грез о созвездиях и грез о кристаллах. Как лучше доказать, что мы должны избавиться от интересов объективного описания, если мы желаем пронаблюдать во всей их самостоятельности все виды деятельности воображающего субъекта, помещая образы на их уровень, в ряды изначальных феноменов?
Формирование поистине взаимных образов, в которых обмениваются между собой воображаемые ценности земли и неба, свет алмаза и свет звезды, – вот метод, который, как мы уже говорили, движется в сторону, противоположную процессу концептуализации. Понятие приближается постепенно, объединяя благоразумно приближенные друг к другу члены сравнения. Сочетая драгоценный камень со звездой, оно образует «соответствия» между тем, к чему мы прикасаемся, и тем, что мы видим, и тем самым грезовидец как бы погружает ладони в скопления звезд, чтобы ласкать драгоценные камешки. Наблюдая за работой землекопов, Малларме восклицает: «Что за драгоценности, текучее небо!» (Divagations. Conflit, р. 53). В этих пяти словах объединены четыре плана: камень, небо, неподвижность и текучесть. Логик может найти здесь повод для критики, поэту остается только восхищаться.
И если мы будем грезить такие взаимные образы, поддаваясь соблазну дойти до их корней, как бы спускаясь к месторождениям драгоценных камней и одновременно словно бы поднимаясь к сферам небесных светил, то мы поймем всю значимость изречения Новалиса, видевшего в рудокопах «что-то вроде опрокинутых астрологов» (Henri d’Ofterdingen. Trad., р. 128). Драгоценные камни – это звезды земли. А звезды – небесные алмазы. На небосводе существует земля, а внутри земли есть небо. Но мы не уразумеем этого соответствия, если будем видеть в нем лишь обобщенный и отвлеченный символизм. Как мы уже имели случай продемонстрировать, речь идет именно о материальном соответствии, о коммуникации между субстанциями. В «Королевской химии» Кроллиуса[358], книге, обильно цитировавшейся на протяжении столетий, читаем:
Драгоценные камни суть элементарные звезды. Драгоценные камни извлекают свой цвет, форму и оттенки металлов из формирования небесных светил.
Более критично настроенный автор, Альфонс Барба, пишет:
В действительности кажется, будто драгоценные камни предназначены для того, чтобы в сокращенном виде представлять блеск Светил, – и будто они являют собой еще и образ этих светил, как по своему изяществу, так и по сроку своей жизни.
В этом то ли реальном, то ли символическом соответствии можно уловить синтетическую ценность образа. Замкнуть в себе свет означает подготовить пути для жизни. Пико делла Мирандола[359] учит нас, что тела,
лучезарные по природе, наполнены всевозможными качествами сопричастности даже к жизненной силе. И не то чтобы он считал, будто свет сам по себе животворит или живет, но по меньшей мере свет готовит и располагает к жизни тело, способное к ней, благодаря предрасположенности собственной материи, тем более что, как утверждает он, такого рода свет не встречается без сопровождения некоторого тепла, каковое происходит здесь не из огня и не из воздуха, но попросту с неба, чьей способностью является сохранять и умерять все вещи. Наконец, подобно тому, как душа представляет собой невидимый свет, свет, согласно учению орфиков и Гераклита, есть видимая душа.
Но перед подробным рассмотрением астральных флюидов кратко покажем, что кристаллы весьма отчетливо иллюстрируют биполярность панкалистских интересов.
На одном из полюсов грезящая душа проникается интересом к безмерной красоте, в особенности – к красоте знакомой: к голубому небу, к бескрайнему морю, к дремучему лесу, к абстрактному лесу, настолько громадному, настолько вплавленному в таинственное единство, что деревьев в нем мы уже не видим. А звездная ночь так огромна, так обильна звездным сиянием, что самих звезд совершенно так же не видно.
На другом полюсе грезящая душа проникается интересом к исключительной и изумительной красоте. На этот раз в чудесном образе нет вселенского величия; это красота, которую мы держим в руках: милые миниатюры, цветы или сокровища, творения феи.
