Вряд ли в неосмысленностях ситуации были упрятаны лишь интересы (или печали?) горничной Дуняши, шоколадницы, чей напиток отсутствовал в поместье госпожи Звонковой.
Неужели всё же её расстроили удачи (какие? какие?) «профессора, и не только»? Кого — и не только? Любимчика? Или… «Женечка», ласковая рука гладит волосы, а потом… А потом! Любовника, что ли? Такого быть не может. Никогда.
Однако…
Сладкие мысли потекли в голову Куропёлкина. Теперь он был Емеля на печи. Мечтатель. Но кто же из русских людей не мечтатель?
На эти бы сладкие мысли да призвать бы пчёл из двух ульев!
Но Куропёлкин пчёл не призвал.
76
Напомнил себе, что здесь он в лучшем случае — умственная игрушка. Или даже шут.
77
Обеденный стейк Куропёлкин прожевал вяло. От предложенной ему ещё одной порции мяса отказался. Увял.
Горничная Дуняша нашла его после обеда.
— Хандрите, Евгений Макарович? — поинтересовалась Дуняша. — Напрасно. Имею сведения от госпожи Звонковой.
— Какие? — взволновался Куропёлкин.
— Для вас — чрезвычайно благоприятные, — сказала Дуняша. — Для вас… Впрочем, при нынешних обстоятельствах иного и нельзя было ожидать.
Опять Дуняша выказывала своё неодобрение каких-то нынешних обстоятельств и каких-то удач Куропёлкина. Куропёлкин промолчал…
— Сведения такие, — вздохнув, сказала Дуняша. — Вам передана благодарность. И воздушный поцелуй. Считайте, что почти орден. Блестящий успех Нины Аркадьевны на каком-то международном симпозиуме. И вот вам новые книги для работы.
И были переданы Куропёлкину «Анна Каренина» в двух томах (наконец-то!) и книга с картинками «Китайская пейзажная живопись».
— И всё? — спросил Куропёлкин.
— Ну, и воздушный поцелуй, — сказала Дуняша. — Воспроизвести его я не смогу. И нечего вам хандрить. Вы ведь теперь Женечка.
— Вы, Дуняша, дерзите, не знаю по какой причине, — сердито сказал Куропёлкин.
— Кстати, уважаемый Евгений Макарович, — сказала горничная, — у вашей двери стоит ботинок.
— Какой ботинок? — удивился Куропёлкин.
— Хорошей кожи. Но временем искалеченный. С акульей пастью, — просветила Дуняша. — Выбрасывать его я не отважилась. Потому как не знаю, откуда он взялся. Может, сам пришёл. А может… Так что сами решайте, что с ним делать, вдруг он вам пригодится… Всё. Откланиваюсь.
78
Куропёлкин держал в руках книгу о китайской пейзажной живописи и раздумывал. Наверное, Нина Аркадьевна всё же собралась ехать в Китай и ей для какой-то частности понадобились знания о китайских пейзажистах. Новое задание не слишком озаботило Куропёлкина. Во Владике в годы его службы не раз устраивали выставки исскуства из музейных собраний сопредельных земель — Поднебесной, Восходящего солнца, стран поменьше — Кореи, Монголии. Куропёлкин с любопытством их посещал, вбирал в память свитки и гравюры, запоминал разъяснения экскурсоводов, часто — иноземцев, и теперь самонадеянно полагал, что он — в теме. А присланную книгу лишь стоит пролистать.
Да и не до книг ему сейчас было!
Он не подвёл, не опозорил работодательницу Нину Аркадьевну Звонкову.
Он не посрамил Нинон!
«А в нём душа кенаркой пела…» — вспомнилось Куропёлкину. Откуда эти слова? С танцплощадок Котласа и Владика (в дни увольнений). Там мужик в ритме и при звуках фокстрота рассказывал: «Она в киоске торговала холодным квасом и ситро…» И так далее. «И оглянувшись, увидала: стоит парнишка молодой… И он стоял и повторял: „Какой у вас чудесный квас!“, а про себя твердил хитро: „Вы лучше кваса и ситро!“».
Да, в нём, Куропёлкине, душа кенаркой пела.
Он не подвёл, не посрамил госпожу хозяйку. Она по электронной почте отправила ему воздушный поцелуй. Он заслужил. Женечка…
Растроганный Куропёлкин намерен был отправиться в травяные просторы с шампиньонами и нарвать для Нины Аркадьевны букет полевых цветов с ромашками, гвоздиками, колокольчиками, львиным зевом. До того стал нежным…
79
Но его остановили камеристки. Явились к нему, об их сеансе он нынче забыл, и они обеспокоились.
— Чтой-то вы к нам опаздываете? — спросила барышня Соня. — График нарушаете. А у нас ведь очередь!
— Вы уж поспешайте, Евгений Макарович, — сказала Вера, — а то ведь госпожа в своих усталостях от трудов невыносимых надумает рано отойти ко сну… А что это у вас, у двери, стоит такой рваный и вонючий башмак?
— Не знаю, — сказал Куропёлкин. — Сам пришёл. И не уходит.
Следовало ожидать привычных шуток и подтруниваний камеристок. Но Вера с Соней были серьёзны. И смотрели они на Куропёлкина холодно-строго и даже будто бы с мало объяснимой укоризной.
— Больно вы сегодня важные, — сказал Куропёлкин.
— Это вы, Евгений Макарович, теперь важный, — сказала Соня. — Нам вот за вами гоняться приходится. Говорят, что вас вот-вот из подсобных рабочих переведут в советники.
