяч подданных император его не похвалит. Прокуратор махнул на все рукой и приказал вынести знамена из Иерусалима.

Что можно сказать? Вот у кого бы поучиться! Если бы русские православные люди даже не восстаниями, не оружием, а хотя бы так отвечали на борьбу большевиков с церковью, не стояли бы сейчас по всей России бесприютные ангелы у разрушенных алтарей…

В несчастье и унижении люди искали утешения в Священном Писании, в своей трагической и героической истории. И одна идея стояла над всей жизнью: люди ждали Мессию, который придет, освободит их, покорит Израилю весь мир и возвестит приход Царствия Божия.

От автора

И все же какими они были счастливыми! В нищей, голодной, порабощенной стране, где жизнь человеческая ценилась иной раз дешевле динария – какими счастливыми они были!

Мы, жертвы небывалого социального эксперимента, рассмотрев на собственном примере его итоги, можем сказать: счастлив тот, кому есть, за что умереть. В какой-то момент эксперимент стал жить своей жизнью, и мы увидели много всякого, чего и не предполагали те, кто его запускал. В том числе и такое: по ходу развития эксперимента, вдруг, совершенно неожиданно, общество попало в ситуацию, когда у него не оказалось ничего, ради чего стоило бы умереть.

А как красиво все начиналось! Самое дорогое у человека – это жизнь! Эта идеология зародилась в 1960-х годах, не в качестве государственной морали – государственная идеология к тому времени уже протухла и могла лишь повторять выморочные истины. Нет, это была система ценностей, которую поколение «шестидесятников» подняло из безбожных во втором поколении низов общества. Жизнь не ради великой цели – а просто «жизнь ради жизни». Как прекрасно просто шагать по Москве!

Но время шло, эксперимент развивался дальше. И в какой-то момент парадоксальным образом сотни раз повторяемая и ставшая привычным эффектным оборотом истина обернулась реальностью. Оказалось, что на самом деле в мире, где нет ничего превыше физического существования, ничего, ради чего стоит умереть, нет и ничего такого, во имя чего стоило бы жить.

Люди старшего и среднего поколения еще помнят эту тотальную безысходность бытия, помноженную на столь же тотальный ужас перед грядущей атомной катастрофой. Да, хлеб тогда был по 14 копеек. Но оказалось, что жить «хлебом единым» не так-то и просто. В человеке обнаружилось еще нечто, тоже требовавшее для себя пищи. А этой пищи было все меньше и меньше, ибо душа питается тем, ради чего стоит умереть.

Торжество идеологии «жизни ради жизни» закончилось позорнейшим образом. Поздний социализм породил в области системы ценностей нечто небывалое. Отец Андрей Кураев назвал это религией консумизма. «Это форма религиозного инстинкта, которая исходит из того, что смысл жизни состоит в том, чтобы потреблять. Клич “будем есть вкуснее, больше, пикантнее” стал восприниматься с религиозным фанатизмом, даже надрывом. Интеллигенты бросились подсчитывать, “чьи пироги пышнее”, именно пышность пирогов считая критерием “цивилизованности” и предельным смыслом общественной и человеческой жизни… На телеэкраны, наконец-то начавшие показывать картинки изобилия в западных супермаркетах, смотрели с восторгом не меньшим, чем дикари на своих идолов… В качестве самоочевидного довода, демонстрирующего преимущества одной религии над другой, приводились выкладки социологов о том, в странах какой религиозной традиции выше уровень материального потребления…».[63]

Только не надо путать «консумизм» с западной «идеологией потребления», это принципиально разные вещи. У тех же американцев над всей их суетой незримо присутствует Бог – все же, в глубине своей, это религиозное общество. Чтобы это увидеть, достаточно посмотреть пару документальных фильмов – хотя бы знаменитый сериал «Телефон спасения 911». У них потребление – в некотором роде уступка греху. У нас оно почиталось за добродетель, на иных изгибах бытия откровенно занимая место Бога. Как последняя соломинка, за которую цепляется утопающая душа, – ну дайте хоть что-нибудь, ради чего мне жить!

У нас символом духовного поиска было поколение «шестидесятников». Сейчас в газетах нередко публикуют современные фотографии тогдашних звезд. У многих в глазах – растерянность и ужас.

В попытке найти смысл жизни чего только наше общество ни перепробовало. Обрели долгожданное потребление – потребили, обожрались! Искали в области политической, нашли демократию – вот уже сколько лет, как она стала в русском языке бранным словом. Пришел капитализм – ну и что? Раньше была фабрика «Большевичка», теперь – дешевые китайские шмотки, раньше завидовали секретарю обкома, теперь – новому русскому. В чем разница-то? «Возвращение к истокам» тоже выглядит, надо сказать, весьма жалко, ибо что будет с рекой, повернутой к истокам? Она обратится в болото, и исток свой в то же болото обратит…

Что в этом прекрасном новом мире есть такого, за что можно было бы отдать жизнь? Иначе говоря – ради чего живем? Неужели ради простой звериной цели – прожить и вырастить детенышей? Оно бы и неплохо… если бы мы, как звери, не ведали добра и зла. Но в обществе, ведающем эти понятия, есть один очень нехороший закон бытия: нельзя долго удерживаться на одном уровне, можно лишь двигаться – либо вверх, либо вниз. В духовном смысле мы идем явно не вверх. Так в каком мире станут жить наши обожаемые детеныши?

