«Бородулинцы закончили сев зерновых. За семьдесят часов, как и обещали. Долго расспрашивал я главного агронома Юрия Красуского, смотрел карты полей, графики движения техники, приказы, сводки, чтобы восстановить картину скоротечного сева. Наконец Юрий не выдержал:
— Хватит, пожалуй. За это время и отсеяться можно…
Сказал без хвастовства, но с гордостью человека, который просто доволен своим трудом, трудом своих коллег.
Нет, никто из специалистов не ходил с секундомером по полям, не подгонял механизаторов. Но вот когда машина, которая заправляла сеялки четвертого отделения, сломалась, один телефонный звонок в МТМ — и водитель резервного автомобиля сел за баранку. На склад прибыли рабочие из тех же мастерских. И зерно пошло потоком в поле, где механизаторы и мысли не допускали, что агрегат остановится из-за нехватки семян. Да, может, и сейчас не знают они о поломке машины.
На карте полей, где Красуский показывал мне места «сражений», все выглядит просто. С севера и с запада агрегаты продвигаются в центр, ко второму полю: там, в низине, земля доспевает в последнюю очередь. Переезды с поля на поле отнимали много времени. Их сократили до минимума. Упорядочили движение всей техники. Каждый механизатор знал, что, где и когда он должен делать. Это помогло. Практически простоев не было.
Работы велись круглосуточно. За дневную и ночную смены сразу же подводились итоги. На другой день они сообщались всем, кто занят в поле…»
Скоростной сев — ох сколько он тогда наделал шуму! Целые районы взялись вдруг сеять быстро: а как же, кто-то может, а мы что?
Быстрей, быстрей, быстрей!..
А не в ущерб ли культуре земледелия? Агротехнике? Э, потом разберемся!..
Быстрей, быстрей, быстрей!..
И вот уже иными забыта мудрость, которая только на первый взгляд кажется простеньким каламбурчиком: когда спешишь — не надо торопиться. Скоростной сев сам по себе мало чего давал. Он, собственно, и не мог дать многого в своем гордом одиночестве: скоростной сев должен был иметь под собой какую-то прочную научную основу.
Вот о чем думал Красуский. Если скорость и четкость подчинить тщательно отработанной технологии, умной агротехнике — трудно даже себе представить, сколько это может дать. Ведь всегда агрономы сетуют: не успеваем, не успеваем, не успеваем. Техника не позволяет! А оказалось, техника может в принципе успеть за любыми агрономическими разработками.
Отношения Красуского и Зуева носили в это время довольно сложный характер. Агроном знакомил директора со всеми своими опытами, подробно рассказывал обо всем. Но Зуев был директором хозяйства и отвечал не только за действия своего подчиненного — агронома, но и за урожай.
— Опыты — это здорово! — говорил он. — Но когда же наконец мы увидим большой хлеб?
— Теперь уже скоро, — отвечал агроном.
Зуев хмурился, страсти накалялись.
Лето и осень семьдесят четвертого выдались на редкость сухими. Хлеб вышел в общем-то неплохим, особенно в сравнении с другими хозяйствами, но он никоим образом не устраивал главного агронома. Тем не менее жатва оборачивалась истинно праздником. Были рекорды, поздравления, премии. Зуев колесил по полям, то и дело останавливал машину, тряс мазутные руки комбайнеров, шоферов и часто при этом говорил:
— Экое золото! Нам и до Кубани не так далеко. А что?
Горбились пожелтевшими от загара спинами поля пшеницы, ячменя. Осень шла в радость всем. Юрий Красуский, внешне по крайней мере, выглядел веселым. В конце концов имеет право человек на удовлетворение хотя бы частички своего честолюбия — человеческой слабости, свойственной в той или иной степени каждому из нас. Ну скажите, разве не приятно вдохнуть запах созревшего колоса, произведенного на свет и твоей рукой, увидеть, как он, этот колос, важничает, словно молодка-жена перед мужем, часом готовая разрешиться от бремени, — поддержи, дорогой, поддержи меня, видишь, как тяжело держаться мне на ногах?!
Только грустной была радость агронома — он знал другое. Заканчивал свой бег август, а дождей — кот наплакал. Сегодняшний хлеб убирался споро, но сухая погода могла обернуться настоящей бедой для хлеба завтрашнего — оставить землю ненапоенной. Бесснежная зима, а именно такой ее обещали синоптики, довершила бы начатое. Тогда совсем беда. Правда, оставалась малюсенькая надежда на сентябрь и октябрь: не бывало вроде такого, чтобы в эти месяцы на уральское Нечерноземье не упало ни капли дождя.
Красуский, отодвинув от себя довольно приятные урожайные хлопоты, занялся вспашкой и обработкой зяби. Он уже для себя все решил: сейчас, осенью, почву нужно превратить в губку, которая бы вобрала в себя всю влагу сентября-октября, а весной была сразу готова принимать талые воды. Остальное просто: перед посевной провести минимум обработок — пустить бороны, посеять хлеб и прикатать посевы. Влага будет сохранена.