Между двумя полюсами, как правило, существует такая противоположность, что некоторые обороты речи кажутся раздираемыми ими на части: переходя к другим размерам, язык как будто меняет и значения, даже когда этимология вроде бы утверждает некую нерушимую связь. Так обстоят дела со словами «феерия» и «фея». Фея – это красота в миниатюре, феерия же – красота мира. Фея – это малое, которое творит великое. Она представляет собой грезу писателя, уединенного в своей мансарде. И наоборот, феерическое – в своей диковинной жизни – господствует над воображением и бросает ему вызов. Оно навязывает себя расточаемыми богатствами. В феерии центра созерцания уже нет, а значит, нет и созерцания. Феерия по своей сути превосходит любую интуицию. Она беспрерывно передвигает «точку» восторга. Она покидает само воображение.
В этой-то диалектике великого и малого без конца обмениваются между собой грезы о созвездиях и грезы о кристаллах.
Разумеется, корни грез о кристаллах нам следует искать вблизи редкостной и глубинной красоты изолированного кристалла. Стоит воображению воспринять уроки кристалла, как оно перенесет эти грезы на все остальное. Гийом Дэвисон, химик XVII века, «распространяет принцип кристаллизации не только на соли и минеральные вещества, но еще и на ячейки ульев и некоторые части растений, такие, как листья и цветочные лепестки»[360]. Но подобная кристаллизация является как бы внешней, а вот кристаллические грезы панкализуют свой предмет вглубь в поисках сокровенного в драгоценных камнях. Взгляд грезящего – удивительное дело – тяготеет к центру драгоценного камня. Такой грезовидец грезит внимательно.
Несомненно, воображение иногда проявляет интерес и к весьма крупным кристаллам, но те представляются ему всего лишь диковинками. Таков, к примеру, экспонируемый в Берне кристалл скальной породы, «бернский гигант», или же кристалл из Музеума[361]; внутри последнего экспоната раздуваются белые облака. В действительности о растущих кристаллах мы никогда не грезим. В сновидениях мы скорее уж встречаемся с осветляющимися кристаллами. Это сосредоточивающийся свет, изолированная прозрачность:
Belle lumière qu’un orfèvre
Voudrait entourer d’une pierre.
Прекрасный свет, что златокузнец
Пожелал поместить вокруг камня.
Так кристалл пробуждает материализм чистоты. Как выразился Виктор Гюго: «Кристаллу и хотелось бы запачкаться, да он не может» (Les Travailleurs de la mer. Éd. Nelson. T. I, p. 226).
При таком сжатии, в этой сгущенной прозрачности кажется, будто камень достиг еще и абсолютной твердости. Мы воображаем, что молот не способен раздробить этот атом жестких грез. Отсюда легенда о том, что алмаз способен выдержать «удары молотобойца» (Реми Белло)[362].
Тем самым с кристаллом сочетается греза о твердости. Можно отыскать массу текстов XVI и XVII веков, где горный хрусталь[363] описывается еще и как замерзшая вода[364]. Когда этот стародавний образ выразительно подчеркивают, наделяя его энергией моральной метафоры, ему как бы возвращают жизнь. В романе «Человек, который смеется» Виктор Гюго пишет:
Хрусталь получается из облагороженного льда… алмаз же – из облагороженного хрусталя; как утверждают, лед становится хрусталем за тысячу лет, а хрусталь алмазом – за тысячу столетий.
Аналогично этому стоит лишь всеми силами захотеть чистоты и прозрачности сердца, как мы увидим кристаллизацию блага. Надо заметить, что Виктор Гюго уже не верит в традиционный образ, однако материальное воображение не расстается с традициями этого образа.
Для любого грезовидца кристалл представляет собой активный центр, влекущий к себе кристаллическую материю. Обычно говорят, что кристалл подпитывается водой-матерью. Один автор переворачивает этот образ и говорит, что пищеварение – это кристаллизация. Грезы о кристаллизации также с неизбежностью представляются грезами об избыточной твердости, о затвердении. Кристалл может считаться и своего рода основой совершенной формы, формы, образованной благодаря своему единству. Потому-то Ла Метери[365] и сказал: «Кристаллизация является одним из грандиознейших явлений природы». И добавил:
У каждой соли, у каждого камня, у каждого металла есть подходящая форма… Если смотреть на вещи шире, то мы не побоимся утверждать, что воспроизводство организованных существ, растений и животных равным образом есть подлинная кристаллизация… Когда смешивается мужское и женское семя, достигается тот же эффект, что и при смешивании двух солей: результат – кристаллизация плода.
Мы прекрасно ощущаем, что в таких интуициях присутствуют всего-навсего реализованные воображаемые ценности. Если бы кристалл не обладал из ряда вон выходящей воображаемой ценностью, его не воспринимали бы как