Машина у Хворова была на ходу, и он намеревался управиться с фотографированием по-быстрому. Объехав все фермы, кроме Сладковской, собрал доярок; дело оставалось за Иваном Кайгородовым. «Этот быстро соберется, по-солдатски», — думал парторг, подъезжая к животноводческому городку. Хворову припомнилось, как недавно, после того, как вернулся Иван с областного конкурса, предложили ему бригадирскую должность. «Давай иди, у тебя все данные есть». — «Нет, — ответил. — Тут я на месте, нравится мне это дело. А бригадиром — толку от меня навряд ли будет. С людьми не больно ладить умею». Вот тебе и весь сказ.
Когда парторг вошел в помещение, Иван только что запустил коров с улицы и, легонько пошлепывая по бокам и спинам, загонял их в стойла. Сочно позвякивали замыкавшиеся цепи; дробно стучали о цементный пол копыта.
— Давай собирайся, — пробасил парторг.
— Куда это?
— В район поедем. Сниматься.
Ивана как будто подменили.
— Не поеду.
— Да ты что? Все наши едут. И машина уже на улице. Сейчас мы тебя до дома, переоденешься и…
— Не поеду. Как-нибудь без меня.
— Так ведь надо же! День животновода. Понимаешь? Со всего нашего Слободо-Туринского района съезжаются…
— Не могу.
— Что значит «не могу»? Не пешком ведь.
— Не могу. Скоро дойка.
Терпение у парторга лопнуло.
— Что ты заладил: дойка, дойка! Подоят без тебя. Накажем Николаю.
— Да в конце-то концов! — в тон Хворову заговорил Иван. — Я-то почему должен ехать? Пусть, раз надо, едут сюда и фотографируют. Я — на рабочем месте. Работаю. Почему я должен время терять? Достаточно, что с конкурсом столько потерял. Рекордсменки мои и те меньше доиться стали…
Парторг только руками всплеснул:
— Я же тебе русским языком говорю. На машине поедем. Один раз Николай подоит. Ничего не сделается.
— Николай здесь ни при чем. Коровы мои, я и должен доить.
Так и ушел ни с чем Василий Семенович Хворов.
— Сколько ждать-то можно! — ворчали в «газике» доярки. — Иван-то где? К кормушке прилип?
— Без него поедем, — хлопнул дверцей парторг.
«Газик» все дальше и дальше отъезжал от центральной усадьбы совхоза «Сладковский», а в это время на ферме, в корпусе, соседнем с кайгородовским, Андрюшка Лавров с матерью разбирал и чистил доильный аппарат.
— Теперь я соберу его. Засекай время, — говорил сын, и мать засекала минуты на своих «кирпичиках», с улыбкой посматривая на быстрые мальчишечьи руки.
Поблизости случился Кайгородов — шел через корпус на скотный двор. Услышал разговор, остановился, потянулся взглядом к своим часам: «Ну-ка, ну-ка, поглядим». Только вчера показывал он мальчишке, как на конкурсе, «на быстроту», разбирал и собирал аппарат. Понаблюдал Иван, понаблюдал и пошел своей дорогой, улыбаясь.
— Ну? — доносился голос Андрюшки Лаврова. — Получается, мам, правда?
— Получается, сынок. Хорошо получается, — говорила мать, опуская руку на жесткую шевелюру Андрюшки.
Владимир Турунтаев
ЧАСЫ ЗЕМНЫЕ И ЗВЕЗДНЫЕ
Теория относительности утверждает, что при определенных условиях время может растягиваться, как резиновый шнур. Например, для астронавтов, которые полетят в межзвездном пространстве со скоростью, близкой к скорости света, один год их жизни будет равен десяткам, а то и сотням земных лет. Человек на таком звездном корабле станет для землян почти бессмертным.
Но ведь и на Земле время не является величиной постоянной, как это принято думать, и стрелки наших часов, вместо того чтобы точно измерять его, нередко лишь вводят нас в заблуждение…
Вышло так, что одновременно с сельскохозяйственным институтом он окончил музыкальное училище по классу баяна. Получил два диплома и два направления на работу — завучем в городскую музыкальную школу и главным агрономом в совхоз. «И тут уж пришлось выбирать…»
Я смотрю на его крупные руки — руки потомственного крестьянина, с короткими и толстыми, в рыжих веснушках пальцами. Он перехватывает мой взгляд, улыбается и рассказывает, как во время преддипломной практики, работая участковым агрономом, готовился к экзамену по фортепьяно:
— …Нарисовал на доске клавиатуру и возил эту доску всюду с собой. Выпадет свободная минута, заберусь куда-нибудь в кусты и «наигрываю» гаммы…
Выбор давно сделан. Владимир Дроздов стал агрономом, и о гаммах ему теперь почти не приходится вспоминать, разве что так, к слову.
…Стояли отличные для уборки дни — сухие, с теплыми безросными утрами. И хлеб лежал в валках.