В последнее время на лицах людей – на улицах, в транспорте, в местах общественных увеселений – почти не бывает радости. Веселья – да, особенно вечером в выходной, после пары бутылок пива. А радости…

Можно сказать, что эксперимент завершен. Результат его известен. Это потеря ощущения не то что истории, а самой жизни как священного пространства, где встречаются и ведут диалог Бог и человек. Конец истории – это не обязательно атомная катастрофа. Это, может быть, и череда неотличимых серых будней под пустыми небесами…

Они там, в Иудее, не понимали своего счастья. И не смогли бы понять. Их счастье, что не смогли бы…

Слушайте, небеса, и внимай, земля…

Слушайте, небеса, и внимай, земля,

потому что Господь говорит…

Исайя, 1:2.

«Есть эпохи, когда симптомы перемен становятся почти осязаемыми, но тогда, в период между 26 и 27 годами, близость каких-то необыкновенных событий переживалась с исключительной остротой, – пишет отец Александр Мень. – Апокалиптические книги питали надежду на свержение римского ига. Оживали грозные видения Даниила и Еноха. Мысль о борьбе за независимость сливалась у народа с представлениями о конце света. Ждали, что вот-вот грянут трубы архангелов и на горизонте покажутся рати Сына Человеческого, идущего низложить царство Зверя. В победах цезаря видели последние судороги сатаны; уповали на чудесное вторжение Бога в ход истории, которое явит перед всеми мощь Его Правды».[64]

Ощущение надвигающейся грозы становилось невыносимым. И по всей Иудее, и за ее пределами тысячи людей вновь и вновь обращались к ветхозаветным пророчествам, находили в них обещание скорого торжества и победы над врагами.

Еще за две тысячи лет до Рождества Христова Ангел Господень сказал Аврааму: «И благословятся в семени твоем все народы земли за то, что ты послушался гласа Моего». (Бытие. 22: 18)

Начиная с этого обещания, иудейский народ жил ожиданием будущего величия. Но шли века, а обещанное величие все не наступало, наоборот, умножались унижения и скорби. И чем дальше, тем больше будущее иудеев связывали с приходом Мессии – величайшего из царей, который восстановит величие Израиля и заставит склониться перед ним все народы. Пророчествами о Мессии полон Ветхий Завет. Их читали и перечитывали, загадочные речи пророков толковали и перетолковывали. Из них следовало одно: что Мессия придет. Но когда придет, при каких обстоятельствах и каким он будет – об этом говорилось столь туманно, что ничего конкретного было не выяснить. Тем больший простор для фантазии и философии открывался в этих речах.

…Сейчас принято называть пророчеством все что угодно. В этот ранг возводится любое предсказание. Есть, например, такая книга: «Россия перед вторым пришествием», в которой собрали все, от высказываний святых и старцев – реальных, приписываемых им и подложных, до мнений философов и литераторов. И все это, вместе взятое, назвали «собранием пророчеств».

Но любое ли провидение будущего является пророчеством?

Очень хорошо и четко, хотя, может быть, и спорно, разграничил понятия о. Андрей Кураев.

«Любому разговору о современных “пророчествах” должна сопутствовать память о слове Спасителя: “Закон и пророки – до Иоанна Крестителя” (Лк. 16: 16). Пророки – как таковые – это образ именно ветхозаветной святости. Пророчество – это дар тем людям, которые жили ожиданием Христа. А затем Господь людям уже не дает этого дара с такой яркостью и полнотой, потому что главное уже совершилось в нашей истории. Главное из будущего уже перешло в прошлое: “Бог с человеки поживе…”

Пророчество – это прямое слово, сказанное Богом человеку и открывающее волю и смысл Его действий (в грядущие времена, в настоящем или даже в прошлом; Моисей, например, пророчествует о прошлом, ибо раскрывает смысл изначальных Божиих действий).

По сути, пророчество должно начинаться словами: “Господь мне открыл… Бог послал меня возвестить вам… И сказал мне Бог…”

Только один Пророк на земле не начинал своих пророчеств с этих слов: Христос. Это и вызывало удивление людей: “Кто сей, что говорит так? Почему Он говорит от Себя, а не ссылается на откровения Божии? Странный какой-то пророк…”. Но ведь Христос был не только пророком – он при этом был Тем, от имени Кого пророки и говорят…»[65]

Но все же пророчество – это не пятилетний план. В нем не говорится: «В таком-то году произойдет то-то и то-то, и понимать это следует так-то». Пророчество иносказательно, образно, поэтично, оно допускает разные толкования, причем толкования, бытующие до исполнения пророчества, могут резко отличаться от тех, которые появляются после его исполнения. Вполне может случиться так, что нечто воспринимаемое как иносказание, исполнится буквально, а то, что воспринималось как прямое предсказание, получит символическое значение. О том, как читаются и понимаются пророчества, рассказывает преподаватель Московской духовной академии, кандидат богословия священник Димитрий Юревич.

