Если бы вместо простого философа, пытающегося по книгам заниматься самообразованием, мы были психиатром, располагающим обильным психическим материалом, в качестве темы для ассоциаций мы предложили бы своим больным великие человеческие ремесла. Нам кажется, что здесь удалось бы обнаружить не только ассоциации идей, но и ассоциации сил. И тогда можно было бы без труда провести тесты на агрессивность и на храбрость. Можно было бы измерять и классифицировать виды воли к пробуждению, вычертить таблицу мускульных желаний и слабовольного воздействия на реальность. Функцию реального – и отклонения от нее – лучше исследовать посредством образов, чем через концептуально выраженные замыслы. В действительности образ не столь социален, как понятие, и он больше подходит для того, чтобы раскрыть нам одинокого человека, существо, концентрирующее свою волю. Скажи мне, как ты воображаешь кузнеца, и я узнаю, с каким сердцем ты вкладываешь себя в работу.
Мы собираемся заканчивать эту продолжительную главу, где кузнечных грез так много, что в конце концов они начинают рассыпаться, и хотим представить некоторые раздумья о кузнечном творчестве. Это творчество весьма отлично от творческого замеса ила, настолько отлично, что легендарного гончара и легендарного кузнеца можно поставить в диалектические отношения. Первый делает мягкую материю твердой, второй смягчает твердую материю. Разумеется, два полюса этой диалектики исследованы далеко не одинаково. Гончарный бог, по выражению Пьера Гегана, приумножал свои создания. Мы вряд ли поймем, что такое Сотворение мира, если у нас не будет теста для лепки. Между тем бывают и существа, выкованные на наковальне. Мы приведем два свидетельства тому, одно из которых позаимствовано из мифа, а другое – из литературы.
Кузнечное сотворение мира находится в центре народной финской эпопеи «Калевала». Приведем краткое резюме центральной сцены, руководствуясь переводом Ж.-Л. Перре[225]. В Руне XVII (éd. Stock) легендарный кузнец попадает в металлическую сущность земли. Эту часть мифа мы охарактеризуем впоследствии. Пока же мы имеем в виду лишь открытие рудника. Сущностью земли оказывается убеленный сединами старец:
На плечах росла осина,
На висках росла береза,
С бороды свисали ивы,
И ольха на подбородке,
Изо лба тянулись ели,
Меж зубов качались сосны[226].
Герой снимает «меч… со своего пояса из сыромятной кожи», он срубает «осину с плеч», валит «березу на висках»… «мохнатые ели меж зубами». А затем втыкает железную рогатину в рот спящему призраку:
В отвратительные десны,
Чрез скрежещущую челюсть[227].
И кричит духу земли все в том же роде трудового вызова:
Встань, служитель человека,
Под землей лежащий праздно![228]
В пещере живота герой устраивает свою кузницу:
Обратил рубашку в кузню,
Рукава мехами сделал,
Шубу сделал поддувалом,
Из штанов устроил трубы,
Из чулок отверстье печи,
Стал ковать он на колене,
Молотком рука служила.
Надо ли подчеркивать симбиоз металлического и живого: колено обладает твердостью наковальни, локоть сделался молотом. Читая этот текст материально, мы вскоре начинаем ощущать, что доспехи, которые выковывает себе кузнец, прилегают к телу, что они в некотором роде являются самим телом (Руна XIX):
Из железа обувь сделал,
Сделал поножи из меди.
……………………………
Взял железную рубашку,
Опоясался он сталью,
Взял железные перчатки,
Взял он варежки из камня[229].
Чтобы поймать невиданную щуку, монстр делает из кольчуги следующее:
О кузнец тот, Ильмаринен,
Вековечный тот кователь,
Птицу огненную сделал,
Из огня орла сковал он,
Сделал пальцы из железа,
Из каленой стали когти[230].
Итак, железные клещи, стальные, металлические когти по-прежнему обладают своими генетическими качествами, в результате чего получается кованая птица. Борьбу орла и щуки не составит труда истолковать как борьбу в кузнице. Один из своих когтей орел вонзает в спину щуки, другой – «в стальную гору, в железный холм».
Весь мир и его активные существа рассматриваются сквозь призму металла. Существо существует в полную силу, когда оно покрыто металлической обшивкой, когда оно организовано металлически.
