— И что же я такого натворил? — спросил Куропёлкин.
— Евгений Макарович, ничего вы не натворили! — опять взволновался Селиванов. — Ничего дурного вы не натворили. Но подвиг… Да и такого уровня… Он… Подвиг должен быть красив. Или хотя бы выглядеть красивым. Можно сказать, эстетически великолепным. А в вашем случае он, к сожалению, сопровождался запахами московской канализации и гнилью столичных мусорных контейнеров. Это явление было будто бы не замечено, а если кем-то и замечено, то списано на катастрофу в Фукусиме и на вызванные там течения, пригнавшие японский мусор к американским берегам. Но мы-то знаем, что произошло. И выходить с документами по поводу признания вашего подвига и достижения Страны могло бы оказаться делом сомнительным. Злопыхатели посчитали бы ваш подвиг причиной экологической катастрофы, и нашей стране приписали бы позорные деяния, в частности убиение китов и отравление залива неведомыми газами, то есть фактически — химическая атака.
— Я не убивал китов! — возмутился Куропёлкин. — А для отравления воздуха Мексиканского залива, откуда во мне столько газов?
— Мы об этом знаем, Евгений Макарович, знаем! — с горячностью заверил Куропёлкина Селиванов, просто Андрей, и, наконец, отхлебнул пива. Но сейчас же обзавёлся парламентским прикидом. — Однако нынче мы не можем обнародовать ваше имя и правду о вашем подвиге. Это пока невыгодно. Не входит это сейчас и в расчёты силовиков. Ваш пробив Земли имеет стратегическое, оборонное значение. По вульгарному и циничному выражению господина Трескучего, мы их можем теперь обосрать и обоссать, а они пусть обтираются. Может, оно и так. Но нам острые, тем более унижающие кого-то, отношения с чужими странами не нужны. И надо подготовить новое проявление технических достижений державы и вашего подвига в более благородных, эстетически приемлемых обстоятельствах. Готовится новый проект… Кстати, с вами не связывался профессор Бавыкин?
— Не связывался, — сказал Куропёлкин.
— Значит, пока не возникла необходимость, — предположил Селиванов. Или подумал вслух.
— И кем же я буду проживать в пору подготовки нового проекта? — спросил Куропёлкин.
— Увы, Евгений Макарович, придётся вам пока пожить засекреченным человеком, — вздохнул Селиванов.
— Секретным узником, что ли? — поинтересовался Куропёлкин. — Или Железной маской?
— Ну, Евгений Макарович, экие у вас мрачные фантазии! — пожурил Куропёлкина Селиванов.
— Я вообще фантазёр, — сказал Куропёлкин.
— В силу обстоятельств засекреченными людьми, — сказал Селиванов, — до поры до времени оказывались не только испытатели новой техники, но и её творцы, блестящие теоретики и конструкторы.
— Имею об этом понятие, — сказал Куропёлкин. — Но они, иные и в оковах, жили бурно и в общениях со своими коллегами. А мне, что же, так и околачиваться в этом домишке?
— К сожалению, вами подписан контракт с госпожой Звонковой, — снова вздохнул Селиванов, — а она — дама при силе, влияниях и связях и умеет отстаивать свои интересы, даже незначительные. Наша тяжба с ней может и не привести к удачам. Конституция… Так что придётся вам потерпеть. Мы сможем вызывать вас в наши центры на занятия. Сейчас создаётся отряд пилотов-пробивателей, не только для нашей планеты, но и для Луны, и, возможно, для Марса. Там-то они будут, пожалуй, важнее для исследований недр, чем на Земле-матушке. Станете читать лекции и проводить практические занятия…
— Какие ещё практические запятия? — испугался Куропёлкин.
— Там увидим…
— Я повешусь здесь от скуки, — пообещал Куропёлкин.
— Это невозможно! — вскричал Селиванов. — Вы — человек ответственный! И вы теперь Пигмалион!
211
— Какой ещё Пигмалион? — нахмурился Куропёлкин.
— Не вы ли потребовали для совместного проживания Баборыбу?
— Ах, в этом смысле… — сообразил Куропёлкин. — Боюсь, что профессор Хиггинс из меня не получится. К тому же она — глухонемая, и, как я понял, откровениями любви — не тронутая. А я человек не только ответственный, но и щепетильный, и она для меня будто беззащитная сирота…
— Стало быть, времени для скуки не останется, — рассмеялся Селиванов.
— А где же я смогу разместить её? — спросил Куропёлкин. — Не в этой же избушке…
212
Селиванов задумался.
— Евгений Макарович, — сказал он, — вам и в этом случае, к сожалению, придётся пока потерпеть… Мезенцева… Лося… Она, как бы это сказать… Одно дело представить вам барышню в аквариуме, другое — подготовить её именно к совместному проживанию… Необходимо время на карантин, выработку привычки находиться вне воды, то есть адаптацию, а уж потом и на житейские университеты при внимательном отношении к разуму и организму несомненно нежного существа специалистов разных мастей — и психологов, и медиков, и сексопатологов, и спортивных тренеров, и, конечно, мастеров женской красоты — модельеров, стилистов и виртуозов макияжа. Да много кого ещё. Радует, что девушка оказалась сообразительной и способной к обучению. Вот сейчас мне доложили, она толково осваивает язык мимики и жеста…
Куропёлкин молчал. Не знал, как реагировать на слова Селиванова. Сказал:
— Просьба. Ни в коем случае не допускать к воспитанию… Лоси… кутюрье Подмышкина.