Отец Димитрий. В христианской Церкви в качестве основных применяются два метода толкования Священного Писания. Первый из них – это буквально-исторический. Он используется, чтобы раскрыть собственный, первоначальный смысл Писания: что происходило, как это происходило. Второй метод – прообразовательный, о нем мы поговорим, когда обратимся к новозаветным временам.

В Священном Писании Ветхого Завета содержится двуединое учение о личности Мессии: как о человеке и как о высшем существе. Но открывалось оно постепенно. Вначале Господь дал человеку обетование о том, что «из семени жены» произойдет Избавитель, Который будет «поражать в голову» виновника падения человека – диавола, и Который избавит людей от грехов их. Лишь позже раскрывается учение о Божественном достоинстве Спасителя и Его страданиях ради искупления падшего человека.

«И сказал Господь Бог змею: за то, что ты сделал это, проклят ты пред всеми скотами и пред всеми зверями полевыми… и вражду положу между тобою и между женою, и между семенем твоим и между семенемее; оно будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту». (Быт. 3: 14-15)

С этого обетования начинается цепочка ветхозаветных пророчеств о Спасителе. После Адама и Евы еще одно обетование было дано Ною. После потопа Господь уже не желает наказать людей физически, Он хочет, чтобы люди, осознавая духовные проблемы, постепенно возрастали, с тем, чтобы им так же постепенно были даны все новые и новые откровения о Мессии. Потом идет целый ряд откровений Аврааму, Исааку, Иакову. Иаков, умирая, сказал в напутствии сыновьям:

«Не отойдет скипетр от Иуды и законодатель от чресл его, доколе не приидет Примиритель, и Ему покорность народов».(Быт. 49: 10)

Что для нас важно – эти пророчества записаны в Пятикнижии Моисеевом. То есть, по сути, Моисей и был тем пророком, который, общаясь с Господом, записывал эти откровения. В них говорится о заключении завета уже не со всеми людьми, а с конкретным народом. Неверно будет говорить, что это какой-то изначально особый народ – это именно Господом созданный народ, Богом избранный и Богом созданный, который должен был противостоять языческому миру.

Изображение Мессии как высшего существа, имеющего Божественное происхождение, появляется только во времена Давида. В его псалмах присутствует понимание того, что Мессия будет сыном Божиим.

«Я помазал Царя Моего над Сионом, святою горою Моею; возвещу определение: Господь сказал Мне: ты Сын Мой, Я ныне родил Тебя». (Пс. 2:6-7)

«Сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня…

…из чрева прежде денницы подобно росе рождение Твое». (Пс. 109: 1,3)

В обоих псалмах у Давида употребляются обороты, указывающие на сыновство Мессии Богу. Их основная цель – показать Божество Мессии. Особенно замечателен в этом отношении 109-й псалом. Выражение «из чрева» однозначно выражает мысль о рождении Сына от Отца по природе, с унаследованием качеств природы Отца. Отцом выступает во псалме Господь, Ягве, поэтому и Сын также является Богом. Для того чтобы подчеркнуть, что Отец и Сын – различные личности, Мессия назван Давидом не «Ягве», а «Адони» (мой Господин – слово, которое впоследствии стало употребляться как еще одно имя Божие, «Адонай»).

Учитывая, что иудеи были строгие монотеисты, наверное, едва ли кто-то из современников Давида, да и вообще из ветхозаветных иудеев мог понять, о чем идет речь в словах псалмов. А в полноте пророческий смысл этих строк открылся лишь после воплощения Сына Божия.

Эти пророческие откровения можно поставить в один ряд с пророчеством Нафана, который, от имени Господа, говорит Давиду:

«Когда же исполнятся дни твои, и ты почиешь с отцами твоими, то Я восставлю после тебя семя твое, которое произойдет из чресл твоих, и упрочу царство его. Он построит дом имени Моему, и Я утвержу престол царства его навеки. Я буду ему отцом, и он будет Мне сыном… И будет непоколебим дом твой и царство твое навеки пред лицем Моим, и престол твой устоит во веки». (2-я Царств. 7: 12, 16)

Выражение «семя» Давидово здесь обозначает Мессию. Хотя прямое указание дается на Соломона, сына Давида, который и построил Иерусалимский храм, но из дальнейшей речи Нафана становится ясно, что пророчество имеет и второй смысл, обращенный в будущее, и подразумевается в нем некто Иной, царство которого будет «утверждено навеки», чего нельзя сказать о державе Соломона.