В другой руне «Калевалы» кузнец достает из пламени кузницы овцу с золотой, серебряной и бронзовой шерстью, а также жеребенка:
Златогривый, среброглавый,
А копытца все из меди[231].
Потом из очага выходит женщина (с. 438):
Ноги сделал этой деве,
Ноги сделал ей и руки,
Но нога идти не может
И рука не обнимает.
Еще в одной руне (XLIХ) кузнец говорит:
Золотой кую я месяц
И серебряное солнце,
В небесах вверху повесить,
…………………………….
Кверху снес их осторожно,
Высоко он их поставил:
На сосну отнес он месяц,
На вершину ели – солнце[232].
Выковал он и небо:
Кровлю воздуха устроил[233].
Он может заклинать солнце, которое извлек из камня и опять же выковал:
Ты ушло из камня, солнце,
…………………………….
По утрам вставай ты, солнце,
С нынешнего дня вовеки!
……………………….
Чтоб росло богатство наше,
Чтоб к нам в руки шла добыча,
К нашим удочкам шла рыба!
Ты ходи благополучно,
На пути своем блаженствуй…[234]
Великий грезовидец – без какого бы то ни было влияния мифов – обнаруживает принципы металлического сотворения мира. Уильям Блейк пренебрегает пластическими образами глины. Он творит подобно тому, как гравируют на твердом материале. Мы находим превосходную поэму этого обработанного металлизма в песни III из «Первой книги Уризена». Здесь Уильям Блейк описывает поистине гневное сотворение мира. Человек, так сказать, выковывается «на утесе вечности», в своего рода кованой ярости, когда молотом изгоняются «катаракты огня, крови и желчи», а за пределы бытия выбрасывается всякая материя, полная вялости и гноя. Все поломано, обрезано, разбито[235]. Когда бог создает человека из железа, он крушит все; он уже разбил время на ужасные осколки:
Вечный Пророк раздувал черные мехи,
Без отдыха орудуя клещами; а молот
Непрестанно ударял, выковывая цепь за цепью,
Пересчитывая в кольцах часы, дни, годы.
Это нанизываемое кольцами время – само время воли. Кажется, будто человек рождается на наковальне, словно цепь, в которую выстраивается позвонок за позвонком, заклепывается деталь за деталью. Впоследствии Iron solder and solder of brass (железный и медный припой) спаивают человека воедино.
Эта первая цепь, это первозданное металлическое существо – сам змей, из которого следует вырастить человека.
Когда змей растет, это всегда происходит путем растрескивания изнутри, отбрасывания наружу металла чешуи.
The serpent grew, casting its scales.
Змей рос, сбрасывая чешую.
Каждый орган чувств – это кольцо проклятия, способ приковать дух к первозданным позвонкам. Посмотрите, как выковываются жесткие ушные раковины:
Два Уха в форме прессованных завитков
Ниже сфер его зрения
Возникли, навострились и окаменели,
Не переставая расти; и закончился четвертый Век,
Эра пагубного бедствия.
Язык – это красное пламя, готовое к обработке железа. Он, следовательно, предстает как пылающая инверсия метафоры, непременно желающей видеть языки в пламени очага. Все органы человека – это спроецированные силы.
Таков человек, выкованный Блейком, столь непохожий на человека вылепленного, на существо, вверенное воле первозданных вод.
Стихам Уильяма Блейка присущ звон металла. Сочетания согласных сталкиваются между собой, даже когда речь не идет ни о меди, ни о железе;
Shudd’ring, the Eternal Prophet smote
With a stroke from his north to south region.
Содрогнувшись, Вечный Пророк потряс
Ударом все от своей северной до южной области.
Похоже, что страдание, неразрывно связанное с этими стихами, представляет собой поистине бунт приклепанных конечностей, нанизанных в цепочку органов чувств. На взгляд некоторых душ, в этом страдании нет глубин «пагубного теста». Поистине эта боль обладает энергией. Это наиболее амбивалентная из болей, ее ощущают и утоляют, бунтуя.
Часть II
Глава 7Скала
Поговори с камнем на его языке – и в ответ на твои речи гора скатится в долину.