— Ваше право, — кивнул Селиванов. — Ваше… Учтём.
«Учтёте, как же…» — почти неслышно проворчал Куропёлкин.
— Видимо, я рано подписал Бумагу о том, что не имею к вам никаких претензий, — сказал он. — И когда же моя барышня Лося закончит ваши университеты?
— Думаю, что очень скоро! — заверил Селиванов. — Занятия с ней идут убыстренными темпами. А она, повторюсь, оказалась способной. К тому же мы сократили курс занятий. Или круг преждевременных занятий.
— Каких именно? — спросил Куропёлкин.
— Ну там, танцы, правила этикета, хотя бы умение держать вилку…
— Это кто же такие программы придумал? — спросил Куропёлкин.
— Умные люди, — сказал Селиванов. — У будущего триумфатора-пробивателя в его поездках по странам должна быть ослепляющая людей подруга.
— Это не умные люди, — сказал Куропёлкин.
— Может, и не слишком умные, — сказал Селиванов. — Но дальновидные.
— Разрешите мне не жить дальними годами, — сказал Куропёлкин. — А сейчас мне тошно…
— Вы капризничаете, Евгений Макарович. — Селиванов кажется рассердился. — А некая задержка с появлением возле вас Баборыбы связана ещё и с тактическими соображениями…
— С какими же? — спросил Куропёлкин.
— Пока мы будем посвящать Баборыбу в странности сухопутной жизни и создавать жилищные условия для неё с вами, госпожа Звонкова в суете своих дел может успокоиться и станет меньше злобиться на пребывание в её пределах, да ешё и рядом с вами, Баборыбы. А то ведь она возьмёт да и причинит нашей Лосе ущерб, возможно, и непоправимый.
— С чего бы вдруг? — спросил Куропёлкин. — Ей-то зачем?
— А то вы не знаете? — с ехидством взглянул на Куропёлкина Селиванов. — Лукавите вы, Евгений Макарович, лукавите!
— Хорошо, — сказал Куропёлкин. — Потерпим ещё немного. Но недолго.
213
— Вот и ладно, — радостно воскликнул Селиванов, просто Андрей. — А сегодня вашей Лосе покажут фильм «Моя прекрасная леди» с Одри Хёпберн.
— Не рано ли? — засомневался Куропёлкин.
— Не рано! — решительно заявил Селиванов.
214
Через два дня поутру постучала в дверь Куропёлкина горничная Дуняша.
— Добрый день, Евгений Макарович, — улыбнулась Дуняша — Не знаю, по чьему высочайшему повелению, но с сегодняшнего дня вас должны обслуживать наши повара. Это так?
— Возможно, — сказал Куропёлкин.
— Вот — меню. На три дня. Выбирайте и заказывайте блюда. Будто вы в санатории.
— Благодарю, — и Куропёлкин принял из рук Дуняши ресторанные листки.
— На сегодня вам на всякий случай приготовлены каша геркулес и два яйца всмятку. Вы не откажетесь?
— Не откажусь, — сказал Куропёлкин. — Давно не ел горячего!
Тут же был доставлен Куропёлкину завтрак, и в минуту оголодавший его проглотил. Из-за нетерпения и из-за того, что на время навык обращаться с яйцами всмятку был забыт, уголки губ Куропёлкина оказались вымазанными жидким желтком.
— Добавки? — спросила Дуняша.
— Нет, — сумел проявить силу воли Куропёлкин.
Потом Куропёлкин с удовольствием, с азартом даже, шариковой ручкой ставил галочки в предложенных ему меню. Блюда упоминались в них, действительно, будто бы из столовой дорогого санатория. «Да они же потом такие деньги за них повычитают!» — предположил Куропёлкин. И расстроился.
Но из чего повычитают?
И на чьём довольствии будет существовать рядом с ним Баборыба? Да небось за её прокорм и туалеты мадам Звонкова и злопамятный Трескучий с него, Куропёлкина, шкуру сдирать будут!
И вправду, на кой хрен пришла ему в голову блажь о Баборыбе?
Следовало обсудить финансовые проблемы содержания Лоси Мезенцевой с чиновником Селивановым. Вдруг и за обучение в житейских университетах с него потребуют уплаты.
Что же он раньше-то не задумывался о возможных последствиях собственной блажи?
И вот теперь он Пигмалион. В Шахерезадах и Ларошфуко побывал. Насладился. А в связи с тем, что занятия Баборыбы с хореографами временно отменены, не вспомнят ли об его удачах на сцене «Прапорщиков в грибных местах» и не произведут ли ещё и в Учителя Танцев?
Идиот. Изначально идиот. А после якобы счастливого случая в Ржевских банях и подписания контракта с работодательницей Звонковой — идиот по нарастающей.
Теперь же ещё — и заслуженный и перспективный Пробиватель.
— Вот, Дуняша, заполнил, — сказал Куропёлкин.
И неожиданно для себя спросил:
— И кто же у нас теперь Шахерезад?
215
— Разве Нина Аркадьевна не сообщила вам, что Шахерезадов у нас более нет? — удивилась Дуняша.
— Ах, да, — вспомнил Куропёлкин, — она говорила. Но разговор у нас вышел колкий, даже колючий. И я не всем её словам поверил.