А потом уже идут откровения о Мессии пророкам. Из Евангелия видно, что в эпоху Иисуса Христа в качестве прямых указаний понимались слова Исайи о рождении Мессии от Девы, пророчество Михея о рождении Спасителя в Вифлееме, образ Ангела Господня как предтечи Мессии в книге Малахии, а также описания пророком Исайей страданий и смерти Мессии за грехи человеческие.

«И ты, Вифлеем-Ефрафа, мал ли ты между тысячами Иудиными? Из тебя произойдет Мне Тот, Который должен быть Владыкою в Израиле и Которого происхождение из начала, от дней вечных». (Мих. 5:2)

«Вот, Я посылаю Ангела Моего, и он приготовит путь предо Мною, и внезапно придет в храм Свой Господь, Которого вы ищете, и Ангел завета, Которого вы желаете; вот, Он идет, говорит Господь Саваоф» (Мал. 3:1)

«Вот наступают дни, говорит Господь, когда Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет, – не такой завет, какой Я заключил с отцами их в тот день, когда взял их за руку, чтобы вывести их из земли Египетской; тот завет Мой они нарушили, хотя Я оставался в союзе с ними, говорит Господь.

Но вот завет, который Я заключу с домом Израилевым после тех дней, говорит Господь: вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его, и буду им Богом, а они будут Моим народом». (Иеремия, 31:31-33)

Но самый выдающийся из пророков – Исайя, которого иногда даже называют «ветхозаветным евангелистом». Блаженный Иероним так прямо и пишет: «Мне кажется, что Исайя излагает не пророчество, а Евангелие» – настолько ярко, проникновенно и в то же время богословски адекватно он описывает личность и деяния грядущего Мессии. Те черты личности великого Избавителя, которые в других книгах Ветхого Завета обозначены только в намеках, у пророка Исайи получают завершенность и полноту

«И произойдет отрасль от корня Иессеева, и ветвь произойдет от корня его… И будет в тот день: к корню Иессееву, который станет, как знамя для народов, обратятся язычники, – и покой его будет слава». (Исайя. 11: 1-10)

Иессей – имя отца царя Давида. Царь Саул во время гонений на Давида несколько раз называл его «сыном Иессеевым», что вполне соответствовало обычаям того времени и было понятно как окружающим, так и последующим читателям Книги Царств. Этот образ Исайя использовал, чтобы показать, что правление царей из рода Давидова прекратится в Израиле на время вавилонского плена, но затем возобновится и послужит к появлению Царя, наделенного необыкновенными свойствами. Слово «геза», которое в синодальном переводе звучит как «корень», а в некоторых современных как «посеченное дерево», на самом деле означает «пень», обрубок дерева без ствола, ветвей и верхушки. И этот пень даст росток, который превратится в ветвь, потом в дерево и принесет плод. Такое иногда случается в реальной жизни и говорит об огромной жизненной силе срубленного дерева.

Через образ пня и произрастающей из него веточки пророк выражает как время пришествия Мессии, так и смиренное происхождение Его. Использование имени Иессея, а не Давида, намекает на время, когда, до своего воцарения на израильском троне, Давид был гоним и притесняем. В таком же положении будет находиться и будущий Мессия.

Далее пророк описывает деяния «отрасли Иессеевой», то есть Мессии.

«И почиет на Нем Дух Господень, дух премудрости и разума, дух совета и крепости, дух ведения и благочестия;

и страхом Господним исполнится, и будет судить не по взгляду очей Своих и не по слуху ушей Своих решать дела.

Он будет судить бедных по правде, и дела страдальцев земли решать по истине; и жезлом уст Своих поразит землю, и духом уст Своих убьет нечестивого.

И будет препоясанием чресл Его правда, и препоясанием бедр Его – истина». (Исайя. 11:2-5)

Здесь указаны божественные дарования, которыми будет обладать Мессия. Его служение складывается из служения пророка, ведающего волю Божию в совершенной степени и проникающего в суть вещей («дух премудрости и разума»); царя, творящего суд и правду («дух совета и крепости»); священника, находящегося в тесных, непосредственных отношениях с Богом («дух ведения и благочестия») и, наконец, праведного судии, разбирающего дела «страдальцев земли» по справедливости.

Слово «жезл» в Библии может означать как «скипетр», символ земного могущества царей, так и «трость», «орудие наказания», причем последнее не исключает первого, а подразумевает царское наказание. Выражение «дух уст» употребляется в Библии почти исключительно для обозначения всемогущего слова Божия, понимаемого как сила Божия: или творческая, или гневно-истребляющая.

Здесь есть еще один интересный персонаж: «нечестивый». Кого имел в виду пророк под этим словом? По этому поводу существуют разные мнения. Многие как христианские, так и раввинистические толкователи считали, что это враг Мессии, существо, в высшей степени враждебное Богу и Его Помазаннику. Если говорить о ближайшем историческом смысле, который имел в виду пророк – нашествие Асура (ассирийцев), то и в этом случае пророчество имеет второе значение, поскольку в другом месте Исайя в образе Асура рисовал «восходящего денницу», то есть сатану. Оба они – и Асур, и «денница» – мыслятся как воплощения общего злого начала.

