– Ты знаешь, я вот думаю, что нашим немцам, возможно, и повезло, а? Как бы им жилось при Гитлере, вконец обезумевшем?.. По крайней мере Хансу. Я думаю, он бы с этим не смирился!
Реджинальд допил кофе, аккуратно поставил чашку на стол:
– И мне бы хотелось так думать. Но где он сейчас? Где все они?.. – здесь он слегка усмехнулся. – Кто знает, может, они встретились с той первой экспедицией! Мир, говорят, тесен. Иногда… Ну да что там говорить! Ты, дорогая, знаешь это не хуже меня.
Конечно, Вивиан знала и понимала это не хуже, а какие-то вещи в силу женской сущности могла понимать и лучше. Тоньше. Только она предпочитала не говорить об этом.
В тот незабвенный вечер, когда до членов экспедиции дошло, что они вернулись, вновь в родном мире, под знакомым небом – то обрадовались, спору нет. И все, за исключением, пожалуй, Пьера, испытали странные и сложные чувства.
У каждого они были свои. Но каждый пережил нечто пусть немного, пусть самую малость, но грустное. Слишком сильным было пережитое, чтобы вот так просто взять и стать прошлым, как всякое иное прошлое. Казалось, каждый держит про себя мысль хотя бы раз вернуться сюда и еще раз попробовать проверить на себе масштаб живой Вселенной.
Реджинальд думал об этом, пока возвращались к реке, пробираясь сквозь джунгли своей же просекой, немного уже заросшей; думал, когда, обнаружив в целости и сохранности катер G-201 (плот куда-то делся, но ломать голову над этой загадкой не стали), отправились в обратный путь, куда более быстрый, так как катер весело бежал по течению… Думал, когда достигли владений Яна-Франца.
Его подданный Пьер после странствия с белыми людьми разительно переменился. Из робкого, зашуганного собственным дурным мировоззрением дикаря он превратился в уверенного, с бравой осанкой молодого человека, почти на равных держащегося с белыми людьми – и те, пусть с незаметными снисходительными улыбками, но одобрительно посматривали на него. Особенно Хантер взялся опекать юного туземца, чем довел до амбициозных замыслов – а впрочем, надо полагать, они зрели в нем и раньше, просто доктор окончательно сформировал и отточил их, возможно, и сам о том не думая.
Ванденберг потом передавал:
– Наш-то красавец чего задумал, знаете?.. Колдуном в племени стать! Спихнуть с места того старого черта, что мы видели. Причем, говорит, действовать буду хитро, не сразу, а постепенно… Набрался ума, даром что черномазый!
Получилось так, что малую родину Пьера проплывали ночью. И он на самом деле рассуждал неглупо: уговорил «белых масса» отключить дизель и, пользуясь лишь течением, бесшумно подойти к берегу в удобном месте, высадить его, Пьера, и так же бесшумно пройти по течению километра два-три, а там уж можно включать мотор. Он же, Пьер, за это время постарается разыграть сцену внезапного ночного появления, с чего и начнется его путь к должности колдуна.
Ну, так и сделали, при этом даже мысленно не посмеиваясь над негром. Земля-2 отучила надменно смотреть на людей других видов. Подошли к берегу, Пьер лихо спрыгнул, помахал на прощанье рукой и растворился во тьме – пошел делать карьеру.
Реджинальд поймал себя на том, что ему грустно расстаться с туземцем, но он философски усмехнулся в темноте: впереди еще и еще разлуки, и их тоже надо будет пережить…
Однако Леопольдвиль не дал американским гостям времени заниматься внутренним экзистенциализмом. Он встретил экспедицию одновременно и пустотой, и нездоровой суетой. Супруги Гатлинг в приватных разговорах побаивались, что в столице по поводу их возвращения поднимется шум, гам, треск, чуть ли не фейерверк; экспедицию закидают вопросами, просьбами выступить… И что говорить? Правды не скажешь, а лгать, выкручиваться – дело скользкое, где-нибудь да оступишься, навлечешь подозрения… К единому мнению так и не пришли и потому возвращались, нагруженные тревожными заботами.
Но эти опаски сами собой отлетели, стоило оказаться в Леопольдвиле. Пристань марокканца была пуста, и вокруг ни души – ну ладно, дело было вечером, допустим, что все успели разбрестись уже по домам… Но и в городе было что-то не так.
Он был непривычно малолюден, а вот людей в форме: войск, жандармерии, туземной полиции – было, напротив, необычно много, как пеших патрулей, так и куда-то двигавшихся автоколонн. Бросилась в глаза усиленная охрана генерал-губернаторского дворца; членов экспедиции, пока они, никем не встреченные, топали пешком от пристани до гостиницы, трижды останавливали, проверяли документы, и никаких ахов-охов, восторгов и пустых расспросов. Смотрели, проверяли, сличали – и, козырнув, отпускали, а на вопросы отвечали сухо: «Служебная необходимость. Вы свободны».
Все это заметно взволновало Кейруша. Тот старался, конечно, держаться обычно, наравне со всеми, но от Вивиан не укрылось, что он нервничает, напрягается при проверках… Однако обошлось благополучно. А назавтра португалец исчез.
Экспедиция вновь расположилась в «Беатрисе», местные отправились по домам, условясь, что завтра прибудут за расчетом. Прибыть прибыли, но без Кейруша.