— С чего вы взяли? — спросил Куропёлкин.
— Нам лучше знать, — сказала Вера. И — ни мгновения улыбки.
— Но особо не радуйтесь, — вступила Соня. — Ведите себя внимательнее и благоразумнее… И не раздражайте вонючим ботинком. И через полчаса, ваше начитанное сиятельство, ожидаем вас на процедурах.
80
«А в нём душа кенаркой пела, и пить хотелось без конца…»
Не отставала глупость от Куропёлкина. Не отлипала.
Постановил: на водных процедурах постою под холодным душем, хоть полчаса, пока дурь не изойдёт.
Изошла.
— Вот что, барышни, — сказал остывший и благонамеренный Куропёлкин. — Трескучий здесь или где?
— Не имеем права знать, — сказала барышня Вера. — Но что — вам Трескучего не хватает? Или как? Мы вам надоели?
— Ни в коем случае! — воскликнул Куропёлкин. — Вы для меня, как родные! Но вы стали жалеть меня. Вы без присмотра Трескучего балуете меня ночным спецбельём. Оно словно — без напряжений, одрябшее, из перестирок и с меня чуть ли не сползает. Не стесняет и не жмёт. Это приятно. Но… Вы ведь сами просили меня быть благоразумнее.
Вера с Соней переглянулись, и Куропёлкин понял, что они молча переговорили о важном, о чём сам он запрещал себе думать.
— А потому прошу вас, — продолжил Куропёлкин, — выдавать мне сегодня и впредь суперстрожайшие комплекты спецбелья, какие только есть у вас на складах. Пусть и с колючей проволокой внутри. Или со стальными шипами.
Вера и Соня стояли перед ним, склонив головы.
Возможно, хотели возроптать и возразить. Но не возразили.
Принесли, видимо с секретного склада, несколько знакомых (на вид) упаковок с компьютерными словами на прозрачном пластике: «Совершенно секретное наноспецбельё. Применяется в экстренных случаях и по приказу».
Доверили Куропёлкину самому выбрать (вышло, что на ощупь) упаковку. Выбрал.
81
Киоск с холодным квасом и ситро пропал. Душа парнишки молодого насытилась и перестала петь кенаркой.
Но до обычного вызова в опочивальню оставались часы, а волнение Куропёлкина — и без кенарки — не угасло, и, чтобы отвлечься, Куропёлкин стал полистывать «Каренину», а потом принялся за Овидия и Апулея. Наконец, дело дошло и до китайской пейзажной живописи.
Но книги задерживались в руках Куропёлкина минут на пять. Не то чтобы он их отбрасывал, нет, бережно клал рядом, уважал труд печатников, да и что было швыряться книгами, они-то в чём были виноваты? Тем более что, посидев минуты две с закрытыми глазами, снова брал доставленные ему тома. Но никак не мог сосредоточиться. Труднее всего воспринимал сейчас слова в «Анне Карениной». Листал, листал страницы, но так и не наткнулся на главы, из которых можно было бы понять, брал ли взятки Алексей Александрович Каренин.
Мысли его горбились и опадали, будто волны в семь баллов на подходе к Авачинской бухте. Слава Богу, не в шторм, а именно в семибалльности беспокойства. Взбаломучена была и душа подсобного рабочего Куропёлкина.
Иногда он вспоминал о башмаке с акульей пастью (зубы у акулы были, правда, из деревянных гвоздиков острием вверх). Башмак всё ещё стоял в прихожей. Попал он туда, и сомневаться не стоило, в сопровождении горничной Дуняши и явно был либо предупреждением, либо подсказкой, как повести себя при обострении нынешней ночи. Впрочем, мало ли чего добивалась на самом деле хитрющая горничная. Никакие обострения были теперь Куропёлкину не нужны, и он погасил в себе мысли о башмаке.
Ну, вонючий, ну, рваный, без сапожных парфюмов и аромазитированных вакс, он Куропёлкина не раздражал, пускай стоит, решил Куропёлкин. Башмак воняет, если кто незваный и возмутится, пусть зажимает ноздри и подносит к носу платок от Пака Рабанна (видел в рекламе).
Проказница Дуняша! Или провокаторша…
Завтра, решил Куропёлкин, попрошу её сварить суп из этого башмака и пусть дегустирует его.
Но получалось так, будто он оттягивает ритуал облачения себя в спецбельё, осмотра его технического состояния и подготовку его к безошибочной эксплуатации.
В спецбельё ему опять были определены футбольные трусы традиционного покроя (и длины), но на этот раз трусы он получил никакие не динамовские. А какого клуба и из какого города, неизвестно. Это Куропёлкина вначале встревожило. А потом он подумал, что, может быть, так и надо. Свежий клуб, свежая энергия, боязнь (у свежего ночного комплекта — боязнь опозориться, будет служить верным и старательным бойцом-охранником: «Рады стараться, ваше благородие господин Старший матрос!»). И так далее. Куропёлкин скоро убедил себя в том, что трусы являются частью формы команды «Луч-Энергия» из Владивостока. Чёрное с жёлтым. «Вы мужик — энергоёмкий!» — совсем недавно Куропёлкин услышал от кого-то. От кого? Не важно. Но как понимать — энергоёмкий? Это он много, что ли, в себя энергии втягивает? Или, напротив, сидит, вместив в себя множество энергий (из Тихого океана, например) и не знает, что с ними делать?
Не важно! Не важно! Куропёлкин натянул на себя совершенно-секретные тихоокеанские трусы.