В книге пророка Исайи говорится и о необычном рождении Мессии. Конкретно-исторический смысл этих строк означал избавление от сиро-ефраимского нашествия. А в будущем, при рождении Мессии, Его происхождение от Девы станет признаком Его мессианского достоинства.

«Итак, Сам Господь даст вам знамение: се, Дева во чреве приимет, и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил». (Исайя. 7: 14)

В разных вариантах текста дается разное написание этого имени. Многие выдающиеся толкователи древности видели здесь собственное имя Мессии. Но в другом варианте имя младенца записано раздельно: «имману Эл», что означает «с нами Бог». Святитель Иоанн Златоуст так объясняет его: «Говоря о рождении, пророк нарицает и имя имеющему родиться – не то, которое будет Ему дано, а то, которое сообразно с делами. Подобным же образом он называет Иерусалим градом правды, хотя он и не назывался этим именем, но ради великого изменения к лучшему и защите правды… Точно так же и Христу дает он имя от дел. Ибо когда Он явился на земле и жил с человеками, тогда Он по преимуществу стал с нами Бог. Ибо не ангел, не архангел был с нами, но Сам Господь, который Сам сошел и воспринял на себя все дело исправления, когда беседовал с блудницами, возлежал с мытарями, ходил в дома грешников – все просветил и преобразовал».

Е. П. А что означает имя «Иисус»?

Отец Димитрий. Об этом мне хотелось бы рассказать несколько позже, в связи с другим отрывком из Исайи. А пока продолжу об Эммануиле. Дальше идет исключительный по богословской глубине фрагмент пророчества. В нем также речь о младенце, который уже не описывается под именем Эммануил, а прямо назван Богом, причем перечислены Его личные качества.

«Ибо младенец родился нам – Сын дан нам; владычество на раменах Его, и нарекут имя Ему: Чудный, Советник, Бог крепкий, Отец вечности, Князь мира.

Умножению владычества Его и мира нет предела на престоле Давида и в царстве его, чтобы Ему утвердить его и укрепить его судом и правдою отныне и до века». (Исайя. 9: 6-7)

Уникальность этого пророчества в том, что впервые в ветхозаветном Откровении возникает столь явное указание на Божественное достоинство рождаемого Эммануила – младенца, который «родился» и Сына, который «дан». Как и другие ветхозаветные авторы, говорившие о сыновстве Мессии Богу, Исайя избегает прямого наименования Мессии как «сына Божия». Однако из того, что он к словам «младенец» и «Сын» добавляет определение «Бог крепкий», да и в самом выражении «Сын дан нам», можно видеть прикровенное указание Исайи на Мессию как Сына Божия. Это указание, как и пророческие псалмы Давида, и пророчество Нафана, было непонятным большинству современников и стало вполне ясным лишь после его исполнения. По мысли свт. Иоанна Златоуста, пророчества Исайи о Сыне, непонятные до конца иудеям, должны были подготавливать их авторитетом книги пророка к принятию впоследствии новозаветного Откровения о Сыне Божием.

Но самое, пожалуй, удивительное – это отрывки, объединенные общим названием «Песни Слуги Господня». Это достаточно большие фрагменты текста, поэтому я приведу только несколько отрывков, а любой, кто желает, может посмотреть их непосредственно в книге Исайи. Это глава 42, песни 1-7; 49: 1-6; 50:4-11; 52:13 – 53:12.

Первый из них я приведу в связи с вашим вопросом об имени Иисуса.

«И ныне говорит Господь, образовавший меня от чрева в раба Себе, чтоб обратить к Нему Иакова и чтобы Израиль собрался к Нему; Я почтен в очах Господа, и Бог Мой – сила Моя.

И Он сказал: мало того, что Ты будешь рабом Моим для восстановления колен Иаковлевых и для возвращения остатков Израиля; но Я сделаютебя светом народов, чтобы спасение Мое простерлось до концов земли». (Исайя, 49:5-6)

Слово «спасение» неразрывно связано с Мессией и его деятельностью. В другом месте у Исайи говорится: «Вот Господь объявляет до конца земли: скажите дщери Сиона: грядет Спасение твое; награда Его с Ним и воздаяние Его – пред Ним». (Исайя, 62:11). Здесь из контекста ясно, что под словом «спасение» разумеется Мессия, поэтому в русском синодальном переводе говорится: «грядет Спаситель твой». Так вот, о вашем вопросе: по-еврейски «спасение» звучит как «Йешуа». Так что мы видим у Исайи и прикровенный намек на имя Христа.

Последний отрывок из «Песен Слуги Господня» можно привести и без комментариев, в которых он не нуждается – настолько там все ясно…

«Вот, раб Мой будет благоуспешен, возвысится и вознесется, и возвеличится…

Как многие изумлялись, смотря на Тебя, – столько был обезображен паче всякого человека лик Его, и вид Его – паче сынов человеческих!