Все это, естественно, не было открытием в агротехнике, но в здешних краях, в конкретных условиях года, оказалось совершенно новым как для агронома, так и для всех земледельцев совхоза. Раньше вообще на Среднем Урале не поднимали зябь, боясь, что земли к весне просто-напросто заплывут, превратятся в такое месиво, в которое и зерно-то не положишь. А Красуский предложил осенью так подготовить поля, как их обычно готовили весной: вспахать, выровнять, проборонить и даже прикатать. Неслыханная дерзость по тем временам.
— А что, если агроном ошибается? — засомневались многие. — За недород отвечать всем…
Задумался и директор: не поискать ли иной вариант? В одной брошюре он прочитал вроде бы как раз то, что нужно. Опыт далекого тюменского колхоза «Большевик» устраивал еще и потому, что в основе его лежали быстрота и натиск — любимые сердцу приемы. А весь комплекс весенней обработки выглядел так: боронование, культивация, двойное дискование, скоростной сев, прикатывание. Главное — скоростной сев!
«Приказать агроному? — рассуждал сам с собой директор. — Не годится. Никто меня не поймет. Убедить? Попробуй».
Красуский и слушать не хочет, свое гнет.
И Зуев решился.
Сразу после уборочной кампании в то хозяйство, о котором была написана брошюрка, покатили представители совхоза «Бородулинский» — механизаторы, отделенческие агрономы, управляющие. Опыт «Большевика» досконально разобрали на занятиях агрономического кружка.
…А на дворе уже лютовал декабрь. Некоторые поля, особенно те, что на пригорках, чернели промерзшими плешинами, и почва отдавала последние крохи влаги, словно белье в морозный день, вывешенное на веревке.
Осенняя обработка все-таки прошла так, как того хотел агроном, но сентябрь и октябрь влаги не дали — снег лег почти на сухую землю. Теперь уходили остатки воды.
Наконец выпал хилый снежок. Красуский предложил пустить тяжелые катки, придавить белую скатерку к земле, чтобы бесцеремонный ветер не содрал ее. Получилось. Попозже механизаторы нарезали снежные валы поперек склонов: по весне талые воды подольше задержатся на полях, а не уйдут сразу в лога…
Заседание производственного совета, где предполагалось разбирать тактику весенней страды, проводил Петр Григорьевич Зуев. По стечению обстоятельств Красуский из хозяйства в этот день уехал по делам, а тянуть дальше было некуда, тем более что все собрались.
У меня сохранился рассказ Петра Григорьевича об этом необычном заседании. Вот он:
— Собственно, каждый знал обстановку, но доводы слушали внимательно. Управляющие, бригадиры, механизаторы, проработавшие на этой земле не по одному году, хмыкали, кивали головами, потом один за другим начали говорить. И… не оставили от моего предложения — взять за основу опыт тюменцев — камня на камне! Во как! Попробовал объяснить свою точку зрения еще раз, может, не поняли, мало ли? И опять услышал веские доводы. Аж лоб вспотел. Стал вникать: земли в хозяйстве, где все наши побывали, окружены болотами, сильно засорены. А мы же сидим на буграх — грунтовая вода далеко. Значит, обработка Красуского правильная и, вероятно, единственно правильная! Что ж, я честно сложил оружие…
Отметим: коллегиальность в руководстве никогда и никому не мешала, она только укрепляла и укрепляет наш строй. Зуев это всегда помнил.
А Красуский был весь в раздумьях. Он как будто встал в своем познании мира агрономии на очередную ступеньку и был ошеломлен: как же мало сделано!
— Земледелец напоминает пожарника без снаряжения, который пытается загасить огонь первыми попавшими под руку средствами, — говорил он мне осенью. — Пришел сухой год — выдумывай, что тебе подойдет. Влаги много — тоже кумекай. Причем все это в срочном, пожарном порядке. Нет бы ученым разработать системы! Сухой год? На тебе, агроном, разработку для сухого года, действуй! Думаешь, агроном от нечего делать переносит на свои поля «чужие» приемы? Ему некогда самому все разработать. Отсюда и механическое перетаскивание опыта с места на место, которое мы и ругаем постоянно, да все равно прибегаем. Вот и скоростной сев. Целые районы схватились, а так ли много толку? Урожаи-то все равно не те, какие можно получать на нашей земле…
— Может, берут только кусочки передовой технологии? — попытался я возразить.
— Как раз наоборот — обычно применяют весь комплекс мероприятий. А надо, наверное, как раз эти самые «кусочки» брать и лепить из них свою технологию. Только вопрос — какие кусочки лучше?
Юрий был угнетен, хотя вроде бы можно было и порадоваться. Урожай все-таки вышел неплохим. В соседнем совхозе «Никольский» он составил всего восемь центнеров с гектара. А бородулинские поля дали на круг чуть не по двадцать. Есть разница? Год-то и вправду худой.
Наконец, в этом же году Красуский защитил кандидатскую диссертацию: дело не шуточное.
Но мысли Юрия были о другом.
— Знаешь, что мне сегодня ребята в институте рассказали? Вот послушай.
И поведал такое.
Один ученый как-то вспомнил народное поверье: если у коровы длинный хвост, то она должна давать молока больше, чем та, у которой он короткий. Ученый, хоть многие и похохатывали над