— Ни в коем случае! — воскликнула Звонкова. — Об этом не может быть и речи! Тут случилась бы потеря возможной выгоды. А на потерю выгоды мы не пойдём.
— Какой ещё выгоды? — заинтересовался Куропёлкин.
— Ну, это уже моё дело, какой, — сказала Звонкова.
— Занятно, — сказал Куропёлкин. — Занятно. Но порядочно ли хозяевам раба, посаженного на цепь в уверенности, что он еще притянет к ним выгоду, не выполнять финансовые обязательства, прописанные в контракте.
— Что вы имеете в виду? — спросила Звонкова.
— Я имею в виду свои пустые карманы, — сказал Куропёлкин. — Или я выведен из расчётных ведомостей по причине отсутствия?
— Тут какое-то недоразумение, — неуверенно сказала Звонкова. — В отчёте господина Трескучего сообщено, что все ваши услуги оплачены по справедливости и по реальной ценности…
— Очень может быть, что и оплачены, — сказал Куропёлкин. — Но только каким способом? Ясно, что не через кассу. Господин Трескучий объявил мне, что он не имеет доступа к материальным фондам и финансам.
— Он именно так объявил вам? — Звонкова внимательно поглядела на Куропёлкина.
— Именно так, — сказал Куропёлкин.
— Ладно… — тихо произнесла Звонкова. — Независимо от чего-либо все условия контракта будут соблюдены.
Эти слова были произнесены с интонациями маршала Жукова, обещавшего взять Зееловские высоты и Берлин (впрочем, откуда мне известно об интонациях маршала Жукова? Так, предположения…).
— То есть никаких пунктов контракта, — сказал Куропёлкин, — я не нарушал? И никаких проступков за мной не замечено?
— Будем считать, что так, — сказала Звонкова.
191
— Но тогда почему же отосланы в дали дальние и награждены нелюбимыми, но якобы праведными мужьями камеристки Вера и Соня? — спросил Куропёлкин.
Какой уж тут маршал Жуков с Берлином и Зееловскими высотами перед логовом врага! Боги Олимпа рассвирепели, выслушав слова Куропёлкина.
Нина Аркадьевна рассердилась всерьёз.
Но вот глаза и ноздри её вроде бы успокоились, и она произнесла:
— Вы, господин Куропёлкин, истинно наглец! И вы ничего не поняли. Вы не можете понять женщину. Вам недостаточно вашей Баборыбы. Вас будто бы заботят судьбы камеристок и их отдаление от вас. А ведь вы отнеслись к ним легкомысленно. Как и к другой… то есть как и к другим женщинам…
— Камеристки вели себя по протоколу приготовлений к ночам в опочивальне, следуя указаниям домоправителя Трескучего. О чём другая женщина обязана была бы знать. И нечего приписывать им, — резко сказал Куропёлкин, — и мне легкомысленные забавы.
Впервые за дни общений Куропёлкина со Звонковой Нина Аркадьевна выкрикнула бранные слова по-боцмански и посоветовала подсобному рабочему знать свой шесток.
192
Она отправилась в прихожую, но остановилась. Сказала:
— Приходится унижаться перед вами. Думаю, что до поры до времени. А сейчас прошу: избавьте наши земли от дурацкой скамьи с гипсовым веслом и названием корабля — «Нинон».
— Мне разрешено господином Трескучим проводить на скамье час в день, — сказал Куропёлкин.
— И явление скамьи, и разрешение сидеть на ней — произошло вопреки мнению Трескучего, и только вы можете испросить убрать скамью.
— Я не стану этого делать, — сказал Куропёлкин. — Кстати, я — по-прежнему подсобный рабочий? Или ещё кто?
— Вы подсобный бездельник, — сказала Звонкова.
Сказала, но Куропёлкину показалось, что прошипела…
193
И уже у двери прихожей Звонкова снова задержалась.
— Главное в разговоре случилось, — сказала она. — Но вот одна мелочь…
— Слушаю вас, Нина Аркадьевна, — сказал Куропёлкин.
— Вы встречались с Бавыкиным?
— Был случай… — осторожно сказал Куропёлкин.
— Вам известно, что он — мой бывший муж? Один из трёх бывших… — Звонкова сразу будто бы умалила значение в своей жизни Бавыкина.
— Известно, — кивнул Куропёлкин.
Звонкова сделала вид, что удивилась:
— Надо же…
— Это вы к чему? — спросил Куропёлкин.
— Думаю, что вам, хотите вы или не хотите, устроят встречу с Бавыкиным…
— И что?
— Мне надо бы передать ему… — сказала Звонкова, но замолчала. Сообразила вдруг, что говорит с человеком, доверять какому нельзя. — Нет, мне ничего не надо.
И опустила (сбросила!) вуаль на лицо.
Дверью в прихожей произвела грохот.
194
На лошади ли отправилась к своим добродетелям госпожа Звонкова, Куропёлкин наблюдать не мог.
Поднялся на чердак, уселся у окна, на Башмак не смотрел.
Нехорошо было Куропёлкину. Неловко как-то.
«Неловко как-то…» — мерзкие слова. Другие слова: «Ничего вы не поняли!» — были не справедливыми. Всё он понял.
Но испугался.
Себя испугался. Умиления своего. И готовности забыть свои же установления и снова стать рабом так и неразгаданной им женщины. Или ведьмы.
«Нет, убирать скамью с гипсовым веслом, — пообещал себе (будто поклялся) Куропёлкин, — я никому не позволю!».