Так многие народы приведет Он в изумление; цари закроют пред Ним уста свои, ибо они увидят то, о чем не было говорено им, и узнают то, чего не слыхали.

…Он взошел пред Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему.

Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его.

Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом.

Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира[66] нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились.

Все мы блуждали как овцы, совратились каждый на свою дорогу; и Господь возложил на Него грехи всех нас.

Он истязуем был, но страдал добровольно, и не открывал уст Своих; как овца, веден был Он на заклание, и, как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих.

От уз и суда Он был взят; но род Его кто изъяснит? Ибо Он отторгнут от земли живых; за преступления народа Моего претерпел казнь.

Ему назначали гроб со злодеями, но Он погребен у богатого, потому что не сделал греха и не было лжи в устах Его.

Но Господу угодно было поразить его, и Он предал Его мучению; когда же душа Его принесет жертву умилостивления, Он узрит потомство долговечное, и воля Господня благоуспешно будет исполняться рукою Его.

На подвиг души Своей Он будет смотреть с довольством; чрез познание Его Он, Праведник, Раб Мой, оправдает многих, и грехи их на Себе понесет.

Посему Я дам ему часть между великими, и с сильными будет делить добычу, за то, что предал душу Свою на смерть, и к злодеям причтен был, тогда как Он понес на Себе грех многих и за преступников сделался ходатаем».

(Исайя. 52:13 -15; 53: 2-12. VI век до Р. Х.)

…Пророчества – опасная вещь. Это мы можем видеть по нынешним временам, так это было и две тысячи лет назад. Они сложны и туманны и позволяют людям видеть в них то, что те хотят видеть. Иудеи, угнетенные и униженные подчиненным положением, мечтали о торжестве и возмездии – и получилось так, что они, в большинстве своем, увидели в пророчествах Престол, и не увидели Креста, хотя о нем говорилось более чем ясно. Куда уж яснее-то…

Впрочем, у того же Исайи говорится и другое:

«И сказал Он: пойди и скажи этому народу: слухом услышите и не уразумеете; и очами смотреть будете – и не увидите.

Ибо огрубело сердце народа сего, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их.

И сказал я: надолго ли, Господи? Он сказал: доколе не опустеют города, и останутся без жителей, и домы без людей, и доколе земля эта совсем не опустеет.

И удалит Господь людей, и великое запустение будет на этой земле». (Исайя, 6:9-12)

И то же говорит пророк Даниил:

«…Предан будет смерти Христос, и не будет; а город и святилище разрушены будут народом вождя, который придет…» (Даниил. 9:26)

…В самом конце XIX века двое молодых евреев прибыли в Палестину. «Чем дальше они шли, тем становились печальнее.

В Земле Обетованной отнюдь не текли молоко и мед. Это была страна зловонных болот, оголенных склонов, каменистых полей и бесплодной почвы – результат тысячелетней бесхозяйственности. Эта земля давно растеряла свое древнее плодородие и лежала перед ними голая, вся в ранах… С грустью смотрели братья на безрадостную картину представшую их глазам: серая, лишенная растительности, умирающая земля…»[67]

Это цитата из романа Леона Юриса «Исход». Братья, которые шли по Палестине – вымышленные герои художественного произведения. Но земля – настоящая, не придуманная, они увидели ее такой. Такой она предстала в американском фильме «Авраам». Но раньше она такой не была…

…Да, пророчества – жестокая и опасная вещь, если понять их не так…

Пророки умолкли за четыреста лет до Рождества Христова, но и без того пророчеств было столько, что никто не сомневался в приходе Спасителя. Но каким Его ждали?

Профессор Московской духовной академии И. Н. Корсунский писал: «Вся духовная деятельность иудеев в послепленное время сосредотачивалась на изъяснении, дальнейшем развитии и ограждении закона.[68]При этом… из заботливости об ограждении закона по его букве вытекала привязчивость к самой этой букве, и… буквальное толкование дошло до жалкого и вместе с тем смешного буквализма. Таким образом, буква подавляла, убивала ревнителей закона и толкователей его. Для совершенной правильности, верности толкования им недоставало внимания к животворящему духу Писания, а именно этот дух и веет в пророческой стороне содержания Ветхого Завета». «Вследствие этого увлечения мертвым и мертвящим буквализмом иудео-палестинское толкование почти упустило из виду – и, во всяком случае, превратно и грубо поняло – важнейшую сторону содержания Ветхого Завета, проникающую весь последний – пророческую, средоточием которой является мессианская идея. Этой грубости, плотскости соответствовало постепенно развившееся и имевшее прямое отношение к толкованию представление о Мессии как земном Царе-освободителе иудеев из-под власти иноземных народов».[69] (Впрочем, прежде чем кидать камни в раввинов, давайте оглянемся по сторонам. Разве мы так уж свободны от этого греха – перетолковывать пророчества так, как нам хочется, мечтая о силе и славе?)

