— А можно с тобой поговорить? — Лопесу хотелось затереть впечатление, вызванное отказом принять приглашение. — Где-нибудь тут, — махнул он рукой, указывая на стоявшую над прудом беседку. — Хорошо? Ладно?
В это же время Круэт через говорилку отдавал приказы своим сержантам:
— Проверьте эту халупу. Только незаметно.
Калвер с Хо разошлись по сторонам прогулочным шагом.
— Ясное дело, — ответил Охлен. Слишком даже охотно, по мнению Круэта.
В беседке царила тень, приятная прохлада; воздух пах сыростью подземных гротов. Здесь стоял столик и четыре красивых, мастерски вырезанных стула, выглядящих слишком деликатными, чтобы выдержать вес взрослого мужчины. Лопес никак не мог понять, из чего они были изготовлены — то ли из какой-то неизвестной породы дерева (а ведь в здешней эволюции никаких отклонений не было отмечено), то ли из пластмассы.
Именно Круэт был тем, кто сел рядом с Охленом.
— Идиоты, он же не кусается, — буркнул он через говорилку после минутной растерянности, когда все сразу пожелали занять место напротив туземца.
— Ты не сердись, обратился к Охлену Лопес. — Мы не хотели тебя оскорбить. Просто, мы не можем туда войти.
Тот перепугался.
— Да я совсем не сержусь! — энергично начал отрицать он.
— Почему он на все реагирует столь эмоционально? Что ты на это, Януш? Неужто здесь все такие впечатлительные?
— Ничего не знаю. Я только Стрелочник.
— Тебя не удивляет, что мы задаем такие вопросы?
— Нет?
— Ты ожидал нас?
— Да.
— Я же говорил, — заметил через говорилку Круэт. — Как ты думаешь, кто мы такие?
— Гости.
— Ну да, мы твои гости. Ну а кто еще?
— Вы люди. Его гости.
— Кого его?
— Его.
— Ты имеешь в виду Иисуса? Бога?
— Да.
— Так это Он приказал тебе ожидать нас там?
— Нет, нет, нет, — энергично закачал головой Охлен.
— Тогда, откуда ты узнал?
— Знал.
— Откуда?
Охлен был явно дезориентирован.
— Знал, — повторил он на следующем, еще более туманном языке.
— Телепатия? Общественное сознание?
— А почему ты ожидал?
— Чтобы приветствовать вас. Вы же гости.
Лопес вздохнул, признав себя побежденным.
— Выходит, ты должен нас угостить? — фыркнул он.
— Да, — очень серьезно согласился Охлен.
— Только не говори ему, что мы ни черта не понимаем из его слов, иначе у него снова начнется депрессия.
Неожиданно в беседу вмешался Круэт:
— Что ты думаешь о нас и о нашем поведении? — спросил он в лоб, поскольку до него дошло, что здесь не понимают слова «неискренность».
— Мое мнение? Я рад встрече.
— Почему?
— Как это, почему? Не понимаю.
Лопес готов уже был задать следующий вопрос, как Охлен вдруг вскочил с места.
— Прошу извинения, но как раз вернулась моя жена, — сказал он и поспешил к дому.
— На придурка похож, — сказал Целинский. — «Не понимаю, не знаю, да, нет». Дебил, короче.
— А может, сумасшедший? — бросил Круэт.
— Для нас или для них? — фыркнул Лопес.
— Знаю, знаю, — кивнул Целинский. — А вдруг он и вправду местный сумасшедший: живет себе на отшибе, веря, будто Христос не погиб на кресте, и приветствуя каждого встречного словно долгожданного гостя, которого послал ему Бог. Это даже более правдоподобно. Вы обратили внимание: он ничем не интересуется, он как бы над этим; верит, будто то, что себе надумал, существует на самом деле, что мы как раз те, кем бы он желал, чтобы мы были.
— Скорее уже, знает; это уже не вера, а знание. Как ты и сам, впрочем, заметил.
— Вот именно: «знание». Последняя ступень сумасшествия.
— Ну ладно… А телепортация того парня? Летающий экипаж? Дар языков? — не сдавался Лопес.
— Может, он подражает апостолам?
— Здесь апостолов наверняка не было… Твоя гипотеза, это, по сути, оборона перед необходимостью принятия… необходимостью поверить в этот мир, из которого Бог никогда не уходил. В такую вот безумную реальность. Откуда нам знать, какими были дальнейшие начинания Христа? У него было две тысячи лет. Он мог сделать с Землей все, что только хотел. Абсолютный повелитель, и даже не повелитель, поскольку это даже не подчинение себе чего-то, это просто владение.
— Чего это ты так кипятишься?
— Эй, Януш, — скривился Прадуига. — Ты только подумай, что из всего этого следует. Подумай только, кто мы такие для Бога. Подумай над теми Разведчиками, которые не вернулись. А вдруг и вправду Охлен — это ангел?
— Ангел?
— Как бы там не было, это Земля Иисуса Христа.
Их беседу прервал сержант Калвер.
— У них тут настоящая библиотека. Тысячи книжек. Сокровища.
— Вы что, туда вломились?
— Нет, забросили в окошко минишпиона. Сейчас мы с другой стороны этого деревянного дворца.
— И что в этой библиотеке?
— Как раз просвечиваем четвертую выбранную случайно позицию. Ни одна из них не отрицает версию Охлена.
Это был классический тест. Источник информации Разведчика мог сознательно — или несознательно — лгать; сам этот источник мог быть сумасшедшим или просто непрезентативным для большинства исследуемого общества — но даже если бы он располагал необходимыми средствами, он просто был бы не в состоянии подделать весь банк данных или книжное собрание. Такое попросту невозможно, неисполнимо для одного человека: таких омнибусов просто-напросто не существует. Достаточно просмотреть любую энциклопедию, словарь, любой детективный или женский роман. Конечно, гораздо проще купить первую попавшуюся газету или включить в головизоре новостной канал — но не на каждой Земле существуют газеты или другие, типично сталинские, средства массовой информации.
— Да, Калвер, — вспомнилось майору, — вы не перехватили излучение передатчика жены нашего хозяина?
— Ничего, господин майор. Эта Земля тихая, словно могила.
Это был один из аргументов Данлонга в пользу теории Земли пещерных обитателей: если планета не вопит в космос электромагнитным шумом и треском будто звезда, это означает, что жизнь на ней неразумная.
— Но жена действительно пришла?
— Пришла. Фотку подкинуть?
— Не нужно. — Калвер отключился.
— Так что? — бросил Прадуига. — Телепат?
— Не нравится мне все это, — в неизвестно уже который раз повторил майор Круэт.
Лопес пытался этого не показывать, но он был до смерти перепуган. Он попал в наихудший из собственных кошмаров. Его чуть ли не горячечные бредни становились реальностью — оказывается, правда совсем другая, не та, с которой ты родился, тем не менее, она тоже правдивая. Роботы мы, говаривал Лопес, роботы, программы которых никто не знает — потому что не верил в Бога. В него не впаивали смолоду, с самого детства, истин, которые являются недоказуемыми, но священными; когда же пришло время отвечать, он сказал: «Не верю, что Бог существует, потому что не верю — вера, это спонтанное чувство, и я нее могу выдавить его из себя. Не верю; более того: мне не кажется правдоподобным существование Бога». Лопес сам для себя определял границы рациональности. Его вселенная была самородной машиной, временами — самоубийственной, лишенной сознания и цели. И в то же самое время, те самые программы, в соответствии с которыми он крутился, не будучи орудием, служащим для достижения данной цели, а только лишь убийственно-точными, неразрывными причинно-следственными цепочками — эти программы не были программами. Существование программы уже чему-то служит; само слово «орудие» предполагает кого-то, кто этим орудием пользуется, кто это орудие придумал и создал. Во вселенной Лопеса никого такого не было. Поэтому, когда Прадуига говорил об ужасной неизбежности людской судьбы, о людском рабстве и ограниченности, приписанном к человеку словно смерть — по сути своей, говорил о сухом порядке природы; по сути — он говорил о случае, который когда-то там, миллиарды лет назад, придал направление той лавине материи и энергии, вырыгнул ними в пустоту в пра-взрыве первоначального и окончательного ядра вселенной; и который один-единственный раз проявил себя в качестве первопричины — и этого хватило. Дальше все уже покатилось так, как и должно было покатиться — детерминизм, он либо абсолютный, либо его нет. Вот так оно и сплеталось; эоны и эоны лет; а свобода — это утопия. В человеческом масштабе у детерминизма крайне жестокое лицо. Ведь что означает эта вечная неизбежность судьбы каждого кварка, электрона, атома — и так далее — как не неизбежность судьбы человека, камня, горы, планеты, галактики; ведь все эти вещи — это попросту сплетения большего числа цепей предназначения, поскольку содержат в себе большее количество причин и следствий? Масштаб — вот это все. Нет, не все. Человек чем-то выделяется; человек мыслит, чувствует и — он осознает себя. Каждая мысль Лопеса — в том числе, и эта — была предназначена ему еще до того, как он родился, в качестве единственно возможного результата прошлого. Он ни на что не мог влиять, все получил — этого желал космос, а космос — это вещь. Потому-то он получил в дар от собственных предков, их предков и предков тех предков — вплоть до бельма звериного начала — такой, а не какой-то иной образец ДНК, благодаря которому, он такой, каким является; юдагодаря которому, он делал то, что делал, мыслил то, что мыслил, испытал то, что испытал — и в результате чего сделался таким, каким он сейчас есть. Ни на один из двух этапов собственного формирования он не имел влияния — но он бы и не размышлял над этой теорией, если бы не был тем Лопесом Прадуигой, которого создал космос. Машина. Машина… И это даже не такое уж пугающее представление, если признаем данный процесс натуральным — ведь нельзя испытывать ненависти к случайности, природе, всему миру; это только безумцы грозят им кулаком и провозглашают оскорбительные монологи в сторону этих понятий — слов, и ничего более. Точно так же, ты ведь не находишься в претензии к природе потому, что должен умереть. Но вот Бога — ну да, Бога ты проклинать за это можешь. Для Бога ты можешь быть орудием; Бог может иметь в этом какую-то цель; Бог может сознательно тебя запрограммировать — не только придавая избранное собой направление тому пра-взрыву, но невидимой своей рукой в любое мгновение твоей жизни, манипулируя тобой и всем миром; Бог — это не Гейзенберг, Его не ограничивает человеческая физика. Ведь это безумие — ты никогда не познаешь Его мыслей, никогда не расшифруешь по незаметным для тебя следам Его начинаний в направлении Цели, к которой Он стремится. Ведь это безумие: Бог повсюду, вокруг тебя, Бог во всем — безумие, безумие, безумие! Только не в мире Лопеса. В мире Лопеса в Бога всего лишь веруют, там Он всего лишь миф, более сильный — поскольку гораздо шире распространенный и укоренившийся, чем иные, к примеру, вера в вампиров, чертовы дюжины или приносящие счастье четырехлистники клевера; мифом не подтвержденным, чем-то, что каждый может рассказать, как ему только нравится, вот и рассказывают красивые сказки. Тем временем, в этой реальности… в этой действительности Бог