195
Спустя неделю его разбудил стук в дверь прихожей.
На крыльце стоял профессор Удочкин.
— Ну всё, Евгений Макарович, — сказал Удочкин. — Отловили!
Он сиял.
— Кого? — спросил Куропёлкин.
— Баборыбу! — воскликнул Удочкин. — Кого же ещё-то?
— Какую ещё Баборыбу? — продолжал тереть глаза Куропёлкин.
— Ту самую, которую вы потребовали! Во всех соответствиях, и рост, и вес, и все дамские привычки и умения, и способность к продолжению рода! — торжествуя, произнёс профессор.
— И где же она? — спросил Куропёлкин.
— Привыкает к здешнему климату, — сказал профессор. — Но скоро вы сможете её увидеть. Вам предстоит опознать её, привыкать к ней и переходить к бытовому режиму совместного проживания.
— Что значит — скоро? — с трудом выговорил Куропёлкин.
— Вы приведите себя в порядок, — посоветовал профессор, — оденьтесь, позавтракайте и приходите к скамье «Нинон».
— Завтракать и обедать я буду лишь после знакомства с Баборыбой, — сказал Куропёлкин.
— Ваше дело, — заявил Удочкин. — Или — ваш удел!
196
Позавтракал Куропёлкин водой из-под крана.
Уговаривал себя не спешить.
А сам спешил.
Не терпелось, не терпелось, не терпелось ему увидеть воплощение собственных ночных видений. Чувства его при этом двоились и играли в чехарду. То есть он был готов увидеть создание совершенное и ему необходимое. И был готов (даже желал этого) к неудовольствиям и придиркам по поводу несоответствия отловленной особи его эротическим ожиданиям и понятиям о красоте. А коли это была бы и не живая плоть, а ловко исполненное умельцами изделие, да ещё и доставленное, скажем, из провинции Хейлунцзян Поднебесной, он сейчас же сочинил бы ругательную отказную, то бишь рекламацию.
197
И всё же, и со спешкой своей, он растянул приготовления к выходу на полтора часа.
Вышел. Радуясь свежему ветерку, теперь уж точно не торопясь, прошагал к останкинской скамье, сел. Заметил: не исчезли ни гипсовое весло, ни выжженное лунными ли лучами, солнечными ли слово «Нинон». Стал посматривать по сторонам. Любопытствующую всадницу с вуалью заметить не смог. Не было её… Возможно, успокоилась…
Не сразу, но наконец, откинув полу шатра, появились профессор Удочкин и стюард Анатоль.
— Ага, вы уже здесь, Евгений Макарович, — обрадовался Удочкин. — Тогда приглашаю вас под сень шатра.
Прошли. То ли в момент прихода Куропёлкина шатёр расширился и раздулся, то ли он имел особенные свойства, недооценённые Куропёлкиным, но он оказался огромным. Цирк в нём мог работать с основательной труппой. Однако арены под шатром не было. Не имелись и ряды для зрителей. Главное пространство в шатре занимал аквариум.
Прежде при порывах ветра угадывалось Куропёлкину в шатре нечто овальное, похожее на «бочку» для гонок на мотоциклах по вертикальной стене. Ошибался Куропёлкин. Аквариум стоял перед ним старомодных линий, с восемью углами и вертикалями плоских стёкол.
— Нынче вроде бы мода на аквариумы в виде шара, — обратился Куропёлкин к профессору Удочкину, — а этот будто из коридоров детской стоматологии для успокоения ребёнков, но только большой…
— Вы ошибаетесь, Евгений Макарович, — деликатно сказал Удочкин. — Именно шарообразные аквариумы вышли из моды. Овалы искажают зрительные объёмы и пластику движений водяных существ. Не только в серьёзных деловых офисах, но и в богатых виллах рыбы плавают сейчас в традиционных стеклянных параллелепипедах…
— Чемоданах, — сказал Куропёлкин.
— Каких чемоданах? — удивился профессор.
— В обыкновенных, — сказал Куропёлкин. — Вы знаете, что Земля имеет форму чемодана? Я же вам говорил про такую теорию.
— Не помню, — признался Удочкин. — То есть какого чемодана?
— Вот такого, как этот аквариум, — сказал Куропёлкин.
Удочкин в растерянности взглянул на стюарда Анатоля. Тот кивнул.
— Я не без труда привыкаю к вашим шуткам, Евгений Макарович, — сказал Удочкин. — Но, действительно, посчитаем, что перед нами водяной чемодан…
«Зачем я опять валяю дурака, — подумал Куропёлкин, — перед милейшим человеком?»
— А где же Баборыба? — спросил он.
— Её готовят, — сказал Удочкин. — Давайте присядем на эти вот кресла.
Кресла были пластиковые, из тех, что украсили стараниями московско-австрийской бизнес-дамы ряды футбольных стадионов. Уселись втроём. И стали глазеть на аквариум. Вполне возможно, глазел один Куропёлкин, а Удочкину и Анатолю наверняка все подробности водоёма уже поднадоели.
Куропёлкин разглядел аквариум. Он был метров в шесть или даже в семь высотой и внутренним стеклом (ну, если не стеклом, то чем-то другим, прозрачным) был разделён на две равные доли. Над шестиметровым слоем воды в обоих отсеках располагались помещения, можно назвать — воздушные. И обстановка в них была знакомых Куропёлкину предбанников, со шкафом для одежды, полотенец и простыней.