— Вам деньков на десять пораньше приехать, — жалел Владимир. — Поглядели бы на нашу пшеницу, когда в рост стояла. Вот так мне доходила, — он чиркнул пальцем по подбородку и вдруг рассмеялся: — Рассказать вам — не поверите. С неделю назад еду во второе отделение. По дороге нагнал старушку. Посадил в машину. Сперва сидела спокойно, поглядывала в окошко. И вдруг завозилась, запричитала. Смотрю: плачет! Крестится и плачет. «Что, бабуся, с тобой?» А она тычет пальцем в стекло, на пшеницу: «Тут господь прошел!» — «Да нет, говорю, не господь, нынче вся пшеница такая». Не верит, твердит свое: господь и господь. Немного было успокоилась, да через поле пшеница еще выше оказалась. Опять в слезы: «И тут бог прошел…»
…С утра до позднего вечера мотались мы на машине по проселкам и полевым дорогам, волоча за собой хвост пыли. Когда мимо проносились встречные машины — груженные зерном ЗИЛы и «газоны», наш шофер средь бела дня включал фары и, сбавляя скорость, почти вслепую пробирался сквозь пыльную завесу. Медленно оседая по обе стороны дороги, пыль, как туман, нависала над полями. И в этом зыбком желтовато-сером тумане плавали темно-красные комбайны.
— Балует нас нынче погода, — довольный, улыбался Владимир.
Вспомнил, что и в тот год, когда он только еще пришел после института работать в совхоз, погодные условия с самой весны складывались благоприятно. Только было тогда не до улыбок.
В начале апреля он принял дела, провел посевную, а в конце июня в совхоз заглянул секретарь обкома партии.
На полях пшеницы и не видать было, овсюг всю ее задавил. Секретарь обкома посмотрел этак удрученно на Владимира:
— Ну что такое, агроном? Ну что такое? — И немного погодя опять: — Что собираешься делать, агроном?
Дроздов ответил: мол, надо подумать. Ведь и до него так было из года в год: пять, ну когда шесть центнеров с гектара — вот обычные в этом совхозе средние урожаи зерна. Десять центнеров — это считалось чуть ли не рекордом.
— Давай думай, — сказал секретарь обкома. — Принимай решение. Если найдешь нужным перепахать сейчас все сорные поля, перепахивай. Но чтоб через год-другой хлеб в совхозе был настоящий.
Владимир не стал перепахивать заовсюженные поля — какой-никакой урожай с них сняли, все лишний корм скотине. Но следующей весной провел основательную предпосевную обработку. Всходы всюду были хорошие, чистые… Однако в июне и июле выпало осадков вдвое меньше нормы, и многие хлебные поля списали по акту. Пошли разговоры: мол, агроном иссушил почву предпосевной обработкой. И возразить на эти обвинения было трудно.
Надо было снова брать голову в руки и решать проблему: как убить сразу двух зайцев — уничтожить овсюг и сохранить в почве влагу?
Зимой он побывал в нескольких передовых хозяйствах, где и в неблагоприятные годы родился неплохой хлеб, поговорил с тамошними агрономами. Кое-что прояснилось, однако далеко не все: в тех хозяйствах поля не были так сильно засорены и потому борьба с овсюгом велась не чрезвычайными мерами, а систематически, из года в год — то на одном поле, то на другом. А как сразу избавиться от сорняка, заполонившего всю пашню, — на этот счет конкретных советов никто давать не отваживался.
Один старый агроном с видом значительным изрек общеизвестную истину:
— Надо делать все как положено, тогда и хлеб будет: вовремя пахать, вовремя сеять, вовремя убирать… Удобрений вносить сколько положено… Семена иметь добрые… Почву под посев готовить по всем правилам…
— Что значит — по всем правилам? — спросил Владимир. — Правил много, да не все они годятся…
— Ну, это ты сам должен определить, что твоей земле годится, а что не годится. Никто другой за тебя этого не сделает. Ведь ты — агроном. Говорят: агроном — законодатель полей. Еще по-другому переводят: агроном — это тот, кто ведает, знает законы полей. По-моему, так будет точнее. Изучи свою землю, агроном, и делай все как положено, делай все применительно к особенностям твоей земли… И вот почитай — для начала — эту книжку, — старик достал с полки «Основы земледелия» Терентия Мальцева. — Здесь ты найдешь много полезного для себя…
— Да читал я Мальцева, — без особого энтузиазма сказал Владимир… — Еще в институте. Курсовую писал по его безотвальной вспашке.
— Теперь почитай новыми глазами. Тогда ты просто писал курсовую, а теперь работаешь на земле.
Старик был прав: после первых неудач, после мучительных раздумий над ошибками многое в книге Терентия Мальцева оказалось созвучно собственным мыслям Владимира. И хотя прямых ответов на свои вопросы он и у Мальцева не нашел, однако направление, где искать эти ответы, Владимир как будто бы нащупал. Прочитав за зиму еще целую гору книг и журнальных статей, к следующей весне он пришел с твердым убеждением: предпосевную обработку против овсюга надо провести, как в предыдущий год, на всей засоренной площади. А чтобы снова не иссушить почву, сохранить в ней как можно больше влаги, решил не отрывать предпосевную обработку от сева: ночью дисковать, а с утра сеять. И сразу после посева прикатывать поле тяжелыми катками.
Хлеб в тот, второй год работы Дроздова главным агрономом уродился неплохой. По урожайности зерновых совхоз вышел на пятое место по району. Но миновало еще два года, прежде чем пшеница у Владимира вымахала чуть ли не в рост человека.
К тому времени, когда мы с ним познакомились, стаж его агрономической работы перевалил за четыре года. Решив провести в совхозе, рядом с Владимиром, несколько дней, я настроился писать очерк о буднях молодого ученого агронома, который, несмотря на молодость, умеет ценить время и живет с заглядом вперед.