…К концу правления Ирода пронесся слух, что звезды указывают: Мессия вот-вот придет. Этими разговорами и ожиданием были полны площади и дома. Душой мессианского движения стали разнообразные секты, самой заметной из которых была секта ессеев.

«Официальную церковь ессеи по-прежнему игнорировали, – пишет отец Александр Мень. – К Храму – теперь столь прекрасному – оставались равнодушными. “Сыны света” полагали, что Бог должен истребить его как место фальшивого служения. В одной из книг они во всех подробностях описывали новый Храм, который в День Господень явится на смену старому. Ессеи были уверены, что День этот не за горами. Все невзгоды: вторжение Помпея, безумства Ирода, землетрясение – были для них признаками последних конвульсий сатаны перед приходом Мессии. В одном ессейском гимне говорилось о родовых муках, за которым наступит торжество нового мира:

Ибо бедствия и тяжкие скорби хлынут, как волны,

Дабы Та, что беременна, произвела на свет Первенца:

Та, что беременна Мужем скорбей, пребывает в страдании,

И в узах преисподней грядет Она,

Чтобы явился в горниле беременной

Чудный Советник со своей властью.

Обращает внимание, что Мессия назван в псалме “Мужем скорбей”, как именовал его Второисайя. Это, пожалуй, единственный намек на страждущего Мессию во времена Второго Храма…

Вероятно, у некоторых из ессеев возникала порой мысль, что и Спаситель пройдет через земные испытания. Но все же господствовали в секте иные воззрения, родственные воинственному мессианизму. “Все народы рассудит Его меч”, – говорили ессеи о грядущем Царе».[70]

Появились иудеи, которых называли «чающими утешения Израилева» и которые целиком посвятили себя ожиданию Мессии. Они селились у Храма и проводили там все свободное время, чтобы не пропустить Его приход. Именно к ним относились старец Симеон и пророчица Анна, которые предрекли Иисусу из Назарета Его грядущую судьбу. Отец Александр Мень предполагает, что к ним относилась и юная Мариам из Назарета. Что ж, если это так, то многое в Ее судьбе становится понятней…

Отец Александр Мень пишет:

«Обращаясь к этим людям, мы как бы переносимся в иное измерение истории. Чтобы почувствовать атмосферу надежд, которые окрыляли “чающих”, нужно вчитаться в строки гимнов, приведенных у св. Луки. Все указывает на то, что их сложили не поэты по призванию, а простые верующие, хорошо знавшие Библию. “Песнь Марии” и “Песнь Захарии”, несомненно, получили распространение до Рождества, поскольку в них не говорится об уже пришедшем Мессии. Они, вероятно, звучали на первых христианских богослужениях, откуда их мог заимствовать евангелист… Перед нами настоящие гимны “анавитов”, смиренных “бедняков Божиих”, которые знают о небесном покрове, простертом над униженными и оскорбленными.

Низложил властителей с престолов

И вознес смиренных,

Алчущих исполнил благ,

А богатых отпустил ни с чем;

Поддержал Израиля, Служителя Своего,

В память о милости –

Как сказал Он отцам нашим, –

Милости к Аврааму и семени его вовек.

Лк. 1: 52-55

Долго готовился к чуду Богоявления народ Господень, к чуду, обещанному посланниками небес. И вот теперь оно уже близко.

Благословен Господь Бог Израилев,

Что посетил и сотворил искупление народу Своему,

И воздвиг нам мощь спасения

В доме Давида, Служителя Своего, –

Как Он сказал устами святых

Древних пророков Своих –

Спасение от врагов наших

И от руки ненавидящих нас:

Сотворить милость отцам нашим

И вспомнить Завет свой святой…

Чтобы безбоязненно, избавившись от руки врагов,

Служили мы ему в святости и праведности.

Лк. 1: 68-75.

Этот Новый Завет будет уже не тот, что когда-то возвестил Моисей среди молний Синая, и не тот, о котором грезили пустынники Мертвого моря, а искупительный завет, начертанный в сердцах любящих Господа»[71].

Начало

Бен-Гур. За что его распяли?

Валтасар. Он взял на себя грехи всего мира. Для этого Он и пришел в этот мир.

Бен-Гур. Для такого конца?

Валтасар. Для такого начала…

Из фильма «Бен-Гур», Голливуд,1959 г.

И Мессия пришел – но немногие узнали Его.

Христианская церковь началась со дня Пятидесятницы – сошествия Святого Духа на апостолов. Вся она тогда помещалась в небольшой комнате обычного иерусалимского дома – апостолы, братья Иисуса, несколько женщин. Таково было то горчичное зерно, из которого проросло дерево, накрывшее своей кроной весь земной шар.

Прошедшие три года были чудом. Теперь начиналось иное – свидетельство о чуде. О том, что пророчества сбылись, Ветхий Завет завершился. Мир вокруг еще думал, что он – прежний, а для этих людей уже началась новая жизнь, полная огромного труда и великой радости.

Протоиерей Александр Шмеман пишет об этом так:

«Это новое есть, прежде всего, то общество, которое составляют христиане, и которое, несмотря на все связи с традиционной религией, вполне отлично от нее. Новозаветные писания, составленные уже по-гречески, называют его “экклисиа” – церковь. Этим словом в общественно-политической жизни греко-римского мира обозначалось официальное, правомочное собрание граждан, созванных (этимологически «экклисиа» происходит от глагола созывать, призывать) для решения общественных дел, для суверенного волеизъявления. А в греческом переводе Ветхого Завета этот термин приобретает религиозный смысл – собрания народа Божьего, народа, избранного и призванного для служения себе самим Богом… Не просто религиозное братство, не духовное общество, не союз единомышленников, а Экклисиа: собрание перед лицом мира тех, кто призваны составить новый народ Божий, возвестить Его волю, исполнить Его дело».[72]

«И такова новизна, такова святость этого общества, что вступление в него уже в Евангелии определено как новое рождение, и совершается через символическое уподобление смерти и воскресению: это крещение, то есть литургическое погружение нового христианина в воду, совершаемое в память и образ смерти и воскресения Христа… “Вы умерли, – сказал ап. Павел, – и жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге; когда же явится Христос, жизнь ваша, тогда и вы явитесь с Ним во славе” (Кол. 3: 3-4). Эти удивительные слова тогда понимались буквально: в знакомый и обыденный мир, в “натуральную” человеческую жизнь вошло и в них растет ослепительное сияние иного мира, жизни вечной…»[73].

И тут на ум невольно приходят слова Сент-Экзюпери о том, что росток баобаба поначалу ничем не отличается от, допустим, розы. Впрочем, росток горчичного дерева – тоже. Новую церковь воспринимали как еще одну из многочисленных иудейских религиозных групп – да она таковой и была! Но было в ней что-то такое, чем она привлекала к себе людей. Очень скоро это привело к конфликту с религиозными властями Иерусалима. Стефан, один из глав общины, был казнен, церковь запрещена. Многие, не выдержав преследований, оставили Иерусалим… и понесли новое учение с собой, в другие города Иудеи и Самарии, и дальше в пока еще языческий мир. Начинаются великие проповеднические странствия апостолов. Никто, кажется, не спорит с тем, что величайший в этом миссионерском служении – Павел, «апостол язычников». Он приходил в город, дожидался субботы и шел в синагогу, где проповедовал Слово Божие. Немногие из иудеев принимали его, и тогда он обращался к язычникам, которые, в отличие от его единоплеменников, давно уже жили под пустыми небесами. Основав новую общину, Павел шел дальше. Поначалу христианские общины еще выполняли закон Моисеев, но недолго: Апостольский собор в Иерусалиме освободил христиан неевреев от этих правил.

Никогда в истории Церкви не было легких времен. Трудным было и начало. Бесконечные споры между евреями и всеми остальными, с одной стороны. Необходимость научить бывших язычников, миропонимание которых было абсолютно иным, – с другой. Учения Церкви, как такового, еще не было – только апостольские свидетельства. И вечные нестроения, свойственные человеческой природе. «Умоляю вас, братия, именем Господа нашего Иисуса Христа, чтобы все вы говорили одно и не было между вами разделений, но чтобы вы соединены были в одном духе и в одних мыслях. Ибо… сделалось мне известным о вас, братия мои, что между вами есть споры. Я разумею то, что у вас говорят: “я Павлов”; “я Аполлосов”; “я Кифин”; “а я Христов”»[74]– пишет апостол Павел в послании к коринфянам.

Но мир – и иудейский, и языческий – пребывал в тяжелейшем религиозном кризисе, выхода из которого на прежних путях уже не было.

«Где мудрец? Где книжник? Где совопросник века сего? – спрашивает апостол. – Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? Ибо, когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благо-угодно было Богу юродством проповеди спасти верующих. Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости; А мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие».[75]

Про иудеев уже много написано, а что касается эллинов… В тогдашнем языческом мире милость богов была с теми, кто богат, силен и удачлив. Если ты таков, значит, боги к тебе милостивы, если нет – значит, нет. Действительно, с такой точки зрения все, что говорили христиане, было безумием… и тем не менее обращенных из язычников было много, и Церковь росла и крепла. Ей еще предстоит пройти через насмешки философов и гонения, обрести и потерять земную власть над половиной мира, и снова оказаться островом в языческом море, теперь уже новых времен…

Но ведь суть, согласитесь, не в количестве!

То есть, с точки зрения материализма – когда человек творит себе бога – конечно, чем больше у него сторонников, тем лучше.

Но с иной точки зрения – когда Бог сотворил человека – лучше там, где истина. Даже если ее приверженцы умещаются в одной комнате самого обычного дома…

Глава 3. От папируса до компьютера