– Смылся куда-то, – развел руками ван Брандт. – Вот мальчишка негритенок прибежал, записку от него принес.
– Дай-ка, – важно потребовал Симпкинс.
Достал складную лупу, взял клочок грязной бумаги, стал изучать его с чрезвычайно глубокомысленным видом.
Чудовищными каракулями Кейруш сообщал, что просит передать его деньги ван Брандту: дескать, придет время, и он за ними вернется, а пока должен на какое-то время исчезнуть… Симпкинс из записки выжал немногое, принялся расспрашивать бельгийцев, но те сами мало что знали. Догадывались, конечно, что у их португальского коллеги проблемы с законом, но глубоко не лезли. Ясно, впрочем, что его опасения связаны с неприятностями в Катанге.
Слово за слово, оказалось, что в алмазной провинции происходят крупные беспорядки. Что именно, ван Брандт с Ванденбергом не знали, но из слухов поняли так, что на шахтах происходят забастовки, чуть ли не вооруженные бунты, кое-где рабочие орут «слава Сталину!» и почему-то Троцкому, поднимают красные флаги. Туда спешно брошены войска, объявлена дополнительная мобилизация. В Леопольдвиле начальство сильно трухнуло, заперлось на все замки, засовы, окружило себя жандармскими кордонами, и ни до чего другого ему дела нет.
«Ну и слава богу», – подумал Реджинальд.
Бельгийцы к сказанному ничего больше добавить не могли, им щедро заплатили и отпустили с наилучшими пожеланиями, отчего они были на седьмом небе, клялись, что часа лишнего не останутся в этом паршивом Конго, где вот-вот загремишь под мобилизацию. Деньги Кейруша оставят надежному человеку, все по-честному! – а сами сию же минуту на паром, в Браззавиль, там берут билеты на ближайший пароход до Антверпена – и пусть все Конго вместе с генерал-губернатором Рюкмансом поцелует их в задницу. Ну, а уж дома с такими-то капиталами постараются открыть какую-никакую торговлю. С тем и отбыли.
И вновь сердце Реджинальда слегка куснула печаль разлуки…
Симпкинс таким сантиментам был чужд, его сыщицкая натура ухватилась за удачный объект для розыска, видно было, что у него уже сложился первичный план. Он наспех перекусил, поднял в ружье Дэвиса с Гринвудом, умчались, но через пару часов вернулись – те двое равнодушные, а Симпкинс очевидно обескураженный.
– Я к Бен Харуфу нацелился, – объяснил он. – Думал, у него новостями разживусь…
Да не тут-то было. Магазин марокканца он обнаружил запертым, хозяина и след простыл. У соседей детектив выяснил, что исчезновение антиквара подозрительно совпало с началом беспорядков в Катанге, и, стало быть…
Тут сыщик сделал многозначительное лицо.
Присутствовавший при разговоре Борисов усмехнулся:
– Тогда уж и Ланжилле включайте в список подозреваемых. Готов биться об заклад, что без него тут не обошлось.
– Да! Отлично! – воодушевился Симпкинс. – Ладно, кое-кого из местных я хорошо зацепил, попробую через них узнать. Потребует затрат, конечно… но чего не сделаешь ради общего дела.
Он намекал на леопольдвильских служащих, плотно подсаженных им на взятки. Эти любую информацию продадут – вопрос лишь в сумме… Да и суммы-то, по правде говоря, у них не столь уж велики, за копейку удавятся.
Пообедав, трое вновь отправились на поиски правды о происходящем, оставив Гатлингов с Борисовым.
Душевная тонкость подсказала Вивиан, что мужу с топографом есть что сказать друг другу с глазу на глаз, и, сославшись на утомление, она извинилась и отправилась в спальню, оставив их для мужского разговора.
– Хотите выпить? – предложил Реджинальд, но картограф отказался. Мистер Гатлинг тоже не стал, плеснул себе газированной воды, глотнул, откашлялся внушительно и открыл деликатную тему.
Он-де, Реджинальд Гатлинг, превосходно понимает положение бывшего разведчика, оказавшегося без службы, без пристанища, без близких во всем этом огромном равнодушном мире. Но они, супруги Гатлинг, полагая, что испытания, пройденные вместе, сблизили, даже сдружили всех, надеются, что мистер Борисов не откажется отправиться на «Фальконе» в Америку, где ему найдется неплохая работа, ну а дружба с четой миллионеров сразу же доставит солидное положение… ну и так далее.
Реджинальд говорил это и, видя, как Борисов слушает, крутит в руках пустой бокал, как на губах его держится едва уловимая улыбка, уже знал, каков будет ответ. И не ошибся.
– Спасибо, мистер Гатлинг! Я вам очень благодарен, вам и миссис Вивиан, и не сочтите это формулой светской вежливости. Мы в самом деле вместе прошли огонь, воду… невиданные земли, а это дорогого стоит. Да что там говорить! Эти узы сплотили нас на всю жизнь, и я искренне надеюсь, что мы навсегда останемся друзьями, что бы с нами ни было.
Реджинальд растрогался – совершенно непритворно, от души, чуть не до слез. Тоже стал говорить всякие приятные слова… улыбка Борисова стала пошире, он поставил фужер на стол и сказал: