Прадуига начал карабкаться на холм.
— Во что он одет? — допытывался Целинский.
Лопес уже был на вершине, поэтому проинформировал сам:
— Серо-белая холстина, похожая на тунику, — после чего в быстром темпе начал переодеваться, пытаясь сделать свою одежду похожей на одежду юноши.
— Окружай, — приказал тем временем майор.
Лопес неспешно спустился с холма и подошел к лежащему. Лишь только он остановился, парень открыл глаза.
Классическим способом поведения в такой ситуации, рекомендованным всеми учебниками Разведчиков, было ожидание с улыбкой на лице, пока туземец не заговорит первым — тогда без особых хлопот можно было перейти на язык, которым тот пользовался, не выдавая собственное незнание по данному вопросу. Все Разведчики, агенты, все, кого в разведывательной фазе перебрасывали на чужую Землю, ранее проходили гипнотическое обучение более тысячи основных языков, диалектов и наречий, которыми могли пользоваться здешние обитатели. Конечно, это вопрос не решало; иногда, в мирах, отклонившихся от общей линии очень давно, сталкивались с языками, на Земле Сталина просто не существующими, оригинальными или слишком уж жестоко отличающимися от сталинской их версии — но такие случаи были относительно редкими.
Лопес молчал.
Парень молчал.
Скрытые от их взглядов солдаты и Целинский вслушивались в эту тишину.
— А вдруг он набросится на него? — беспокоился Януш.
— Да, риск имеется, — согласился с ним майор.
Тут парень о чем-то спросил.
— Классический арамейский, — идентифицировал язык Хо. — Спрашивает, не желает ли Лопес чего-нибудь, — прибавил он, правда, совершенно напрасно, ведь арамейским владели все.
Прадуига смочил языком губы. Уже добрых пару часов он общался только посредством говорилки, не произнося при этом слов — и вот теперь, на мгновение, его охватил иррациональный страх, что он не сможет нормально общаться, что говорилка отняла у него способность к речи.
Но это было только мгновение.
— Приветствую тебя, — сказал он.
Юноша поднялся и слегка поклонился.
— Приветствую, ответил он. В его голосе можно было уловить легкое удивление.
Лопес тряхнул опущенной рукой, чтобы отогнать малых демонов страха. Начинается. Загадка в загадке в загадке. Но это тоже было наркотиком, вредной привычкой.
Он поступил в соответствии с рекомендациями учебников, но и в соответствии с собственным опытом: с самого начала он предстал своего рода чудаком, чужестранцем — не отвечая на приветственный, по сути своей, как ему казалось, риторический вопрос юноши, но приветствуя его очень серьезно. Было лучше с самого начала задекларировать себя в качестве иностранца, а не выдавать себя за своего, чтобы впоследствии не нарваться на различного рода подозрения. Было хорошо и дурака свалять — сумасшедшему все можно.
Прадуига не был Разведчиком, и поход в чужой мир на столь раннем этапе его завоевания и для него самого был новинкой, обычно он проводил свои эксперименты — по той или иной проблеме — когда данная Земля уже находилась под скрытым или явным господством его работодателя, поэтому сейчас он чувствовал себя не в своей тарелке.
— Видишь ли… я путешественник. И я не очень знаю, где очутился. То есть… что это за место.
Лицо парнишки искривилось в смертельном изумлении. Лопес и сам занервничал. Он никак не мог оценить собственное поведение таким уж странным.
— Ты чужой, — заявил юноша на странном немецком.
— Блин, какой-то доморощенный полиглот, — саркастично заметил Целинский.
Немецкий. Что здесь происходит? У Прадуиги мелькнула мысль, а может это его костюм, случаем, свойственен для здешних немцев. Или это какая-то экскурсия из Германии шастает по здешней округе, поэтому парень принял за ее заблудившегося участника.
На всякий случай он ответил тоже по-немецки:
— Да, я чужой.
Парень молчал, не шевелясь, он пялился на Лопеса.
— Ты не мог бы мне сообщить, где я нахожусь? — спросил Прадуига, продолжая пользоваться немецким языком.
Теперь лицо парня было искривлено испугом.
— Ты не… — сказал он на наречии индейцев навахо; третьего слова Лопес толком и не понял. Это было одно из тех странных, многозначных слов, которыми обилуют древние языки обществ, пропитанных магией и мистицизмом и живущих в чистой, естественной дружбе и ненависти к собственным богам. Никто, кто не родился навахо, никогда полностью не поймет этого наречия. Так что же означало слово, произнесенное парнем? Некий вид законченности, целостности; в нем еще были святость и предназначение; еще — превосходство, божественность, но и добро.
И едва лишь закрыв рот — парень исчез.
Майор с солдатами, а за ними и Целинский выскочили из-за холма — они наблюдали за происходящим глазами Лопеса, слушали посредством его ушей, и их точно так же шокировало исчезновение туземца.
— Что это было? — захлебывался Целинский, разглядываясь по сторонам, словно уверенный, будто бы юноша вовсе не растворился в воздухе, но прячется где-то рядом — но вот где?
— Я правильно понял? — спрашивал майор. — Он обвинял тебя в том, что ты не святой?
Хо с Калвером, переключившись на замкнутую линию, обсуждали технику дематериализации пацана, — одновременно прослеживая за округой своими нечеловеческими глазищами.
— Может, это с самого начала была голограмма?
— Ты же видел на Индексе: он был на всех системах майора.
— Или это какое-то новое поколение голограмм… — без особой уверенности бросил Калвер.
— Скорее уж, телепортация.
— Тоже, придумал. Движения воздуха не было. Скорее, это похоже на выстрел Катапульты с переменным по форме полем переброски.
Лопес сидел на камне и не отзывался.
Целинский недоверчиво покачивал головой.
— Мне тут в голову пришла такая мысль, — буркнул он через пару минут. — А вдруг они применяют данный язык как мы акцент или голосовую интонацию? Это означает… каждый язык обладает своей характеристикой: один твердый, другой более тонкий… Может, они знают — и не обязательно, что посредством гипноза — все языки и применяют их любые комбинации, в зависимости от того, что и как они желают сообщить.
— Ага, понял, — кивнул Круэт. — Хотя, в случае применения такой интерлингвистической технологии в общепланетном масштабе более вероятным, мне кажется, формирование некоего амальгамного, общего метаязыка. Но я в этом не специалист. Не важно, это вопрос побочный. Меня беспокоит его исчезновение. И думаю, не следовало бы в подобных обстоятельствах…
Целинский вопросительно глянул на Прадуигу, тот лишь пожал плечами.
Майор махнул рукой, заблокировал говорилку и начал начитывать рапорт, который будет записан в одном из двух попеременно появлявшихся в данном мире регистраторов. Закончив, он пролаял: «Аминь», и миллисекундный, напитанный информацией импульс помчался к отдаленному за пару десятков километров леску и спрятанному в нем полю переброски.
— Ничего, — доложил Калвер. — Здесь никого нет.
Круэт ожидал.
— Пошли, — решился наконец Лопес.
Через полчаса они вышли на плоскую, поросшую высокой травой равнину с разбросанными то тут, то там скоплениями низких деревьев. Вдалеке маячила тонкая, темная полоска, которая могла быть дорогой.
— Дорога, — подтвердил майор. — Но я не могу идентифицировать типа покрытия.
— Там кто-то есть, — прибавил сержант Хо. — Стоит там. Его заслоняют кусты, я вижу его в инфракрасных лучах. Мужчина, среднего роста. Не шевелится. Что он там делает?
— Отливает в те кустики, — буркнул Целинский, глядя в небо — кристально голубое синевой пламенного льда.
Они пошли быстрее; сержанты выдвинулись чуть вперед. Хо с Калвером были урожденными сталинцами: хотя надежность картерцев вошла в поговорку, на столь раннем этапе вторжения наемников не использовали, равно как и иностранных экспертов. Хо с Карлвером, по причине частой работы на чужих Землях на начальной стадии их завоевания, должны были пройти полную подготовку, предусмотренную для Разведчиков — по сути своей, они и были Разведчиками; на Земле Земель разведкой занимался исключительно Корпус.
Второй встреченный ими туземец оказался мужчиной тридцати с лишним лет с огненно рыжими волосами, одетым в широкие штаны и странную рубаху с рукавами-буф; по его костюму, равно как и по одежде мальчика, нельзя было сделать вывод о их происхождении и примененной для производства технологии, если вообще какая-либо технология применялась.
Мужчина ожидал их.
— Приветствую вас, — произнес он, слегка кланяясь Лопесу, хотя товарищи сталинца были для него невидимыми, и он вообще не имел права их заметить.
Прадуига неспешно вступил на шоссе. Так он подумал о дороге в первый же момент: шоссе. Вот только это шоссе прогнулось под ним, он провалился в него по самые щиколотки — поэтому он тут же пересмотрел свою обувь: босоножки.
— Выходите, — приказал он с помощью говорилки.
— Не очень-то хорошая идея, — начал спорить майор.
— Вы не можете больше скрываться. Выходите.
Они вышли. Рыжеволосый не проявил какого-либо удивления.
— Откуда ты знал, что мы придем? — спросил Лопес все еще по-арамейски, со свободой, дающей понять, будто он знаком с рыжим кучу лет — поскольку рыжий вел себя точно так же. В глазах Прадуиги это выглядело весьма неестественно.
— Так должно было случиться, — ответил туземец на здешней латыни.
— Тебе кто-то сказал?
— Нет.
— Получил от кого-то известие?
— Так было предназначено. — Латынь. — Этот свет. — Древнеегипетский. В нем слово «свет» означало и нечто божественное.
— Что-то я тебя не понимаю, парень, — бросил Лопес по-английски.
— Мне очень жаль. — Древнегреческий. Рыжего прямо скрутило от неудобства.
— Как тебя зовут? — спросил Целинский, тоже по-английски.
— По разному.
— Ну, например. Как мы тебя должны называть?
— Охлен, — поколебавшись, ответил мужчина.
— Почему ты используешь столько языков? — спросил Лопес, приняв идею Целинского ограничиться исключительно английским, раз для Охлена это никакого значения не имеет, зато сами они в английском чувствуют себя уверенней.